Синеокая Тиверь - Мищенко Дмитрий Алексеевич (книги .TXT) 📗
– Бабушка! Бабушка! – позвал тихонько Богданко, надеясь, что старая еще не успела заснуть.
Но бабушка не отозвалась.
Разве встать и выйти во двор? Там свежее, привольней, а выходить самому не впервой.
Посидел-посидел и все-таки решился: спустил ноги с ложа, поискал ими обувку и пошел, держась за ложе, потом – за стену, к дверям. Знал: те, которые ведут из спальни, открыты, а те, что ведут во двор, на засове. Отодвинет его – и уже на пороге, под ночным небом. Пойдет знакомой тропинкой к дубу, сядет на колоду возле ствола и посидит под звездами, окутанный ночной прохладой.
И двери открыл тихонько, чтобы не слышали спящие, и до колоды дошел. А сел, прислушался – и не почувствовал заметной перемены: здесь, во дворе, было так же тепло и душно.
«Это потому, что недавно повечерело, – думает отрок, – земля не успела остыть. Однако не теплом, а паром обдает тело».
Издалека донеслось до чуткого слуха громыхание, и сразу стало понятно: приближается гроза. Ну конечно, он совсем забыл: именно летом и именно перед грозой бывает так душно.
Надо бы пойти в дом, пока дождь не застал под открытым небом. А стоит ли? Бабуся уже по-всякому лечила его: умывала и заряной водой, и дождевой, выводила под утренние и вечерние росы, велела стоять под летним ливнем, а под громовую воду еще не выводила. Говорила только: Перун – Сварожич и Стрибог – Сварожич тоже: если проносится над землей гроза, один посылает с неба звучное божье слово, мечет молнии-стрелы и поражает ими все злое и порочное на земле, другой приносит дождевые тучи, а с ними и живую воду, которую дарит землянам царевна Золотая Коса, Ненаглядная Краса. Ведь она тоже дочка Сварога, отца всех богов, с ними заодно. Захочет снять с Богданки болезнь и не будет ждать следующей светлой пятницы, наберет в свою десницу живой воды и брызнет ею. Ту воду подхватят ветры, Стрибожьи внуки, и понесут на океан-море, а оттуда, вместе с дождевыми потоками, – на землю. Вдруг именно сейчас, когда Перун мечется среди туч, а ветры поднимают на всем океан-море неистовую бурю, и произойдет это долгожданное чудо? Смотришь, и произойдет!
Богданко поднялся, нащупал дрожащими руками ствол и пошел на подворье – к ветру, порывы которого уже чувствовались, к грому-ворчуну, раздававшемуся все громче и ближе. Ему ли, наказанному слепотой и лишенному возможности наслаждаться белым светом, ему ли бояться гневного божьего голоса? Ведь нет большей кары на земле и быть не может! Пусть боятся ее те, которые имеют все, а ему бояться нечего. Поэтому и пойдет на подворье, пойдет и за подворье, под гром и молнию встанет, чтобы быть поближе к небу и тому желанному спасению, которого ожидает.
Нащупывал ногами тропку и шел, выставляя впереди себя руки, чтобы не наскочить на что-нибудь. А ветер уже налетал сильными порывами, бросал в лицо прохладные капли дождя.
«Вот так, так!.. – радовался Богданко. – Дуй сильнее, Свароже, гуляй-разгуливай по всему океан-морю, неси оттуда и капли дождевые, и ветер буйный, и потоки ливневые. Может, и принесешь с ними желанную живую воду, которая вернет моим глазам высший дар богов – видеть мир земной. Слышишь, Стрибоже, может, принесешь?»
Не было уверенности у Богданки, сверкают ли молнии небе, но догадывался: должны сверкать. Вон как гремит, почти каждое мгновение сотрясает небо, землю то с одной стороны, то с другой. А уж если гремят-переговариваются громы, должны сверкать и молнии одна за другой. Такие ночи, говорила бабуся, называются воробьиными и бывают они всего лишь трижды за все лето: когда цветет рябина, когда краснеют на ней ягоды и в третий – когда поспевают. Потому что это не просто дождевые и буранные ночи, это вселенский праздник, торжество неба и земли в честь зачатия и вызревания плодов на излюбленном дереве богов – рябине, той буйнолистной рябине, которую принесли из небесных садов, с самого острова Буяна всесильные боги и радуются тому, что их дерево плодоносит и на земле… Поэтому Богданко так возбужден, поэтому так торопится навстречу дождю и буре: когда же и надеяться на божью благодать, если не в ночь вселенского торжества? Сейчас распустились листья на рябине, дерево стало темным, словно туча в небе. Нынче у богов праздник, а боги, как и люди, щедры в праздник. Пусть будет что будет, но он, Богданко, не испугается ни ливня, ни грома, пойдет навстречу громовой, а может, и живой воде. Вон как хлещет эта громовая водица в лицо, вон как бьет!
