Долгая ночь - Абашидзе Григол Григорьевич (книги онлайн без регистрации TXT) 📗
Да, думал Ваче, какое прекрасное творение подарил родному городу и родной стране Гочи Мухасдзе. Если и захочешь придраться к какой-нибудь детали, не найдешь изъяна в этом дворце. Вон окно, через которое падает теперь свет на картину. Этой картины тоже он больше не увидит никогда.
Узкое окно, на которое теперь смотрел Ваче, вдруг распахнулось, и из окна вылетел, казалось, ангел, полуобнаженный, с развевающимися длинными волосами. Ангел не взмахнул крыльями, он опустился вниз на воды Куры и сразу же скрылся из глаз, словно растворился в воздухе. Из окна высунулся мужчина, но тотчас отшатнулся и торопливо исчез, захлопнув окно.
Цаго чувствовала себя самой несчастной на свете. Действительно, два ее брата, Павлиа и Мамука, остались в разоренном Тбилиси при смерти. Муж в плену, и неизвестно, что с ним. Единственный сын тоже в Тбилиси, без присмотра, среди кровожадных беспощадных врагов. А саму ее везут в Тавриз, в гарем разорителя Грузии, виновника всех бед и несчастий грузинского народа.
С первой минуты плена Цаго стала думать о самоубийстве, но люди, приставленные к ней, были догадливы и зорки. К тому же они боялись гнева Джелал-эд-Дина, а это удесятеряло их бдительность. Единственное, что могла Цаго и в чем ей не могли помешать, – морить себя голодом. Она некоторое время не принимала еды, не пила, но мужества у ней не хватило, и постепенно она стала есть и пить.
В самой непроглядной тьме тоски и горя всегда отыщется огонек надежды. Может быть, Турман все-таки жив, надеялась Цаго. Может быть, Павлиа сумел спрятаться где-нибудь и теперь в безопасности, может быть, не погибнет и другой брат, златокузнец Мамука, может быть, найдутся добрые люди, христиане, которые приютят ее мальчика, и он уцелеет в этом пекле, в этом мире, превратившемся в ужасный хаос. И только в одном не брезжило никакой надежды, это одно касалось ее самой. Она понимала, почему ее с таким почетом и так бережно везут в Иран. Ее лелеют для того, чтобы сделать наложницей султана. Скоро будет конец пути, и Цаго введут в гарем, где уже томятся, как в тюрьме, десятки ее предшественниц, и даже хуже, чем в тюрьме, потому что в тюрьме не нужно делить ночного ложа с ненавистным человеком помимо своего желания и вопреки понятиям о чести. Пройдет несколько дней, и Цаго будет обесчещена, и нет никаких надежд, что этого не случится.
Мысль о возможных прикосновениях султана привела ее в брезгливое содрогание. Можно что угодно вытерпеть ради минутного свидания с мужем, или сыном, или своими братьями, но этого вытерпеть нельзя. Лучше лишить себя всякой надежды и самой погасить тот слабый и робкий огонек, который лукаво светит во тьме! "Я найду способ убить себя, если дело дойдет до объятий этого проклятого хорезмийца". Утвердившись в этой мысли, Цаго несколько успокоилась. Никто не знал, какие мысли теснятся в голове красивейшей женщины Грузии, которую, словно царицу, в сопровождении блестящей свиты и надежной охраны увозили все дальше и дальше на юг.
Выглядывая из паланкина, Цаго с грустью озирала скользящим взглядом остающиеся на севере горы и раскинувшиеся вокруг и впереди бескрайние плоские степи. Изредка встречались сады, изредка попадались реки.
Цаго думала о том, что, вероятно, и Турмана везли по этой же самой дороге и что все, что видит сейчас она, видел и он и думал о ней, о Цаго, как она сейчас думает о нем.
Цаго никогда не ездила дальше Ахалдабы и Тбилиси, Тори и Ахалцихе. Она не думала, что мир столь велик, что можно ехать и ехать и не видеть конца пути, а белому свету – края. Цаго не помнила, сколько раз загорались прохладные голубые звезды и сколько раз поднималось в небо раскаленное жестокое солнце. С каждым днем пути становилось все жарче и жарче. Стало трудно дышать, вместо живительного ветерка, который прилетает в Грузии с отдаленных гор, из пустыни веяло горячим воздухом, точно поблизости лежали раскаленные угли и от них-то и тянуло нестерпимым иссушающим жаром. Белые облака Грузии давно уж скрылись из глаз.
Пленники, следовавшие под охраной вместе с Цаго, чувствовали себя все хуже. Они стонали, падали на ходу, иногда раздавались причитания, вопли, плач.
