Необыкновенное лето - Федин Константин Александрович (читать книги онлайн полностью без регистрации TXT) 📗
– Мы ведь с вами знакомы.
– Да что вы? – удивляется Меркурий Авдеевич.
– Помните, у вас в надворном флигеле стоял квартирант Пётр Петрович?
– Пётр Петрович? Батюшки! Да неужто это вы?
Мешков приподнимает руки так, что правая оказывается над столом, примерно с курсом на середину, где могла бы встретиться с неподвижной рукой Рагозина, если бы тот пожелал ею шевельнуть. Меркурий Авдеевич на секунду замирает в положении парящей птицы, прикидывая в уме – захочет или не захочет старый знакомец поздороваться, и уже намеревается сложить неуверенные свои крылья, но Рагозин, наклонившись, захватывает его пальцы и коротко пожимает. Видно, все-таки дружелюбного склада человек. Да и речь такая располагающая:
– Да, понимаете ли, какая история. Меняются времена.
– Истинные слова, Пётр Петрович. Меняются. А вы, значит, слава богу, здравствуете? Мы-то думали про вас, думали…
– Да неужели думали? – тоненько усмехнулся Рагозин, подвигая вверх один ус. – Это в каком таком рассуждении думали?
– С супругой с моей, покойницей, о вас нет-нет да и потужим: хороший, скажем, бывало, человек, Пётр Петрович, справедливый.
– Умерла, значит, супруга? – мимолётно говорит Рагозин и прибавляет: – Моя вот тоже.
– Да что вы! – поражается Мешков. – Такая была славная женщина. Мы ведь страсть как тогда по ней убивались.
– Убивались? – сурово спрашивает Рагозин.
– А как же? Увели-то ведь её тяжёлой. Должна ведь была наследника вам принести. Может, и родила? Не слышали?
– Не слышал, – ещё суровее и как-то слишком врастяжку отвечает Рагозин, но сразу затвердевшим голосом словно подменённого человека произносит: – Вызвал я вас, чтобы опросить насчёт капиталов. Финансовый отдел интересуется общей суммой вашей собственности.
– Интересуется? – переговаривает Мешков вдруг почти с заигрыванием. – Чего же теперь интересоваться? Капиталы-то не у меня.
– Вы держали бумаги в сейфе?
– Точно так. В сейфе Волжско-Камского банка.
– При изъятии у вас было обнаружено бумаг в общей сложности на двести двадцать тысяч?
– Двести двадцать одну пятьсот.
– И вы показали, что этим исчерпывается весь ваш капитал?
– Именно, что исчерпывается.
– Но у вас была ещё лавка? Магазин на Верхнем базаре, москательный будто? Из чего собственно образовался ваш капитал в бумагах?
– Вот из этой самой лавки и образовался.
– То есть как?
– То есть так, что лавка была продана, а бумаги куплены.
Мешков говорил в разочарованном и даже оскорблённом тоне. Утрата первоначальной темы, обещавшей установить в разговоре доверительность, огорчила его, а размышления о потере состояния вызвали колючую досаду.
– Вы не обижайтесь, что я ворошу ваше счетоводство, – с улыбкой сказал Рагозин, словно читая в душе Меркурия Авдеевича. – Только вам придётся поделиться со мной попространнее.
– Да уж с меня все сняли, до исподних – чем же ещё делиться?
– Не так жёстко, не так жёстко, – мягко придержал Рагозин.
– Вы задайте вопросы, Пётр Петрович, я отвечать не отказываюсь. Только не меня корить жёсткостью.
– Чувствую. Но и вы чувствуйте, что я пригласил вас не пререкаться. Расскажите, в чём состояла ваша собственность – денежная, недвижимая, товарная. Да поточнее. Все будет проверено.
– Извольте, – уступчиво согласился Мешков. – Мне таить нечего. В шестнадцатом году торговые дела, вам известно, как покосились, и мало стало надежды, что поправятся. Под влиянием этого беспокойства решил я лавку ликвидировать и скоро продал её. Выручил я больше, чем ожидал, – сто восемьдесят тысяч. Но это оттого, что деньги стали совсем не те, против довоенных. Ещё перед этим уступил я одному купцу ночлежный дом, да лабаз у меня был, канатный амбар, если помните. Гнильё одно, на слом пошло. Деньгами до этого у меня ничего не было, все в обороте. Так и получилось, что перед самой революцией привёл я все хозяйство к общему знаменателю.
– А знаменателем что было? Банк? – спросил Рагозин.
– Точно так. Банк.
– У вас ведь ещё городское место было, земля?
– Место было, верно. Да на месте ничего не было. А теперь и места нет. Земля-то стала государственной?
– Ну, а дом?
– Что же дом, Пётр Петрович? Дом отошёл по муниципализации.
– Ну, а вот в сейфе вашем ничего не оказалось, кроме «Займа свободы». Что же, вы до революции обращали все в деньги, а потом все деньги так в один заём и вбухали?
– Все до копейки, – вздохнул Мешков и основательно, как после бани, утёрся платком.
– Почему же этакое безрассудство? Все деньги – в одну эту «свободу», а?
– Я вам сознаюсь, Пётр Петрович. Меня взяли уважением. Уважение мне было оказано такое, что я из рук кормовую лопатку выронил. Директор банка напустил на меня мороку, будто только он сам да я с ним – люди деловые, дальновидные. После революции должна была будто прийти победа над германцем, а за победой – подъем коммерческих дел. «Свобода» непременно укоренится, и с новым займом никакие бумаги, наипаче деньги, не пойдут в сравнение. Мы с вами, Меркурий Авдеевич, сказал директор, на процентах с «Займа свободы» как на граните будем стоять… Вот и стоим!
– На «свободе», значит, просчитались? – улыбнулся Рагозин. – Керенский подвёл?
– Вам виднее, Пётр Петрович, кто подвёл. Я в политике не разбираюсь.
Они сосредоточенно замолчали. Вдруг отчётливо, но гораздо тише прежнего, Рагозин сказал:
– А я в политике малость разбираюсь… Золотом у вас ничего не было?
Он в упор глядел на Мешкова.
Меркурий Авдеевич развёл руками.
– Ваша власть, хоть матрасы вспорите.
– Ну, – сказал Рагозин и поднялся, – матрасы ваши ни к чему, а книги банковские у нас в руках, они скажут, все ли так обстояло, как вы докладываете. Пока я вас не задерживаю.
Наполовину тоже поднявшись, Мешков, однако, не распрямился, а так полусогбенно и спросил:
– А потом что же – задержите?
– Нет, почему же, если вы на все ответили откровенно?
– Пётр Петрович! Как на духу! Да и что от вас скроешь? Вы вон на мне все подоплёки вывернули: и ренту мою, и дом, и лавку припомнили. Да и зачем мне вас подводить? Я от вас худого не видел, а к вам всегда с симпатией.
– Ладно, ладно, – кивнул Рагозин.
– Правду говорю. Никогда о вас слова обидного не проронил. А ведь сколько из-за вас пострадать от охранки пришлось, когда в моем доме подполье обнаружили, а вы скрылись…
– Пострадали? От охранки пострадали? – с неожиданным хохотом перебил Рагозин. – Из-за меня, грешника? Эка вы, бедняга!
Он хохотал, то отталкиваясь от стола кулаками, то наваливаясь ими на край, и слезы истового веселья лучились в его сжатых глазах.
– Я вас, выходит, тоже… тоже подвёл! – выталкивал он со смехом. – Не один… Керенский!
И у Мешкова будто блеснули слезы, но жар отхлынул с его лица, он стоял изжелта-бледный, все ещё преклонённый, высоко вздёрнув потерявшие грозу брови.
Тут постучали в дверь, и Рагозин крикнул:
– Да, да! Заходите… Не думал не гадал, а подвёл, что поделаешь! – продолжал он раскачиваться, смеясь.
Вошли двое мужчин с пиджаками через руку, в узеньких поясках, похожие на теннисистов, и девушка в белой блузке и короткой шотландковой юбке. Открыв дверь, они словно впустили в комнату добрый пай уличного горячего света – так вспыхнули в кабинете их рубашки, на одном голубая, на другом персиковая, чертовски утончённого оттенка, и даже гладко бритые лица мужчин были как-то по-особому светоносны. В том, как пришедшие поклонились и стали близиться к столу, заключалось соединение почтительности с уверенностью в самой, однако, благородной пропорции. Рагозин, ещё не переключившись со смеха на другой лад, успел себе отметить: ишь, вальяжные! – и сказал Мешкову:
– Все-таки я вас меньше подвёл, чем «Заём свободы», ей-богу. Давайте на том кончим.
Но Меркурий Авдеевич будто не вполне внял этому отпущению. Нечто отдалённо обидное почудилось ему в посетителях, которые не дали довести визит до какого-нибудь смягчённого конца. И сейчас же он услышал знакомую атласную распевку:
