Разин Степан - Чапыгин Алексей Павлович (читаем полную версию книг бесплатно .TXT) 📗
Послали за попом: «Пущай и крест несет – неладное в дому!»
Суседи попа привели.
Поп молитву чел – не помогат, дьякон кадил – не помогат, все пели молитвы, а дьячок подпевал – нет, все ништо! Иван под кроватью ну узлы на плате вязать. Завязал узел, попа кинуло на мужика и бабу, даже крест уронил, и прилип поп. От иного узла на плате дьякон прилип, и дьячок прилип. Тогда малоумной из-под кровати вылез, дубину сыскал:
Ра-а-аз дьячка! Развязал узел – отпустил. Ра-а-аз, два, дьякона! Узел развязал – спустил. Попу дубин десять дал, спустил. А миленька на бабе уби-и…»
В избу вбежали две девушки:
– Настаха! Сколь ищем, воеводча велит к ей идти…
– Вот наше житье, – сказал кто-то, – уж ежели воеводча девок послала за какой да иных звать велит, то быть девке стеганой.
– Помни, Настя! Я тебя от боя воеводчина выручу, – крикнул ярыга.
Девка вздрогнула, коротко вскинула глаза на сказочника и, потупясь, пошла в горницу воеводы.
11
– А ну, снимай сарафан! – Воеводша подошла к Насте, сорвала с ее волос повязку, кинула на пол. – Будешь помнить, как ладом боярину пугвицы пришивать…
Девица, раздеваясь, начала плакать.
– Плачь не плачь, псица, а задом кверху ляжь!
Настя разделась до рубахи, села.
– Не чинись, стерва, ляжь! – приказал воевода.
Девка легла животом на скамью, подсунула голые руки к лицу, вытянулась.
– Что спать улеглась!
Воевода велел заворотить девке рубаху. Воеводша отстегнула шелковые нарукавники, в жирные руки забрала крепко пук розог.
– Стой ужо, боярыня, зажгу свет!
Воевода высек огня на трут, раздул тонкую лучинку, зажег одну свечу, другую, третью.
– Буде, хозяин! Не трать свет.
– Свет земской: мало свечей – старосту по роже: соберет…
Грузная воеводша, сжимая розги, ожила, шагнула, расставив ноги, уперлась и ударила: раз!
– Чтите бои, девки!
– Чтем, боярыня!
– Вот тебе, стерво! Вот! Сколько боев, хозяин?
– Двадцать за мой срам не много.
Воевода продолжал зажигать свечи.
– Сколько?
– Девки-и!..
– Чтем мы: тринадцать, четырнадцать…
– Мало ерепенится… Должно, не садко у тя идет, Дарья?
– Уж куды садче – глянь коли.
– Дай сам я – знакомо дело!
Воевода взял у девки новый пук розог, мотнул в руке, крякнул и, ударив, дернул на себя.
– А-ай! О-о-о! – завыла битая.
– Ну, Петрович, ты садче бьешь!
– Нет, еще не… вот! а вот!
Воевода хлестал и дергал при каждом ударе.
– Идет садко, зад у стервы тугой.
К двадцати ударам девка не кричала. Воевода приказал вынести ее на двор, полить водой. Он поправил сдвинутые рукава кафтана, задул свечи и, подойдя, крепко за жирную талию обнял воеводшу.
– Да што ты, хозяин, щипешься?
– Дородна ты!.. Щупом чую, как из тебя сок идет.
– Какую бог дал.
– Дать-то он дал, а покормиться не лишне, проголодался я, – собери-ка вели ужинать.
– Ой, и то! Я тоже покушаю.
– Дела в приказной к полуночи кончу без палача с дьяками…
Из холопьей избы в окна и прикрытую из сеней дверь глядели холопи: девки на дворе отливали битую. Ярыга сказал:
– Вот, братие! Досель думал, а нынче решил – сбегу в казаки.
– Тебя так не парили, и то побежишь, а нас парят по три и боле раз на дню.
– Да это што – вицей… Нас – батогами!
– Зимой на морозе битая спина что овчина мохната деется.
– Много вы терпите!
– Поры ждем – придет пора.
– Я удумал, нынче же в казаки… Только, робята, чур, не идти на меня с изветом к воеводе… Атаман дал еще листы, в городу, да мужикам раздать… Дам и – в ход…
– А что сказывает народу атаман?
– Много вам сказал, что листы честь буду, только угол ба где?
– Вон за печью.
Устроились в углу. Выдули огня, один светил лучиной, ему кричали:
– Ладом свети, светилка, береги затылка!
Тонявый черноволосый ярыга встал на одно колено, вытащил желтый лист из-за пазухи кафтана, пригнув близко остроносую голову с короткими усами, топыря румяные губы, читал тихо и почти по складам:
– «Все хрестьяне и горожане самарьские, ждите меня, Степана Тимофеевича. Жив буду, то сниму с вас воеводскую, боярскую неволю… Горожанам, посацким людям я торг и рукодель беспошлинно, хрестьянам землю собинную дам, а кто чем впадает – владай. Подьячих же и судей, бояр и воевод пожгу, побью без кончания. Атаман Разин Степан».
– Да, вишь, парень, ладно, только о холопях, о нас и слова нету?
– Ой, головы! Побьет бояр – кто нами навалится владать?
– Оно так, а надо бы в листе…
– Берегись, Хфедор, стрельцов.
– Тут один тасканой кафтан лазал к воеводе и нынь все доглядывает…
– Знаю, кого берегчись! Вот листы верным людям суну и сей вечер утеку…
– На торгу кинь иные, небойсь, подберут!
– Вы, парни, тоже, невмоготу кому – бежите к Разину.
– Поглядим…
– Меня одно держит. Настю ба глянуть, полслова сказать.
– Того бойся – ай не ведаешь? Покеда не станет к службе, в клеть запрут и стеречи кого приставят. Уловят с листами – целу не быть!
– Вернешь ужо казаком – выручишь?
12
В приказной избе, с лучиной, воткнутой на шестке печи в светец, и при свече на столе, воевода сидел на своем месте на бумажниках в малиновом бархатном опашне внакидку поверх голубой рубахи. В конце стола прикорнул дьяк, склонив длинноволосую голову, повязанную по лбу узким ремнем. Дьяк, светя в бумагу зажженной лучиной, читал.
– Дьяк, кого сыскали мы?
– Жонку, воевода-боярин, Дуньку Михайлову.
– Эй, ярыги, поставить ко мне посацкую жонку Дуньку.
В задней избе в перерубе заскрипело дерево. Ярыга приказной избы впихнул к воеводе растрепанную миловидную женщину лет тридцати. Кумачовый плат висел у женщины на плечах, миткалевая, горошком, светлая рубаха топырилась на груди и вздрагивала. Женщина сдержанно всхлипывала.
– Пошто хнычешь?
– Да как же, отец-боярин…
– …и воевода – величай, блудня!
– …боярин и воевода, безвинно взяли с дому… Кум у меня сидел, в гости заехал…
– Сидел и лежал. А заехал он не теми воротами, что люди, – вишь, не во двор, под сарафан заехал…
– И ничевошеньки такого не было. Все сыщики твои налгали…
– Сыскные – государевы истцы!
– Сыскные… воевода-боярин! Пошто нынь меня тыранят безвинную, лают похабно и лик не дают сполоснуть?.. Напиться водушки нет… Клопов – необоримая сила: ни спать, ни голову склонить.
– Дьяк, поди с ярыгой в сени – надобе жонку поучить жить праведно…
Дьяк и ярыжка ушли.
– Ты вот что, Евдокея! Нынче я тебе худа не причиню, а ежели в моем послушании жить будешь, то и богата станешь. Поди и живи блудно, не бойся: я, воевода, – хозяин, тебя на то спущаю. Только вот: кои люди денежные по торговым ли каким делам в город заедут, тех завлекай, медами их хмельными пои, не сумнись – я тебе заступа! Ты прознавай, у кого сколь денег. Можешь схитить деньги – схить! Не можешь – сказывай мне, какой тот человек по обличью и платью. А схитишь, не таи от меня, заходи ко мне сюда в приказную и деньги дай, а я тебе на сарафан, рубаху из тех денег отпущу. Что немотствуешь? Гортань ссохлась?
– Боярин-отец!..
– …и воевода…
– Боярин-воевода, я тое делы делать зачну, да чтоб сыщики меня не волокли на расправу: срамно мне, я вдова честная была…
– Кто обидит, доведи мне на того, да не посмеют! Я сам иной раз к тебе ночью заеду попировать, а?
– Заезжай, отец боярин! Заезжай, приму…
– И все, чего хочу, будет? Эй, дьяк! Сядь на место. Ярыга, проводи жонку до дому ее…
Женщина поклонилась, ушла.
Вошел дьяк, зажег лучину от воеводской свечи и снова уткнулся в бумагу.
– Дьяк, кто там еще?
– Еплаха Силантьева, воевода-боярин.
– Эй, ярыга, спусти из клети колодницу Силантьеву, путы сними, веди.
На голос воеводы затрещало дерево дверей, второй служка приказной ввел к воеводе пожилую женщину, черноволосую, с густой проседью, одетую в зеленый гарусный шугай. Женщина глядела злобно; как только подпустили ее к столу, визгливо закричала на воеводу:
