Княжна Владимирская (Тараканова), или Зацепинские капиталы - Сухонин Петр Петрович "А. Шардин"

   — Позвольте, батюшка, однако ж, — спросила миссис Ли. — Что вы говорите? Княжна Владимирская — это я, одна в целом мире. Другой княжны Владимирской нет и быть не может, так как старшей представительницей рода князей владимирских и суздальских избрана я и по роду, и по завещанию, утверждённому покойной государыней. Если же явилась какая другая, то это подлог, обман...

   — Как вы? — спросил священник с изумлением. Сколько помнится... священник венчал её под именем княжны Анастасии Андреевны Зацепиной, дочери князя Андрея Дмитриевича, поэтому невольно остановился в сомнении.

   — Да, я — Владимирская-Зацепина, родная племянница покойной императрицы Анны Ивановны, от её сестры Парасковьи Ивановны. Князья Зацепины — наше родовое прозвище — теперь старшие представители московского дома, бывшего князьями владимирскими, а потом и царями Москвы. Мой кузен, за отстранением в наследовании прав его братьев, был последним мужским представителем этого рода, за ним осталась я. Но он передавал мне свои права и своё наследство с тем, чтобы я вышла замуж непременно за одного из боковых потомков этого рода. А я вот царству над целом миром предпочитаю его... — и она поцеловала своего мужа тем же чистым и страстным поцелуем любви, который когда-то, в присутствии того же священника, дала ему перед престолом Божиим.

Ласка жены вызвала в ответ нежность мужа.

   — Кто же, однако ж, смеет злоупотреблять твоим именем, мой друг? — спросил Ли, лаская жену. — Такого злоупотребления достигнуть нельзя! Оно может нанести глубокий вред. Нужно раскрыть, непременно нужно раскрыть.

   — Да, мой милый, нужно раскрыть! И я тебя прошу, как только кончатся твои здешние обязанности, съездить со мной в Россию. Этого требует не только моя любовь к родной стране, которую я хоть и не видала, но всё же люблю, всё же ей обязана... Притом выяснить обман, разоблачить злоупотребление — это моя обязанность, этого требует честь моего имени, требует честь рода... Ведь ты принесёшь мне эту жертву? — И она прильнула к мужу, склонив свою голову на его плечо.

Картина была так нежна и так искрения, что священник невольно ею залюбовался. Ему невольно пришло в голову: «Им и в самом деле не нужно царского венца. Они не позавидуют трону Екатерины. Счастливцы! Вот оно единственное, истинно завидное счастье на земле»...

Но на земле, видно, счастью не суждено быть продолжительным. В тот же день супруги получили письмо от матери, коим извещались, что оба малютки их, играя ранним утром в саду, должно быть, простудились и захворали оспой.

Муж её был связан обязанностью, он стоял лицом к лицу против неприятеля; а миссис Ли, наша бывшая милая княжна, не медля ни минуты, была вынуждена оставить лагерь мужа и ехать, чтобы ходить за больными детьми.

Весь лагерь провожал её с глубоким сочувствием...

— Она была нашим ангелом, нашей радостью, — говорили солдаты, — да хранит её Господь!

IV

AD MAJOREM DEI GLORIAM

Мы говорили, что красота Али-Эметэ остановила на себе внимание отцов иезуитов.

Первая мысль, которая им представилась, была, разумеется, что христианнейший король Франции, шестидесятипятилетний Людовик XV, смолоду записной любитель женской красоты, может увлечься ею.

Однако при всестороннем обсуждении столь важного предмета, как перемена королевской любовницы, отцы иезуиты пришли к убеждению, что дело это требует иного направления.

В то время над Францией царила маркиза Помпадур. Она была далеко уже не первой молодости и не блестящей красоты; но король к ней привык, и она умела заставлять его выполнять все её желания.

Министры, в том числе и герцог Шуазель, самый самостоятельный из министров Франции, в этот период должны были соображаться с тем, чего хотела маркиза, и ни в каком случае не смели идти ей наперекор.

Сумеет ли новая любовница, хотя бы и молодая и более прекрасная, поставить себя в такое же, можно сказать, царственное положение к королю — это ещё вопрос, да и какой вопрос!

Потом, маркиза Помпадур была такая верная, такая преданная и настолько суеверная католичка, что для них лучшей и желать было невозможно. Она была самая послушная духовная дочь, самая усердная выполнительница священных советов и наставлений их ордена, наконец, самая усердная ревнительница возвышения духовного влияния. Можно ли желать переменить её на какую-то персиянку, о которой они знают только одно, что она чудно хороша собой.

