Жаркое лето 1762-го - Булыга Сергей Алексеевич (прочитать книгу TXT, FB2) 📗

— А, наконец явился! А то уже люди спрашивают, где он.

— Так я же только здесь! — сказал Иван. — Я же никуда не отходил. Чего они сразу?!

— Э! — насмешливо сказал Семен. — Я же совсем не про это! — И, сразу сделав строгое лицо, добавил: — Государь крепко занят, понятно? Не до тебя ему сейчас. Да и он бы разве тебя ждал, если бы ему вдруг чего стало надо? Он бы велел тебя подать, и я бы подал. А так я просто говорю, что тебя ждут. И уже третий день, между прочим!

Тут Семен сделал вот так бровями и замолчал. Но Иван не спешил спрашивать, кто это его ждет и зачем, а просто смотрел на Семена, правда, смотрел очень внимательно. Тогда Семен сказал:

— Этот человек издалека. И ему сюда хода нет. Он за воротами сидит, возле запруды.

— А! — только и сказал Иван.

— Что «а»? — наполовину весело, наполовину сердито повторил за ним Семен. — Ты лучше бы спросил, кто это. Или и так знаешь?

— Да откуда же, — сказал Иван.

— Ладно! — сказал Семен уже по-настоящему сердито. — Человек к тебе приехал, это уже три дня тому назад. И три дня ждет тебя там. Как собака! Я же всегда его вижу, когда мимо иду или еду. А ты стоишь как пень. Иди!

— А если… — начал было Иван.

— Нет! — сразу перебил его Семен. — Государь, еще раз говорю, занят. Даже очень занят, ясно? А если даже чего спросит, так сразу забудет. Потому что дел у него сейчас вот сколько! — И Семен повел ребром ладони по горлу…

Но не довел, поспешно убрал руку и сказал:

— Одним словом, ему сейчас некогда. Так что еще, может, часа два никто тебя не хватится. Иди! Это же оттуда человек, понятно? Из твоего оттуда. Ну!

Иван кивнул, как будто с чем-то соглашаясь, а после развернулся и пошел к въездным воротам.

Выйдя из крепости, а после еще пройдя немного, Иван только тогда опомнился и остановился. Потому что, думал он сердито, он же забыл спросить, возле какого пруда его ждут, ведь здесь же их два.

И тут он вдруг услышал:

— Паныч!

Иван резко обернулся — и увидел выходящего на аллею человека, одетого совсем не так, как здесь все одевались. Он же был в длиннющем ярко-красном кунтуше, подпоясанном таким же ярким, но уже синим поясом. И никакого парика на нем не было, а он был, напротив, выбрит наголо, и только на макушке у него был чуб. Чуб был совершенно седой. Седые были и пушистые пятивершковые усы. И сабля была до земли. Человек этот радостно выкрикнул:

— О! — а после опять сказал: — Паныч! — и широко расставил руки, чтобы как следует обняться.

Но Ивану это очень не понравилось. Он строго сказал:

— Ты чего? Какой я тебе паныч? Я обер-офицер. Я к государю прикомандированный.

— Так оно, конечно, так, — согласился этот человек, медленно опуская руки. — Но это для них для всех. А для меня ты паныч, Янка. — И вдруг тоже строго добавил: — Сопливый дурень, вот ты кто.

— Э! — грозно сказал Иван. — Отставить!

И он бы еще что-нибудь сказал, но тот человек уже быстро шагнул к нему и крепко его обнял — все-таки решился! А Иван его не обнимал, Иван просто стоял, опустив руки. Так они стояли и молчали. Тот человек только жевал губами и сверкал глазами, потому что старики всегда чувствительны. А Иван молчал из-за другого — Иван думал, что все это неспроста, и даже очень. И нужно было говорить об этом, а не стоять и молчать! Подумав так, Иван повел плечами, тот человек поморщился и разжал руки. Иван отстранился от него и даже отступил на шаг, и только потом сказал:

— Мне про тебя доложили, Базыль.

— Ага, ага, — сказал Базыль.

Это его так звали. Или, если еще по фамилии, то тогда Сивый Базыль. Или Базыль Сивый Собака, как называли его хлопы, то есть крепостные дяди Тодара, старшего отцова брата. Сивый Базыль — это ого! Ваша милость управляющий. Только без всякой милости! И вот еще: он же раньше был черный, как деготь, а теперь вдруг стал совсем седой. То есть теперь он настоящий сивый, теперь у него правильная фамилия, а то раньше, помнится, дядя Тодар любил смеяться и говорить…

Но дальше Иван подумать не успел, потому что Базыль удивленно спросил:

— А ты чего, паныч, молчишь? Почему не спрашиваешь, зачем я вдруг приехал?

