Огнем и мечом. Часть 1 - Сенкевич Генрик (читать книги без регистрации .TXT) 📗
— Куда мы едем? — спросила она, подбирая волосы обеими руками и пытаясь запихнуть их под шапку.
— Куда глаза глядят.
— Не в Лубны, значит?
Лицо Елены стало тревожно, а в быстром взгляде, обращенном к Заглобе, заметно было разбуженное вновь недоверие.
— Видишь ли, барыщня-панна, есть у меня свой расчет, и положись в этом деле на меня. А расчет мой на вот какой мудрой максиме основан: не удирай в ту сторону, в какую за тобой погонятся. Так что ежели за нами в эту минуту гонятся, то в сторону Лубен, потому что вчера я во всеуслышание о дороге расспрашивал и Богуну на прощанье сообщил, что мы собираемся бежать туда. Ergo: бежим в Черкассы. Если же нашу хитрость раскроют, то лишь тогда, когда удостоверятся, что нас на лубенской дороге нету, а на это дня два потеряют. Мы же тем временем окажемся в Черкассах, где сейчас стоят польские хоругви панов Пивницкого и Рудомины. А в Корсуне — все гетманское войско. Поняла, любезная барышня?
— Поняла и, сколько жить буду, вашей милости буду благодарна. Не знаю я, кто ты и как попал в Разлоги, но полагаю, что господь мне в защиту и во спасение тебя послал, ведь я скорее бы зарезалась, чем предалась в руки душегубу этому.
— Аспид он, на невинность твою, барышня, весьма распалившийся.
— Что я ему, несчастная, сделала? За что он меня преследует? Я же его давно знаю и давно ненавижу, и всегда он во мне только страх вызывал. Разве одна я на свете, что он не отстает от меня, что столько крови из-за меня пролил, что братьев моих поубивал?.. Господи, как вспомню, холодею вся. Что делать? Куда спрятаться от него? Ты, сударь, не удивляйся жалобам этим, ведь я несчастна, ведь я стыжусь его домогательств, ведь мне смерть во сто раз милее.
Щеки Елены запылали, и по ним от гнева, презрения и горя скатились две слезы.
— Чего и говорить, — сказал пан Заглоба, — великая беда пала на ваш дом, но позволь, любезная барышня, заметить, что родичи твои отчасти сами в том виноваты. Не следовало казаку руки твоей обещать, а потом его обманывать, что, обнаружившись, так его рассердило, что никакие увещевания мои нисколько не помогли. Жаль тоже и мне братьев твоих убитых: особенно младшего, он хоть и малец почти, а сразу было видать, что из него знаменитый кавалер бы вышел.
Елена расплакалась.
— Не пристали слезы той одежонке, которую ты, любезная барышня, сейчас носишь, так что утри их и скажи себе: на все, мол, воля божья. Господь и покарает убийцу, который без того уже наказан, ибо кровь-то пролил, а барышню-панну, единственную и главную цель страстей своих, потерял.
Тут пан Заглоба умолк, но через малое время сказал:
— Ох и дал бы он мне жару, попадись я ему в лапы! На шагрень бы шкуру мою выделал. Ты ведь не знаешь, барышня-панна, что я в Галате уже от турок муки принял, так что с меня довольно. Других не жажду, и потому не в Лубны, но в Черкассы поспешаю. Оно бы, конечно, хорошо у князя спрятаться. А если догонят? Слыхала, Богунов казачок проснулся, когда я коней отвязывал? А если он тревогу поднял? Тогда они сразу бы в погоню кинулись и нас бы через час поймали, у них там княжеские лошади свежие, а у меня времени не было выбирать. Он же — бестия дикая, этот Богун, уж ты мне поверь, барышня-панна, и так мне опротивел, что я дьявола бы скорее предпочел увидеть, чем его.
— Боже сохрани к нему попасть.
— Сам ведь он себя погубил. Чигирин, нарушив гетманский приказ, бросил, с князем-воеводой русским задрался. И остается ему идти к Хмельницкому. Да только он присмиреет, если Хмельницкого побьют, что, между прочим, могло уже быть. Редзян за Кременчугом войска встретил, плывущие под Барабашем и Кречовским на Хмеля, а вдобавок пан Стефан Потоцкий по суше с гусарами шел, но Редзян в Кременчуге десять дней, пока чайку чинили, просидел, так что, покамест он до Чигирина довлекся, сражение, надо думать, состоялось. Мы новостей с минуты на минуту ждали.
— Значит, Редзян из Кудака письма вез? — спросила Елена.
— Точно. От пана Скшетуского к княгине и к тебе, но Богун их перехватил и, про все из них узнав, тут же Редзяна порубал и поскакал мстить Курцевичам.
— О, несчастный юноша! Из-за меня он кровь свою пролил!
— Не горюй, барышня-панна. Выздоровеет.
— Когда же это было?
— Вчера утром. Богуну человека убить — все равно что другому чару вина опрокинуть. А рычал он, когда письма прочитал, так, что весь Чигирин трясло.
Разговор на какое-то время оборвался. Между тем совсем развиднелось. Розовая заря, окаймленная светлым золотом, опалами и пурпуром, горела на восточной стороне небес. Воздух был свежий, бодрящий, кони стали весело фыркать.
— Ну-ка, пришпорим с богом, и понеслись! Лошадки отдохнули, и времени терять нельзя, — сказал пан Заглоба.
Они снова пустились вскачь и без передышки промчались полмили. Внезапно впереди показалась непонятная темная точка, приближавшаяся с небывалой скоростью.
— Что это может быть? — молвил пан Заглоба. — Придержика своего. Верховой вроде бы.
И в самом деле, во весь опор приближался какой-то всадник; скрючившись в седле, склонив лицо к конской гриве, он подхлестывал нагайкой своего жеребца, который и так, казалось, летел, не касаясь земли.
— Что ж это за дьявол и почему он так несется? Ну и прыть! — сказал пан Заглоба, доставая из седельной кобуры пистолет, чтобы на всякий случай быть готовым ко всему.
Между тем бешеный ездок был уже шагах в тридцати.
— Стой! — гаркнул пан Заглоба, наводя пистолет. — Ты кто таков?
Всадник на всем скаку осадил коня, выпрямился и, подняв глаза, тут же закричал:
— Пан Заглоба!
— Плесневский, слуга чигиринского старосты? А ты зачем здесь? Куда несешься?
— Ваша милость! Поворачивай и ты за мною! Беда! Гнев божий, суд божий!
— Что случилось? Что такое?
— Чигирин запорожцы заняли. Холопы шляхту режут. Кара божья!
— Во имя отца и сына! Что ты говоришь… Хмельницкий?
— Пан Потоцкий убит, пан Чарнецкий в плену. Татары с казаками идут. Тугай-бей!
— А Барабаш и Кречовский?
— Барабаш погиб. Кречовский к Хмельницкому переметнулся. Кривонос еще вчера ночью двинулся на гетманов. Хмельницкий — сегодня засветло. Сила страшная. Край в огне, мужичье повсюду бунтует, кровь льется! Беги, милостивый государь!
Пан Заглоба вылупил глаза, разинул рот и таково был огорошен, что слова не мог вымолвить.
— Беги, милостивый государь! — повторил Плесневский.
— Иисусе! — охнул пан Заглоба.
— Иисусе Христе! — вторила Елена, разрыдавшись.
— Бегите, время не ждет.
— Куда? Куда же?
— В Лубны.
— А ты туда?
— Туда, конечно. Ко князю-воеводе.
— Пропади же оно все пропадом! — воскликнул пан Заглоба. — А гетманы где же?
— Под Корсунем. Но Кривонос уже наверняка схватился с ними.
— Кривонос или Прямонос, холера ему в бок! Значит, нам смысла нету ехать?
— Ко льву в пасть, ваша милость, на погибель прешь.
— А кто тебя в Лубны послал? Господин твой?
— Господина моего прикончили, а мне мой кум, который сейчас с запорожцами, жизнь спас и помог бежать. В Лубны же я по собственному разумению еду, ибо не знаю, где еще спрятаться можно.
— В Разлоги не езжай, там Богун. Он тоже в бунтовщики собирается!
— О боже мой! Боже мой! В Чигирине говорят, что вот-вот и на Заднепровье мужичье поднимется!
— Очень может быть! Очень может быть! Поезжай же, куда тебе нравится, а с меня довольно и о своей шкуре думать.
— Так я и сделаю! — сказал Плесневский и, стегнув коня нагайкой, тронул с места.
— Да от Разлогов держись подальше, — крикнул ему вслед Заглоба. — А если Богуна встретишь, не говори, что меня видал, слышишь?
— Слышу! — отозвался Плесневский. — С богом!
И помчался, словно бы от погони.
— Ну! — сказал пан Заглоба. — Вот те на! Выкручивался я из разных переделок, но в таковых еще не бывал. Впереди — Хмельницкий, позади — Богун, и если оно на самом деле так, то я гроша ломаного не дам ни за свой перед, ни за свой тыл, ни за всю свою шкуру. Похоже, я дурака свалял, в Лубны с тобою, барышня, не поскакав, но сейчас поздно сожалеть об этом. Тьфу ты! Все мои мозги не стоят теперь того, чтобы ими сапоги смазывать. Что же делать? Куда податься? Во всей Речи Посполитой нету, видать, угла, где человек своею, не дареною смертью мог бы преставиться. Спасибочки за такие подарки; пускай их другим дарят!