Но, не отстраняя Помпадур, не предоставить ли королю временное развлечение с редкой красавицей? Маркиза Помпадур давно уже не только потеряла право исключительности для развратного старика, но, можно сказать, держалась только тем, что сама старалась разнообразить его удовольствия, то рекомендуя ему какую-нибудь мещанскую невинность, то представляя его вниманию полную развратницу, готовую на всё.

Но и в этом отношении сближение Али-Эметэ с королём оказывалось для отцов иезуитов невыгодным.

Во-первых, кто поручится, что эта страстная сирена не прельстит и не увлечёт короля настолько, что он забудет и думать о маркизе Помпадур? «Она на это очень способна, — думали они. — А тогда, тогда...» Они уже решили, что такая перемена была бы для них слишком невыгодна. Во-вторых, что могут они выиграть от кратковременного сближения короля с Али-Эметэ? Ничего! Так из чего же хлопотать и навязывать себе опасность, в данное время особенно существенную, так как все парламенты стали решительно против иезуитов и их поддерживала исключительно королевская милость, направляемая к тому маркизой Помпадур.

Таким образом, рассматривая вопрос всесторонне, отцы иезуиты в вопросе сближения короля с Али-Эметэ пришли к отрицательному выводу.

Отец Флавио говорил:

— Нет, ни в каком случае мы не должны допускать, чтобы Людовик XV даже видел её. Но дело не в короле. Красота, сама по себе, есть тоже милость Божия. Мало ли в будущем может возникнуть вопросов, которые могут быть разрешены силой необыкновенной красоты? Первое, и король не вечен. Дофин, кажется, не в дедушку в этом отношении, а впрочем, кто знает, какое направление примет будущее дофина? Наконец, умереть может и Помпадур. Но что за бедность вымысла, что за ограниченность действий — кружиться около одного человека и думать, что всё наше, если этот человек у нас в руках. Разве нет других стран, других королей, кроме французского? Ареною наших действий должен быть целый мир. Разве, например, не было бы одним из самых блестящих действий нашего ордена, если бы, опираясь на всепобеждающую красоту, мы отъявленного вольнодумца, антихриста — ему же изготовлено место в самых глубинах преисподней, — прусского короля, тысячу раз проклятого Фридриха, обратили в верующего сына католической церкви и способствовали бы тем целые страны отторгнутых паств вновь обратить в лоно истины?

И, убеждаемые отцом Флавио, отцы иезуиты следили за Али-Эметэ до такой даже степени, что раза два-три от себя доставляли ей умеренную помощь в особо тяжкие минуты, под видом посылок от дядюшки.

— Теперь, — говорил отец Флавио, — наши ожидания были обмануты княжной Владимирской Она отказалась даже от миллионов, когда условия получения этих миллионов связывали её волю. Но, спрашивается, кто знает княжну Владимирскую? Кузен, который приезжал? Но он умер. Братья этого кузена никогда её не видали. Русские послы — Куракин, Кантемир? Обоих нет на свете. Настоятельница монастыря? Но она наша. Да она и не будет знать, в самом ли деле действует княжна. Она её не увидит, как не увидит её, разумеется, ни герцог де Прален, ни мадам де Куртней. Мадам де Куртней мы отправим в Рим, к кардиналу Альбани объяснить то величие, которое может осенить святейшего отца, если предположения наши осуществятся. А герцога?.. его назначим генерал-губернатором Мартиники. В его лета для него это будет очень лестно, полезно и нам. Если же они что-нибудь услышат, то в их мыслях весьма легко может составиться предположение, что скрывшаяся в Америку княжна появилась опять в Европе и действует своим именем. Между тем... — отец Флавио остановился, окидывая взглядом всю конференцию, которая слушала его в молчании. — Между тем, — продолжал он, — какая гроза в её образе может быть России, этому схизматическому царству варваров! Екатерина, выдерживающая хладнокровно вторую войну, невольно выйдет из своего самодержавного спокойствия, когда с одной стороны мёртвые встанут из гробов, а с другой — само небо, в образе дивной красоты, представит ей соперницу, которая, поддерживаемая нами, может потрясти самые основы, на которые только осмеливается Екатерина опираться. Вот задача, поистине достойная нашего святого братства. Откажемся ли мы приступить к этой задаче только потому, что она трудна?