Восстание на Боспоре - Полупуднев Виталий Максимович (книги бесплатно без регистрации txt) 📗
– А эти расписки оставили мне дед и отец. Я взыщу по ним в свое время, не сейчас, ибо на них растут и растут проценты. Я гуляю, а проценты растут! Ха-ха-ха! Мое богатство не уменьшается, а растет!..
Он упал головой на груду денег и документов и захрапел. Синдида и Форгабак переглянулись.
– А ну, идите мыть посуду, да и спать пора, – сердито сказала жрица своим помощницам.
Наутро веселые гости Синдиды еще спали после вчерашней попойки, но хозяйка уже проснулась и руководила уборкой помещений. Оронт спал на лавке. Его деньги и драгоценности, расписки и закладные были тщательно собраны и засунуты ему за пазуху. Но Синдида была в особенно хорошем настроении. Форгабак тоже поднялся и с благодушным видом сидел у стола, потягивая вино из кувшина. Он чувствовал себя недурно, только голова гудела с похмелья.
Девушка подбежала к хозяйке. В одной руке она держала веник, в другой помятый листок папируса.
– Что это?
– Нашла на полу.
Синдида взяла папирус так, чтобы не заметил Форгабак, вышла на кухню и там с трудом прочла его. Задумалась и, помедлив, свернула документ трубочкой, после чего спрятала его в пустую амфору, стоявшую на полке.
– Иди и никому не говори, что нашла, – наказала она уборщице.
6
Направляясь в столицу Боспора, понтийцы думали, что Пантикапей едва ли намного лучше и больше Херсонеса, а царя боспорского представляли полуварваром, не имеющим представления о той пышности и утонченности, которые царили в окружении молодого Митридата Понтийского.
Они ехали сюда, как горожане в деревню. Кроме того, победа над Палаком, триумфальные почести в освобожденном Херсонесе вскружили головы заморским победителям. И они были раздосадованы и уязвлены тем, что их встретил здесь всего один человек, если не считать толпы и процессии пьяного Оронта.
Однако все оказалось заранее продуманным. Перисад вполне резонно считал, что встречать на пристани лично он мог бы только самого Митридата, как независимый монарх. И поэтому послал на встречу Диофанта одного из высших придворных, богатейшего и знатнейшего гражданина Боспора – Саклея, сына Сопея.
Едва они миновали веселые места возле порта, как иные картины замелькали перед глазами.
После неудержимого веселья и вакхических плясок счастливых граждан стольного города поражало многолюдство нищих, что протягивали прохожим деревянные чашки. Понтиец брезгливо отворачивался от отвратительных лохмотьев и мутных взоров, но тут же наткнулся на колонны рабов-кандальников, ужасающе заросших волосами, худых и черных. От них на полверсты разило удушливым запахом рыбной гнили, а блестки рыбьей чешуи на их лохмотьях и гнойные раны на жилистых босых ногах говорили, что это те самые работники, которые приготовляли и грузили рыбу на корабли, отправляемые в Синопу.
Мерно звякали ржавые цепи. Рядами шли конвойные стражи с копьями наперевес. Рабы бросали угрюмые взгляды, словно затравленные звери, готовые броситься на своих поработителей.
Откуда-то донесся хватающий за душу не то стон, не то похоронный гимн. Что это?.. Диофант оглянулся. Это пели гребцы на его собственном корабле.
Далее город становился более чистым, хорошо отстроенным и привлекательным своими мощеными улицами и двуликими гермами на перекрестках.
Саклей провел гостей через ворота акрополя к царскому дворцу, перед которым уже волновалась пышная толпа советников и вельмож, разодетых в скифские яркие кафтаны, картинные многоскладчатые эллинские гиматии и более короткие плащи-хламиды, вошедшие в моду со времен великого Александра.
На ступенях дворца стоял сам Перисад, блистая диадемой. Он сутулился, словно плохо видел, и издали казался пожилым человеком.
Рядом с Бритагором шел Саклей. Первый поглядывал искоса на старого боспорянина, не по возрасту подвижного и щеголеватого. На Саклее все было новое, яркое, сверкали застежки. Из-под гиматия выглядывали ножны меча, украшенные золотой фольгой и самоцветами.
– Перисад не так прост, как мы думали, – тихо сказал Бритагор на ухо Диофанту, – он встречает нас, как дорогих и знатных гостей, но ведет себя как и подобает царю!..
Раздалось торжественное пение гимна. Перисад приветственно поднял руку. Диофант и его свитские склонили головы в знак почтительности и уважения к монарху. Они не начинали говорить первыми. Хотя, находясь на корабле, представляли свой приезд куда проще. Они полагали, что весь Пантикапей покорно склонится перед ними, а они будут гордо шагать, как победители скифов и как представители великого государя понтийского. Но Боспор не являлся покоренной державой, и все унизительные обычаи и обряды, навязываемые побежденным, не нашли здесь своего выражения. Бритагор намотал это на ус, но решил, что он еще найдет случай отыграться.
В приемном зале Диофант рассказал Перисаду о поражении скифов и о том, как сам Палак присягнул в верности Митридату, покинул Неаполь и удалился с позором в степи северной Тавриды.
– Херсонес и Боспор могут мирно жить под небом Скифии, осененные тенью понтийского меча! – напыщенно заключил полководец, не скрывая своего самодовольства. – Теперь по повелению великого Митридата я с флотом покину берега ваши и возвращусь в Синопу. Больше не с кем здесь воевать войску царя сильного. Мир Тавриде!
Сказав это, понтиец гордо повел вокруг своими выпуклыми черными глазами. Его мясистые красные губы надменно скривились. Он словно хотел сказать всем боспорским сановникам: «Живите и наслаждайтесь, это я дал вам мир и покой. Без моей победы вы погибли бы».
Перисад быстро вскинул глаза на полководца. После небольшой паузы он, к величайшему изумлению понтийцев, нервно расхохотался, скаля почерневшие зубы и морща хрящеватый нос. Его худые сутулые плечи при этом неестественно подергивались, а длинные сухие пальцы судорожно мяли складки дорогого виссона, выдавая его внутреннее возбуждение.
– Добро! – почти вскричал он, кипя раздражением. – Да восславят вас боги за ваши усилия! Только отогнать кочевников в степь – не значит усмирить их. А клятвы варвара – всего лишь ржание степной пощади. Не больше, воевода, не больше. Ты хочешь успокоить меня, а я скажу тебе: ты переоценил свою победу над Палаком. Ты мало знаешь Скифию и скифов. Иначе ты говорил бы не о конце войны, а об ее начале.
Эта неожиданная и резкая тирада оглушила Диофанта не меньше, чем скромная встреча в гавани. Он с растерянностью поглядел на Бритагора, тот молчал. Перисад был неглуп и знал, как ему держаться с полководцем, в которой видел не благодетеля, но лишь исполнителя воли Митридата. Ограниченность и солдатское самодовольство Диофанта были для него очевидны.
Однако, стараясь сбить спесь понтийского воеводы, Перисад понимал и другое. Диофант и стоящий за ним Митридат являлись единственной силой, способной помочь ему. Приходилось стискивать зубы, сдерживать гнев и досаду, преодолевать стыд и обиду за то, что ему, царю всемирно известной северопонтийской державы, приходится ждать милости от заморских покровителей и выслушивать хвастливые речи спесивых военачальников. Тогда как его предки не ломали шапки ни перед кем. Но времена изменчивы.
– Поэтому, – уже мягче и тише продолжал царь, болезненно морщась, – я прошу тебя, полководца брата моего Митридата, оставить сильный гарнизон в Пантикапее для помощи моим войскам. Пусть царь Митридат поможет мне в тяжелую годину, если не хочет видеть Боспорское царство в упадке и горе.
Царь невыносимо страдал, говоря эти слова, свидетельствующие о его слабости. Но иного выхода не представлялось. Боспор утратил былую мощь и внутреннюю слаженность и теперь нуждался в помощи извне. Перисаду Пятому приходилось пожинать горькие всходы всех ошибок и несправедливостей, сделанных когда-то его властительными предками. Цепляясь за власть, он пытался найти утраченную опору за морем. Его просьба об оставлении гарнизона была призывом к общеэллинской солидарности перед лицом враждебного варварского мира, перед опасностью пробуждения обозленного народа. От этого зависело будущее его готовой развалиться, одряхлевшей державы.