«Боже Свароже! – радовался мальчик дождевым потокам и не чувствовал, есть ли под ногами тропка или нет. – Ты всесильный и всеблагий. Вели детям своим – царевне Золотой Косе, Ненаглядной Красе, богу грома и молнии Перуну, богу ветра Стрибогу – пусть сжалятся надо мной, над моей бедой, принесут из высокой высокости той водицы, что бьет-вытекает из терема-светлицы, из-под ложа царевны Золотой Косы, Ненаглядной Красы. Чтобы омыла она мои оченьки и оживила их. Слышишь, боже, очень тебя прошу!»
Хотел еще заверить всесильного бога, что будет всю жизнь благодарен ему за исцеление, но в ту же секунду наткнулся на ветку и испуганно отпрянул. Что это – одинокое дерево или он дошел до леса?
Подался вправо – ветки, повернул влево – тоже ветки.
«Значит, я в лесу, – подумал и остановился. – Что же делать? Как выбраться и попасть на тропинку, по которой шел?»
Попробовал ногами, опустился на колени и пошарил по земле руками – тропинки не было. И лес не расступался. Выходит, нужно идти назад? Постоял, сориентировался и развернулся. Пошел. На ветки больше не натыкался.
А тропинки все не было и не было. Как же он ее потерял, она же для него как поводырь-провожатый. Отвлекся, молясь богам, да и забыл, что нужно и в терем возвращаться.
«Постой, – сказал он сам себе и остановился. – В лес я шел против дождя и ветра. Теперь же они мне бьют в левую щеку. Значит, я иду не на бабушкино подворье, а неизвестно куда?»
Еще постоял-поразмыслил и пошел за ветром. «Если не на подворье, то на ограду все-таки наткнусь, – утешил себя. – А вдоль ограды дойду и до ворот».
Богданко почувствовал себя уверенней и заспешил. А через секунду-другую снова остановился. Зачем же он отвернулся от дождя и уходит? А живая вода? Как же она попадет в глаза, если дождь бьет ему в спину? Нет, не для того он ушел с бабушкиного двора, чтобы теперь отступать.
Постоял и подумал: если не идти против ветра, дождь не попадет в лицо, в глаза. Нужно двигаться. Что будет потом, все равно, лишь бы сейчас вода попала в глаза, промыла их.
Шел недолго: опять наткнулся на деревья. В одну сторону – ветви, в другую – тоже, густые какие, непроходимая чаща.
«Я сбился с дороги, – подумал. – Зашел в лес и сбился с дороги!»
Богданко очень испугался. Сначала порывался выбраться из ловушки, бросался из стороны в сторону, потом остановился и крикнул, стараясь перекричать ливень, а вместе с ним и собственный страх:
– Бабуся!!! Где вы, бабушка!!!
XXIX
Не из сочувствия к закованным в цепи отрокам и не из уважения к их родичам твердо стояли на своем тиверские старейшины: карать виновных в наезде вирой, а не смертью. Они на то и старейшины, чтобы знать, что такое закон, а что – раз на веку дарованная жизнь, как должен решить человеческий разум, чтобы наказание за нарушение обычаев пращуров не перерастало в бессмысленность. Разве отроки впервые выкрадывают девок или какая-нибудь из них говорила потом: «Я хотела, чтобы меня украли»? Правда, они молят о помощи, если не желают замуж. Поди-ка узнай, хотела или не хотела дочка Забралы, чтобы ее украли.
– С нас достаточно того, что ваши тати полезли в чужую землю, убили наших кровных.
– Молодецкие желания не знают границ. Обычай позволяет выкрадывать именно в чужом роду и становится причиной как посяганий на девок, так и смерти.
– Хотите сказать, виноват обычай?
– Да, и это хотим сказать. Потому что именно обычай принуждает добывать себе девушку для женитьбы похищением. Он же велит кровным с оружием в руках отстаивать девушку, если ее выкрадывают. Не в этом ли, скажите, кроется причина вражды? А где вражда, там будут и убитые. Потому и говорим: не годится карать смертью лишь за то, что у молодых молодые желания и что эти желания взяли верх над здравым смыслом.