Однажды остановились на привал у широкой быстрой реки. На берегу росли широколиственные деревья, была тень, прохлада, и пленники немного вздохнули. Не только пленникам, но и сопровождавшим хорезмийцам была приятна прохлада. Они провели в тени остаток дня и здесь же решили ночевать. Ничто не беспокоило караван в течение многих дней пути, и охрана расслабилась, чувство опасности притупилось или даже исчезло вовсе. Сложив оружие в кучу, воины с вечера завалились спать, надеясь к утру хорошенько выспаться.
Цаго тоже едва донесла голову до подушки. Во сне она слышала как будто бы родные грузинские голоса. Она радостно встрепенулась во сне и открыла глаза. Вокруг все спали. На разные голоса переливался храп часовых. Цаго лежала и чутко вслушивалась в темноту и тишину ночи. Ей чудились какие-то шорохи, шаги, едва различимый шепот.
Внезапно тишина оборвалась. Послышался неясный нарастающий грохот, факелы загорелись в темноте, замелькали, забесновались, и наконец все прояснилось в конский топот, в бряцание оружия, боевые крики грузин:
– Ваша, бей, руби! Ваша!
Хорезмийцы не успели опомниться ото сна, как все попадали под саблями ночных налетчиков. В один миг вся военная добыча, которую везли хорезмийцы, и все пленники достались ночному отряду грузин.
– Живые, спасайтесь, кто как может! – крикнул пленникам один из грузин, и голос его показался Цаго удивительно знакомым. Она высунулась из своих почетных носилок и в красных отблесках факела увидела воина на коне с поднятой кверху саблей. Тотчас она узнала Гочи Мухасдзе.
– Гочи, Гочи! – закричала она и тут же забилась в припадке рыданий. Все, что накопилось в душе за эти дни, прорвалось наружу. Мухасдзе поворотил коня, в два прыжка оказался около паланкина.
– Цаго, несчастная, как ты сюда попала? – Гочи перегнулся с коня и вытащил Цаго из носилок, посадил ее сзади себя на лошадиный круп. Цаго судорожно обвила руками сидящего впереди мужчину. – Куда тебя отвезти, где твой дом?
– Нет у меня больше ни дома, ни семьи. Куда все, туда с вами и я.
– Ладно, поговорим потом. – Гочи дернул коня, и он прыгнул в темноту из трепетного призрачного света догорающих факелов.
Воины Гочи погрузили отбитые сокровища на коней. Пленники, пожелавшие присоединиться к отряду, разобрали оружие, оставшееся после изрубленных хорезмийцев. Отряд сел на коней и двинулся в путь. Остальные пленники, не захотевшие браться за оружие, разбрелись кто куда. Каждый выбрал себе свою дорогу.
Отряд мчался галопом в кромешной ночи. Опасаясь наткнуться на хорезмийцев, грузины держались в стороне от больших дорог, мчались опушками леса по узким нехоженым тропинкам. Привычные кони сами выбирали, где им скакать, и скакали по бездорожью, по краю опасных пропастей.
– О мой сын! – всхлипнула Цаго, все крепче держась за своего спасителя.
Гочи, сосредоточенный на скачке, не ответил.
– Хоть бы остались живы Павлиа и Мамука.
– Бог даст, останутся живы, – ободрил Гочи свою спутницу, хотя понимал, что трудно теперь уцелеть в Тбилиси.
Цаго неудобно было сидеть на крупе лошади, она боялась упасть. Все крепче и крепче прижималась она всем телом, грудью и головой к широкой спине, к широким плечам всадника. Вскоре Гочи почувствовал теплоту женского тела, и горячее дыхание женщины начало жечь его плечо. Все эти дни он скитался по горам и степям, не смея думать о простом отдыхе, а не только о женских ласках, и теперь вдруг, согретое женщиной, его тело болезненно напряглось, дыхание перехватило, и он едва не потерял равновесие в седле. Чтобы отвлечься и забыться, Гочи что есть силы хлестнул коня. Конь, и без того скакавший во всю мочь, вытянулся в струну. Но чем быстрее мчался конь, тем страшнее было Цаго, тем сильнее она прижималась к Гочи и трепетала.
Мухасдзе чувствовал, что кровь приливает к голове и что он теряет самообладание. Он хотел отвести от себя обнимающие руки Цаго, но тем самым он выдал бы свое пусть невольное, но все-таки постыдное волнение. В это время лошадь оступилась, всадников дернуло вниз и руки женщины соскользнули с плеч. В испуге Цаго снова схватилась за Гочи и услышала под рукой тяжелое, частое, лихорадочное биение большого сильного сердца. Цаго сразу поняла все и резко отдернула руки, едва не упав с лошади. Гочи сделалось стыдно, точно его ошпарили кипятком. Хорошо, что ночная темнота скрывала густую горящую красноту, но зато он мгновенно остыл от волнения, отрезвел и смущенно забормотал:
