Отчаяние - Есенберлин Ильяс (библиотека электронных книг txt) 📗
— Подойди, мой батыр!
Он подошел не дыша, и она прикоснулась к нему тонкими пальцами.
— Чего ты просишь, батыр, за то, что усмирил моего коня?
Он продолжал молчать, не в силах выговорить ни слова.
— Ладно, дай я поцелую тебя за это!…
Она приподнялась на носках, но достала лишь до груди батыра. Как в чудном сне послышался ее серебристый смех:
— Что же ты не подставляешь руку, мой храбрый батыр?
Тогда он подставил большую ладонь, как делал это, когда ей надо было садиться в седло. Она встала на его ладонь горячим обнаженным коленом и дотянулась до его губ. Все пошатнулось и закружилось вокруг, комната, дворец, степь, вся его жизнь. И до самого утра не отпускала его она…
Акторгын забеременела, но просторная шелковая одежда, принятая при ханском дворе, и недосягаемость знатных женщин для нескромных взглядов помогли ей скрывать это несколько месяцев до повторной, главной тризны по Тауекель-хану. Теперь же все раскрылось, и только бегство могло спасти ее от позора…
— Или смерть, или Туяк-батыр! — сказала она своему дяде Жолымбет-батыру при прощании.
Глухой ночью небольшой конный отряд джигитов Младшего жуза подъезжал к западным воротам Туркестана.
— Кто такие и по чьему повелению? — спросил начальник стражи.
По моему приказу! — сказал, выехав на свет, Жолымбет-батыр, и начальник стражи почтительно отступил к воротам. Отряд с подсменными конями в поводу поскакал в ночь. Посредине его мчалась на белом коне закутанная в чапан Акторгын…
Разъяренный хан Есим утром снарядил погоню. Но он и сам понимал, что это бесполезное дело. Зато хан приказал получше стеречь в зиндане Туяк-батыра. Ему доложили, что ночью его пытались освободить. Не удалось это лишь потому, что узника с вечера перевели в другую яму, под самой стеной дворца…
Вместо Туяк-батыра на помощь хану Абдрахману в Восточный Туркестан хан в этот день направил батыра Жолымбета…
Не прошло и полугода, как батыр Жолымбет вернулся с победой. Но сражаться ему пришлось не с кашгарскими братьями хана Абрахмана, а с более серьезным противником. Подталкиваемые китайскими советниками, джунгарские отряды как раз совершили кровавый набег на семиреченских казахов и киргизов. Отягощенные добычей, они возвращались через границу, когда на них неожиданно обрушился пятитысячный отряд Жолымбет-батыра, рассеял воинов, освободил пленных и захватил много добра. Шесть месяцев его джигиты не получали никакой платы за службу, и батыр самолично распорядился разделить между ними и ханскую военную долю. Об этом не преминули донести Есим-хану, вдесятеро преувеличив при этом сведения о количестве захваченной добычи. Хан разгневался на батыра. Но самое главное случилось в день возвращения отряда. Именно в этот день оказалось пустой каменная яма, в которой сидел Туяк-батыр. Стража показала, что это воины Жолыбет-батыра ночью выкрали арестанта…
В тот же день — день возвращения из тяжелого похода — батыр Жолымбет был закован в цепи и брошен в ту же яму, где сидел перед этим Туяк-батыр. По всей степи прокатилась весть о том, что славному батыру готовятся снести голову…
На этот раз Жиенбет-жырау сам пришел в ханский дворец. Так было принято в степи, что признанный певец имел право прийти к хану в любое время. Тем более это было дозволено Жиенбету — вещему певцу покойного хана Тауекеля. Ждать уже не приходилось, потому что на главной площади Туркестана, напротив ханского дворца, все было готово для казни батыра Жолымбета. Понимая, что могут произойти волнения, хан Есим приказал своим телохранителям оцепить площадь…
— Добро пожаловать, великий певец! — сказал с нескрываемой насмешкой молодой хан, сразу понявший, зачем приехал жырау. — По всему видно, что ты очень спешил. Все ли во здравии на твоей родине?..
Ни слова не ответил гордый жырау хану, лишь взял домбру и запел:
Там, где власть порождает одну лишь жестокость,
В страхе прячется мудрость, мой хан…
Нет, не к добру приносишь ты своим чувствам
В жертву батыра…
Вспомни, что ты — хан,
А тигроподобный Жолымбет не одинок на свете.
Род Бай-улы с двенадцатью ветвями за его спиной,
И каждая ветвь затоскует по убитому тобой батыру!..
Если же плачешь ты по своей части добычи,
То мы возместим тебе втройне твою часть.
В остальном мы надеемся только на Бога!..
Даже молодой и горячий Есим-хан понял, какая угроза таится в словах жырау.
— Ты хорошо поешь, мой жырау, но надо бы раньше поздороваться! — сказал он.
Жиенбет преклонил колено, как воин:
— Здоровья и благополучия тебе и нашему большому ханству, мой повелитель!
Глаза Есим-хана сверкнули:
— Ладно, мой жырау… Дарю тебе жизнь батыра Жолымбета!
— Славлю твою ханскую мудрость, мой повелитель! — сказал с облегчением жырау. — Сейчас ты показал всей степи, что недаром подняли тебя на белой кошме. «Есим» назвали тебя при рождении, что означает «мудрость». Значит, родители твои не ошиблись в выборе имени. Самая высокая ханская смелость и заключается в том, чтобы не бояться быть мудрым!
Да, именно таким был этот «Большой Есим», как называли его в народе, — достаточно умным, вспыльчивым, но отходчивым. Таким он и остался в песнях жырау.
— Зачем ты рассказал об этом, жырау? — спросил Аблай, когда вещий певец закончил свой рассказ о Есим-хане.
— Может быть, завтра поймешь ты это! — загадочно ответил Бухар-жырау.
— Но завтра праздник в честь моего сына.
— Тот, кому дана власть, и в праздники должен оставаться мудрым!
И вот наступило утро…
Аблай продумал каждый поворот предстоящего праздника, каждый свой жест и слово, которое он скажет на нем. В просторном черном плюшевом кафтане, наброшенном на плечи, в собольей шапке, он вышел из своей личной юрты и без прищура посмотрел на чистое солнце. Погода благоприятствовала празднику. Окинув взглядом живописные окрестности, Аблай уже сделал шаг к почтительно застывшему юноше с медным кумганом в руке и расшитым полотенцем на плече, но вдруг насторожился и застыл, как коршун, увидевший добычу.
Два всадника на взмыленных конях вылетели из оврага за горой и полетели наискосок, словно кобчики, едва касаясь верхушки трав. Потом они круто повернули к белым юртам, и донеслось извечное степное: «Тревога!.. Враг идет!»
На подходе они разделились. Один из всадников, с простой белой повязкой на голове, поскакал к туленгутам, а другой, в белом верблюжьем чекмене и капюшоне, осадил коня у самых ног Аблая. Соскочив с коня, он откинул капюшон и встал на одно колено. Это был совсем молодой джигит с красивыми густыми усиками над ярко очерченным ртом.
— Пять тысяч аргынских всадников уже в переходе отсюда! — закричал дозорный-ертоул.
— Слышал ли ты их разговоры? — спросил Аблай, даже не шевельнув бровью.
— Да, мой султан… Они злы, как одичавшие собаки. Говорят: «Едем, чтобы отсечь голову Аблая за смерть Ботахана!»
— Кто их ведет?
— Бекболат-бий — старший сын Каздаусты-Казыбека.
— А где сам великий бий?
— Они говорили между собой, что он болеет с самой весны. Чем болеет, я из камышей не расслышал. Они лишь сказали, что сделался он «весом с копыто тулпара». Зато Бекболат полон гнева и торопит их!..
— Если ускорят они свое движение, то когда их можно ожидать здесь?
— К полудню! С ними еще этот…
Ертоул потупился, не решаясь говорить.
— Кто!.. Говори, ертоул!
— Батыр Олжабай со своим приемышем Котешем-жырау…
Султан Аблай невольно повернул голову. О, это уж серьезно, если правдолюбец Олжабай с ними!.. Батыр Олжабай из рода каржас прославился тем, что, дожив до сорока, так и не мог окончательно решить: кем ему стать — батыром или жырау. Собственно говоря, он уже добрых двадцать лет был одним из самых храбрых батыров Среднего жуза, и не было ни одной серьезной битвы с джунгарами, в которой бы он не участвовал. Но, кроме того, Олжабай знал наизусть все степные сказания от времени легендарного Коркута до наших дней. Полстепи мог проскакать он на своем пегом иноходце, если узанавал, что в каком-то ауле появился новый интересный сказитель-жырау. Речь его была пересыпана примерами из древних былин и сказаний, а каждое слово — свое, казахское, или арабское, персидское, русское — он проверял на слух, многократно повторяя и находя древние, общие для всех народов звучания. Больше всех других подтверждал он принятое в степи мнение, что аргынов издревле тянет к науке и искусству.