— Зачем? — спросил Иван.

— Э! — сразу ответил Базыль и почему-то посмотрел наверх, на небо. После опять посмотрел на Ивана и сказал: — Это, паныч, сразу не расскажешь. А я видел, как ты приехал. Я тогда там, возле ворот, в кустах стоял. Вдруг слышу, едут — и очень быстро. Копыта цах-цах-цах! Я тогда сразу вскочил и смотрю. И вот здесь, сердцем, чую, что это же мой паныч, потому что а кому еще так быстро ездить?! А после и вправду вижу — это ты. Ат, думаю, он как орел! Такой этим всем головы поотрывает.

— Кому? — спросил Иван.

— Как кому, — строго сказал Базыль. — Этим собакам, кому же еще.

— Хвацким? — спросил Иван.

Нет, он даже не спросил, а это само вырвалось. И Базылю это очень понравилось.

— Ат! — громко сказал он. — Я так и думал, что так будет — что ты их сразу учуешь! И это добрый знак!

— А что… — начал было Иван.

— Э! — перебил его Базыль. — Э, подожди! Так разве дела делаются? И мы же не на царской службе.

— А что служба?! — обиделся Иван.

— А то! — строго сказал Базыль. — Вот ты откуда приехал? Я думаю, что не из близкого. А они тебя с дороги накормили? Нет. И я это знал, что так будет. А вот у меня такого не бывает. У меня сперва одно, а уже только после другое. Другое — это разговоры всякие. А ну!

И тут он крепко взял Ивана за рукав и, уже больше ничего не говоря, потащил его с аллеи в сторону, в кусты.

А там и вправду оказалось все уже готово, то есть прямо на траве был расстелен широченный плащ, и там же рядом, из-за дерева, Базыль достал торбу, развязал ее и начал доставать из нее и выкладывать на плащ такое, что только глаза разбегались. Но это у Ивана. А Базыль только знай себе дальше выкладывал и при этом приговаривал:

— Вот это баба Гапка гнала, это очень крепкое. Прямо, Янка, как огонь! Горлом пьешь, а из ушей дым валит. А это моя напихала. Мясо наше, кишки тоже наши. А перец панский, значит, твой. А вот это сам видишь, что такое, и я знаю, что ты это любишь. А из этих будем пить. Эти от дяди твоего, от пана Тодара.

И с этими словами Базыль поставил на плащ два серебряных стаканчика. Иван их добро, то есть очень хорошо, помнил, дядя Тодар всегда пил только из них. Точнее, он пил из одного, а во второй только наливал и говорил, что это Янова доля, то есть его брата, а Иванова отца. А в последний раз дядя сказал:

— Чую, Янка, скоро будет все наоборот: мой стаканчик будет стоять полный, а из Янова будешь пить ты.

— Э! — сказал тогда Иван. — Да что вы такое говорите!

— А то говорю, что сказал: когда будешь пить из него, помолчи, вспомни дядю! — строго сказал дядя Тодар. И еще добавил: — Помолчи!

И вот теперь Иван молчал. А Базыль налил по ободок, поднял — и они молча, не чокаясь, выпили. После утерлись и стали закусывать. И уже только закусив, потому что только так положено, Иван спросил:

— Так что у вас там случилось?

Но Базыль сделал вид, что не может ответить, потому что ему сильно жжет, и налил еще по ободок. Они еще раз молча выпили и молча закусили. Потом еще раз то же самое по третьему. Иван все это время внимательно смотрел на Базыля и пытался угадать, что же там такое у них было, если Базыль все бросил и приехал. Но Базыль пока молчал, он только пил и закусывал. А так как вид у Базыля был совсем не радостный, то можно было подумать о всем, о чем хочешь. Вот Иван и подумал — и ждал. И уже, конечно, не закусывал, ему уже кусок в горло не лез, и он уже совсем было собрался еще раз спросить…

Но тут Базыль наконец шумно выдохнул, широко утер рукой усы и сказал:

— Ну вот, перекусили и даже немного выпили. — После глянул на Ивана, усмехнулся и продолжил: — Теперь можно и поговорить. И вот я говорю: наехал на нас Хвацкий. И пограбил наши Лапы. А что не пограбил, то спалил. И…

Но дальше он уже не говорил, потому что Иван вдруг вскочил и, держа руку на шпаге, теперь грозно смотрел на Базыля. И щека у него сильно дергалась! Тогда и Базыль тоже вскочил и сразу же испуганно заговорил: