Гетманские грехи - Крашевский Юзеф Игнаций (книги бесплатно без txt) 📗
Быстро пробежав глазами письмо, она передала его сыну и снова, плача, опустилась на колени и стала молиться.
Каноник писал, что покойник воеводич, чувствуя угрызения совести и сознавая незаслуженную суровость свою перед дочерью, которую он оттолкнул при жизни, уничтожил первое свое завещание и оставил Беате равную часть с сестрой ее Кунасевич. Однако же, он давал понять, что хотя первоначальное лишение наследственных прав было им отвергнуто, и новое завещание было составлено cum omni formalitate, все же можно было ожидать процесса с подкоморием Кунасевичем, который будет доказывать, что воеводич последнее свое завещание писал не в полном рассудке и сознании. Секретарь советовал пану Теодору прибегнуть к покровительству Чарторыйских и постараться поскорее вступить во владение имуществом, хотя бы для того, чтобы войти с Кунасевичем в более выгодное для себя соглашение.
Помолившись, егермейстерша бросилась на шею Теодору, обнимая его и обливая слезами.
– Бог сжалился надо мной, – вскричала она, – я страдала долго и много, но тебя не оставлю обездоленным, ты не будешь бедняком, нуждающимся в чужих милостях…
Ты должен вернуть себе все, что тебе принадлежит; сестра никогда не была мне сестрой, а только врагом; мне не для чего щадить ее, я не хочу ничего прощать ей и не буду с ней считаться!
Паклевский с удивлением смотрел на эту неожиданную перемену в настроении матери, еще не понимая ее. Она сразу ожила… Теодору приказала тотчас же сесть и писать письмо канцлеру с докладом и извинением, а потом тотчас же собираться в дорогу – в Божишки.
– Не следует пренебрегать канцлером и службой у него, – сказала она, – но теперь, когда Бог дал тебе кусок земли, ты займешь совсем другое положение в глазах всей фамилии; теперь ты можешь проявить себя совсем иначе по отношению к гетману и его ничтожным союзникам. Теперь у тебя есть почва под ногами, и ты должен подняться так высоко, чтобы иметь возможность смело смотреть в глаза тем, кто бесчестил твоего отца и мать. Паклевский не решался ничего сказать. Та, которая вчера провела весь день в молитве и казалась наполовину умершей, теперь интересовалась будущим гораздо живее, чем Теодор, который еще не особенно верил в него.
К столу пригласили и старого слугу, помнившего, как оказалось, маленькую паненку еще в детстве. Из его рассказов можно было сделать вывод, что наследство после воеводича было гораздо значительнее, чем предполагали. Страшная скупость умершего, несмотря на самое возмутительное ведение хозяйства, позволяла ему откладывать ежегодно очень большие суммы, которые он помещал в выгодные предприятия.
Старик не скрывал, что спор о наследстве с обоими Кунасевичами будет нелегок, так как сам Кунасевич пользовался славой известного юриста и большого сутяги. Подкоморий принадлежал к числу приверженцев князя-воеводы Радзивилла и верил в силу радзивилловского трибунала; но теперь обстоятельства очень изменились. Масальские и фамилия приобретали все большую власть, и дело могло решиться не в пользу Кунасевича в пику виленскому воеводе.
Эта неожиданная перемена, вернувшая жизнь вдове, не произвела на Теодора особенно сильного впечатления. Он не доверял обещаниям судьбы, завещанию и связанным с ним надеждам на лучшее, а знал только одно – что будет брошен в бурный поток, в котором трудно будет плыть без руля и без помощи. В то время, как егермейстерша не помнила себя от счастья, Теодор чувствовал себя встревоженным и смущенным.
Старого дворецкого попросили остаться, чтобы ехать вместе с Теодором в Божишки. На другой день вдова села писать письмо к отцу Елисею, донося ему о том, что случилось, и прося благословить сына. И только теперь, взглянув на письмо, Теодор догадался, что монах оказал несомненное влияние на состояние духа матери. Его святое вдохновение осенило эту угнетенную душу и вызвало в ней беспокойные порывы религиозности, в которых было еще слишком много земного для того, чтобы принести ей облегчение и утешение. Так было на самом деле: жалостливый отец Елисей часто приезжал к ней со словами утешения, но он не измерял и не взвешивал бросаемого в ее душу посева и, воспламеняя душу, не мог утолить ее. Вероятно, со временем буря стихла бы, и волны успокоились, но сейчас все еще бушевало и кипело.
Вдова была уверена, что старец, узнав такую важную новость, приедет непременно, но скорее с советом, чем с поздравлением…
На третий день санки, нанятые в Хороще, подкатили к крыльцу, несмотря на сильный мороз. Теодор со старым шляхтичем почти вынесли на руках закостеневшего ксендза. Он сам смеялся над своим бессилием.
Когда вдова встретила его в дверях, он чуть было не расплакался.
– Ах, вы мои бедные дети! – сказал он, сложив руки вместе. – Богу угодно было послать вам испытание, потому что то, что вам кажется счастием, есть только введение в искушение. Но берегитесь, чтобы гордость не захватила вас в свои когти, чтобы вами не овладела жадность и не отравила вас ядом ненависти к братьям…
Он обернулся к Теодору.
– Хорошо тебе было, юноша, вступать в жизнь убогим и учиться смирению; теперь у тебя вырастут рога…
И беда той душе, которая носит рога и ищет, кого бы ей забодать… О, свет, свет! Если он кого-нибудь не пригнет нуждой, то опоганит золотом. Как мне жаль вас! Как жаль!
– Отец мой, – прервала его несколько встревоженная этими словами вдова, – вы в самом деле видите в этом опасность?
– Для вашей души есть опасность, – отвечал старец. – Люди, кланяясь вам, будут желать счастья; я же плачу, потому что знаю, что чем выше стоит человек, тем труднее ему быть добрым, даже если он имеет Бога в сердце! На высотах кружится голова! Бедняжки вы мои! Настал для вас час испытания: помните же, что вам послан крест, а не радость.
Старец умолк.
– Несите же этот крест, как нес свой Христос: спокойно, с достоинством, перенося насмешки и бичевание и не возмущаясь в душе…
Он обратился к вдове:
– Вижу по твоему лицу, – сказал он, – что тебя эта весть обрадовала и вернула к земной жизни; дай Бог, чтобы она была для тебя легка. Слезы набожности слаще, чем улыбки, которые дает земля…
Старец обвел взглядом окружающих и, словно пожалев их, удержался от того, что хотел сказать еще; жалостливая улыбка осветила его лицо…
– Ну, – сказал он, – Бог знал, за что давал; скажем же вместе с Давидом и Иовом – да будет благословенно Его имя.
Никто не ответил ему на это, и отец Елисей, взглянув еще раз на хозяев, попросил, чтобы ему рассказали о смерти брата и о его распоряжениях. К нему позвали старого шляхтича, который, поцеловав его руку, принялся несвязно и пространно описывать жизнь и смерть воеводича. Монах, давно уже оторвавшийся от семьи и потерявший ее из вида, слушал его с молчаливым удивлением, только изредка прерывая рассказ негромкими возгласами.
Все еще сидели за столом, когда у крыльца остановился экипаж, запряженный огромными конями, на которых всегда приезжал доктор Клемент. Через минуту вошел промерзший француз, потирая руки от холода и с необыкновенно веселым лицом. Заметив старого шляхтича, увидев письмо на столе и угадав по оживленному лицу вдовы, что он опоздал со своей новостью, доктор воскликнул:
– Вот-то не везет мне у вас! Вы уже все знаете?
– О смерти моего отца мы уже знаем, – серьезно отвечала егермейстерша.
– Смерть всегда несет с собою скорбь, – подхватил Клемент, – но когда с нею вместе приходит запоздавшая справедливость, тогда горечь ее смягчается. Друзей можно узнавать при различных обстоятельствах: вот, например, пан гетман, который вам так неприятен, так противен, узнав о завещании воеводича и думая, что вы еще о нем не знаете, тотчас же отправил меня к вам.
Никто не отвечал ему, как будто и не слышал его слов. Отец Елисей смотрел в камин, не обращая внимания на доктора.
Тогда Клемент обратился к Теодору:
– Вы давно здесь?
– Я уж с неделю в отпуску, – сказал Паклевский, – ничего не зная о воеводиче, я просто приехал навестить мать и прибыл в Васильково как раз в тот самый день, когда приятель князя гетмана виленский воевода, проведя шумную ночь в Василькове, отправился в Белосток.
