Хабаров. Амурский землепроходец - Демин Лев Михайлович (книга жизни txt) 📗
Такая покладистость дючеров легко объяснима: в добрых отношениях с русскими этот приамурский народ видел наименьшее зло, нежели соседство с маньчжурами, постоянно угрожавшими грабительскими набегами. Во-вторых, весть о разгроме маньчжурского войска внушила дючерам уважение к русским, желание жить с ними в мире.
До Ерофея Павловича доходили зловещие вести о сосредоточении вооружённых сил маньчжур в низовьях реки Сунгари, он пытался посылать в этот район даур и дючеров в качестве лазутчиков, но они откликались на призывы Хабарова неохотно. Некоторые просто уходили в сопки, лишь бы не идти в расположение маньчжур, другие сказывались хворыми. Остальные не скрывали своего страха перед южными соседями, ссылались на их вероломство и коварство. Нашлись лишь два храбреца, которые не стали отговариваться и согласились отправиться в расположение маньчжурского войска в качестве лазутчиков.
Один из них не вернулся. Возможно, был схвачен маньчжурами, а может быть, в последний момент струсил и укрылся в каком-нибудь отдалённом стойбище. А другой лазутчик-даур вышел на нижний приток реки Сунгари, прячась в прибрежных камышах, добрался до расположения маньчжурского войска и из своего укрытия вёл наблюдение за военным лагерем маньчжур, освещённым пламенем множеством костров. По наблюдениям лазутчика, маньчжур было много, очень много. Войско располагало пушками и большим обозом с припасами.
Когда лазутчик вернулся на Амур, Ерофея Павловича с его отрядом на прежнем месте у дючерского городка он не застал — отряд подался вверх по Амуру, — и он нагнал Хабарова у городка Турончи в Даурской земле.
— С чем пришёл? — спросил даура Хабаров, когда того привели к нему. Подоспевший Константин Иванов перевёл вопрос Ерофея Павловича. Толмач уже сносно освоил язык дауров и переводил разговор почти без запинок. Завязалась оживлённая беседа.
Лазутчик рассказал, что добрался, прячась в кустарнике, до самого становища маньчжур, где видел огромное число вооружённых людей, многие из которых были с ружьями и саблями. Заприметил он и несколько пушек.
— И сколько, по-твоему, было всех богдоевых людей?
— Много, — неопределённо ответил даур.
— А точнее?
— Совсем много.
Лазутчик растопырил пальцы на обеих руках, несколько раз сжал их в кулак и снова растопырил.
Численность маньчжурского отряда Хабаров так и не смог установить. Даур несколько раз повторял «много, много...» и делал широкий жест рукой.
— Пожалуй, числа всех богдоевых людей ты нам не сумеешь назвать, — сказал с сожалением Ерофей Павлович и приказал щедро накормить даура.
Хабаров приказал своим людям внимательно следить за течением Амура и обшарить все окрестности стоянки, где могли скрываться богдоевы лазутчики.
Один попался. Это был жилистый с широким и скуластым лицом человек неопределённого возраста. Его привели к Хабарову для допроса.
— Ты откуда взялся, мужик? — спросил его через толмача Хабаров. Маньчжур сделал вид, что не понимает вопроса. Возможно, он и в самом деле не понимал, но толмач обращался к пленнику и по-тунгусски, и по-даурски, и по-дючерски, и в каждом случае маньчжур демонстрировал полное непонимание. Тогда Хабаров приказал привести из ближайшего городка Толги несколько местных жителей, один из которых узнал пленного.
— Знаю такого, — сказал он, — приходил к нам в городок. Прикидывается он непонимающим, а сам хорошо разумеет даурскую речь.
— Значит, враг нам, богдоев человек, врёт, что не понимает нас, — сурово произнёс Хабаров.
Даже после этого маньчжур пытался отмалчиваться и всем своим видом показывал, что не понимает ни слова.
— Предупреждаю тебя, басурманин, — прикрикнул на него Хабаров, — будешь молчать, прикажу тебя жечь на медленном огне. Тогда заговоришь, голубчик.
Маньчжур понял угрозу и быстро-быстро забормотал что-то маловразумительное. Из этого бормотания можно было понять, что он готов отвечать на вопросы.
— Много ли вашего войска стоит на реке Сунгари? — спросил Ерофей Павлович.
— Много, — последовал ответ.
— Без тебя знаю, что много. Назови мне точное число.
— От большого начальника я слышал, что всего в войске шесть тысяч человек. А может, ещё подошла подмога с юга. Так что, наверное, все десять тысяч наберётся.
— Не врёшь?
— Сам слышал.
Потом Хабарову стало понятно, что через лазутчиков маньчжуры умышленно распространяли слухи об огромной численности своего войска, которое стоит вблизи Амура и готово идти в Приамурье. Слухи эти нарастали, и сперва они говорили о десятитысячном маньчжурском войске, но потом эта вымышленная цифра поднялась до сорока тысяч. Распространялись слухи и о том, что на вооружении маньчжур несчётное количество ружей, сабель, много пушек. Нетрудно было понять, что эти слухи преследовали сразу несколько целей: запугать и склонить к покорности приамурские народы, а также припугнуть русских и заставить их увести свои силы с Амура.
Собрав своё окружение, Ерофей Павлович счёл необходимым сообщить своё мнение об этих слухах и их распространителях.
— Слухи, други мои, тревожные. Всё приамурское население напугано ими. Убеждён, что богдоевы силы зело преувеличены. Однако же... дыма без огня не бывает. Поэтому не давайте повода местным народам глядеть на нас с враждой. Пусть видят в нас защитников. Коли богдоевы люди нанесут нам удар и изгонят с Амура, даурам, дючерам, тунгусам не поздоровится. Станут они рабами богдоевцев. Вот и внушайте приамурским жителям, что надобно всем нам держаться вместе.
В Даурскую землю Хабаров привёз назад аманатов, которых взял год тому назад. Это были князёк Туронча и с братьями Анаем и Мокалеем и сыном соседнего князька Богучеем. Сыновья Турончи привезли ясак в тридцать соболей и десяток быков. Их примеру последовали и другие даурские рода, тоже привозившие ясак. Как отмечают источники, вся собранная Хабаровым ясачная казна к зиме 1652 года составила семнадцать сороков соболей, а также меха черно-бурых и красных лисиц, меховые изделия.
Несмотря на слова Хабарова, убеждавшего дауров жить в прежних своих жилищах без боязни, ибо в лице русских они обрели защитников, дауры выслушивали его с удовлетворением, но всё же чувства страха перед возможным маньчжурским нашествием преодолеть не могли.
Лето подходило к концу. Желтела и опадала листва прибрежных тополей, пожухла от ранних заморозков трава, на болотистых местах краснела клюква. Надвигалась зима. Хабаров говорил своим ближайшим соратникам:
— Думайте, други мои, где выберем место для зимовки. Следует обдумать и то, как наладить оборону, коли подвергнемся нашествию ворогов. Нельзя забыть и о припасах на зиму.
Уединившись с Третьяком Чечигиным, Ерофей Павлович начал с ним доверительную беседу.
— Потребно приложить все усилия, дабы избежать нового столкновения с южным соседом.
— А как приложить? — спросил Третьяк. — После такого удара под Ачинским острожком вороги, думаю, не очень-то расположены мириться с нами.
— Вестимо. И всё же нам надлежит первыми протянуть руку для примирения, даже дружбы. Я допрашивал многих пленных. Убедился, ворог сей силён, самонадеян и коварен.
— Неужто веришь, Ерофей, что богдоевы люди согласятся на принятие нашего подданства?
— Не очень я в это верю, откровенно говоря, совсем не верю. Правда, когда-то верил, не зная ещё, кто такие богдойские люди, каковы их силы.
— Чего же тогда мы должны добиваться?
— Хотя бы замирения с Шамшаканом. Ведь и вороги, проливающие кровь во взаимных стычках, в конце концов замиряются. Как бы ты посмотрел, Третьяк, ежели поручим тебе ответственное дело: отправиться с грамотой к царю Шамшакану?
— По плечу ли мне такое?
— А почему бы и нет? Ты опытен, благоразумен. Дам тебе в помощь десяток служилых людей для охраны. Подбери сам надёжных проводников из местных жителей, знающих эти края. И, как говорится, с Богом.
