Двое строптивых - Старшов Евгений (читать книги .txt, .fb2) 📗
— Веруешь ли, брат, что сие есть знамение Животворящего Креста, на нем же пригвожден и умер Иисус Христос, будучи распят во искупление грешников?
— Верую.
— Это знамение, которое повелеваем носить тебе всегда на твоем одеянии.
Посвященный в братию целовал крест, а принимающий его возлагал на него мантию и с левой стороны крест, а затем, целуя, произносил:
— Прими это знамение во имя Пресвятой Троицы, преблагословенных и присноблаженных Девы Марии и святого Иоанна Крестителя, в утверждение веры, в защиту христианского имени и в служение нищим, для чего, брат, и возлагаем на тебя крест. Да возлюбишь ты его всем сердцем твоим, да поразишь десницею твоею врагов, защищая его, и сохранишь его безвредна. Ибо, если ты, сражаясь за Христа против врагов веры, обратишься вспять, оставишь знамение святого креста и от праведного нашего братства бежишь, то по правилу уставов и обрядов нашего ордена ты, как нарушитель обещания, будешь лишен священнейшего знамения креста, и подобно смрадному члену узришь себя изгнанным из сообщества нашего.
После этого наставления принимавший в братию ордена завязал на шее нового брата-рыцаря повязки со словами:
— Прими иго Господне, как сладкое и легкое. Под ним обретешь покой души твоей. Мы тебе не обещаем сла-столюбий, но единый хлеб и воду и смиренную одежду, и приобщаем душу твою, твоих родителей и ближних к благим деяниям ордена нашего и братии нашей, творимым за весь мир ныне и присно и во веки веков.
— Аминь, — ответствовал рыцарь и, начав с принявшего его, обнимал с братским поцелуем всех предстоящих рыцарей в знак мира, любви и братства.
И так повторилось несколько раз, пока все кандидаты не были утверждены в новом своем звании.
Несмотря на повторы и то, что церемонию знали практически наизусть и ничего нового, разумеется, не произошло, все равно — она трогала всех. Старые воины умилялись, вспоминая, как их вот так же и здесь же посвящали в братию. Вспоминали и всех тех, кого тоже здесь посвящали, но которые уже отошли ко Господу — кто пал в бою, кого поглотила пучина, кто сгинул в рабстве у нехристей.
Новопринятые вообще пребывали в состоянии полного восторга. Грянуло под небесно-синими с золотыми звездами сводами храма песнопение, составленное из псалмов 47-го и 32-го, и прием в орден новых рыцарей на этом был завершен. Все чувствовали, что скоро много рыцарских мест окажутся вакантными, но страха не было: была мужественная решимость противостоять жалу смерти и бить врага.
Что касается Лео и Элен, то, конечно, напряженная жизнь родосской столицы с ее трудовыми полувоенными буднями не сильно способствовала полному амурному взаимопогружению. Однако ж они, молодые и счастливые, все одно считали эти несколько месяцев, с декабря по май, счастливейшими в своей жизни.
Дни были заняты — у Лео службой, у Элен — работами. Да, знатная Элен де ла Тур трудилась там, где в ее руках или заботе ощущалась нужда — в основном, на службе великого госпитальера, ухаживала за больны-ми и ранеными, но также иногда трудилась и по линии драпье — шила орденские одеяния.
Зато вечера и ночи, когда Лео, опять же, не караулил, были полностью их. Вообще, молодости свойственно легче переносить тяготы войны — как физически, так и морально. Может, потому что молодость вообще легче все переносит, и война тут ни при чем?..
Вот и Элен, накормив и напоив усталого воина, играет ему на лютне при неверном свете камина и поет мягко и то тягуче, то переливисто — песнь любви дамы к своему избраннику:
Так все и продолжалось до конца апреля, когда были получены вернейшие известия о том, что большой султанский флот покинул Галлиполи, затем прошел Геллеспонт и движется уже к Ликии вдоль эгейского побережья Малой Азии; в Ликии же почти что собраны пешие войска для осуществления вторжения на остров. Начался май; турки что-то все тянули. И здесь островитянам, как последний луч солнца из-за свинцовых туч, блеснула радость — а для великого магистра — двойная. Всего за несколько дней до высадки турок прибыл Антуан д’Обюссон, виконт де Монтэй, старший брат великого магистра. Они и на лицо были очень похожи — только у французского стратега борода была седее и подстрижена короче. Братья крепко обнялись, как только Антуан сошел с корабля, и Пьер взволнованно произнес:
— Брат! Привел Господь… Не сомневался, что прибудешь, не бросишь меня…
— Пьер, пешком пришел бы, и один! А так — со мной цвет французского рыцарства, из тех, что еще совесть не потеряли. Ну ты как лицо духовное отпустишь мне один грешок?
— Отпускает только Бог, священство — лишь свидетель…
— Ну как всегда, как всегда — слишком серьезен!
— А что случилось? Делла Скала говорил, что у тебя сложности с отбытием…
Старший д’Обюссон помрачнел, потом сказал, глядя в глаза брата и держа руку на его плече:
— На самом деле мог и не прибыть. Давно собирался, да король не пускал. Пришлось солгать и объявить, что я отправляюсь на поклонение Гробу Господню. Те, кто доселе собирался со мной, были в курсе, остальных, приблудившихся, я отослал с дороги, когда отплывали по Средиземному морю уже. Впрочем, некоторые и остались, так что — смотри, кто к твоим услугам! — И виконт начал представлять блистательных французов: — Дворяне рода Марш, мои верные вассалы — но они здесь по зову своих сердец, а не по моему приказу. Нельзя заставить быть доблестным, благородным и храбрым. Луи де Шанон — представитель одного из самых доблестных домов Анжу! Гийом Гомар — из Сэнтона, Матье Бранжелье — из Перигора, Клодиан Колон — из Бордо, Шарль ле Руа — из Дижона, Луи Сангвэн — из Парижа. Вся Франция шлет тебе своих сыновей! С ними оруженосцы, стрелки… не так много, как хотелось бы — но и за это хвала Господу!
