Чернобыльская тетрадь - Медведев Григорий Устинович (книга регистрации .TXT) 📗
Ощущение, что иду по коридорам и каютам затонувшего корабля. Справа двери в лестнично-лифтовой блок, дальше – в резервную пультовую. Слева – дверь в БЩУ-4. Здесь работали люди, которые сейчас умирают в 6-й клинике Москвы. Вхожу в помещение резервного пульта управления, окна которого выходят на завал. 500 рентген в час. Стекла выбиты взрывом, хрустят и взвизгивают под каблуками. Назад! Вхожу в БЩУ-4. У входной двери – 15 рентген в час, у рабочего места СИУРа (умирающего сейчас Леонида Топтунова) – десять рентген в час. На сельсинах-указателях поглощающих стержней стрелки застыли на высоте двух, двух с половиной метров. При движении вправо активность растет. В крайней правой стороне БЩУ – 50–70 рентген в час. Выскакиваю из помещения и бегом в сторону первого энергоблока. Быстро!..
Вот оно – настало немыслимое. Мирный атом во всей своей первозданной красе и устрашающей мощи…
Володя на месте. Солнце, голубое небо, жара градусов тридцать. Строй посреди площади давно распался, офицер куда-то ушел. Солдаты сидят на бронетранспортерах. Курят. Двое разделись по пояс, загорают. Молодость не верит в смерть. Молодые бессмертны. Здесь это так наглядно. Не выдержал, кричу:
– Парни, хватаете лишние бэры! Вас же инструктировали только что!
Белобрысый солдат улыбается, привстал на броне,
– А мы что, мы ничего… Загораем…
– Поехали!
К вечеру 9 мая, примерно в 20 часов 30 минут, прогорела часть графита в реакторе, под сброшенным грузом образовалась пустота, и вся махина из пяти тысяч тона песка, глины и карбида бора рухнула вниз, выбросив из-под себя огромное количество ядерного пепла. Резко выросла активность на станции, в Припяти и в 80-километровой зоне. Рост активности ощущался даже за 50 километров в Иванкове и других местах.
В наступившей уже темноте с трудом подняли вертолет и замерили активность…
Пепел лег на Припять и окружающие поля.
16 мая я улетел в Москву.
Уроки Чернобыля
Размышляя об уроках Чернобыльской трагедии, прежде всего я думаю о тех сотнях тысяч людей, судеб которых в той или иной степени коснулась ядерная катастрофа 26 апреля 1986 года.
Думаю о десятках погибших, имена которых мы знаем, и о тех сотнях нерожденных, о прерванных жизнях, имен которых мы никогда не узнаем, ибо они погибли из-за прекращения беременности у женщин, облученных в Припяти 26 и 27 апреля…
Мы обязаны помнить о безмерно высокой плате за десятилетия атомного легкомыслия и преступной самоуспокоенности.
К 17 мая 1986 года Управление ВОХР Минэнерго СССР похоронило с воинскими почестями на Митинском кладбище четырнадцать человек, пострадавших 26 апреля на аварийном блоке и умерших в 6-й клинической больнице Москвы. Это эксплуатационники и пожарные. Борьба врачей за жизнь остальных тяжелых и менее тяжелых больных продолжалась.
Работники аппарата Минэнерго СССР дежурили в клинике, помогая медперсоналу.
В начале семидесятых годов я лежал здесь на девятом этаже, в отделении профессора И. С. Глазунова. Тогда еще не было здания-пристройки слева. Отделение битком было забито больными лучевой болезнью. Были и очень тяжелые случаи.
Запомнился Дима, парень лет тридцати. Подвергся облучению, находясь в полуметре от источника. Стоял к нему спиной и чуть правым боком. Пучок лучей шел снизу вверх. Максимум воздействия пришелся на голени, стопы, промежность, ягодицы. По направлению к голове воздействие ослабевало. Стоял спиной к источнику, поэтому увидел не саму вспышку, а ее отражение на противоположной стене и потолке. Поняв, в чем дело, побежал выключать что-то, для чего сделал одну треть пути вокруг источника. Находился в аварийных условиях три минуты. К случившемуся отнесся очень трезво. Вычислил приблизительную дозу, им полученную. В клинику поступил через час после аварии.
При поступлении в клинику температура – тридцать девять, озноб, тошнота, возбужден, глаза блестят. Говорит жестикулируя, немного по-шутовски представляя случившееся. Однако очень связно и логично. Немного не по себе всем от его шуток. Контактен, тактичен, терпелив.
Через 24 часа после аварии для кореологического анализа у больного из четырех точек (грудина, подвздошные кости, обе спереди и слева сзади) взяли костный мозг. На пункции вел себя спокойно и очень терпеливо. Средняя интегральная доза на весь организм – четыреста рад. На четвертые-пятые сутки – большое страдание стало причинять поражение слизистой рта, пищевода, желудка. Во рту, на языке, щеках – язвы, слизистая отходила пластами, пропал сон, аппетит. Температура тридцать восемь – тридцать девять, возбужден, глаза блестят, как у наркомана. С шестых суток появилось поражение кожи правой голени, отек, чувство распирания в ней, одеревенение, морфинные боли.
На шестые сутки в связи с глубоким агранулоцитозом (падение числа зернистых форм лейкоцитов, ответственных за иммунитет) перелито около четырнадцати миллиардов клеток костного мозга (около семисот пятидесяти миллилитров костного мозга с кровью).
Больного перевели в стерильную кварцующуюся палату. Начался период кишечного синдрома. Стул – 25–30 раз в сутки с кровью и слизью. Тенезмы, урчания и переливания в области слепой кишки. В связи с тяжелым поражением рта и пищевода шесть дней пищи через рот не получал, чтобы не травмировать слизистые. Внутривенно переливались питательные смеси.
В это же время на промежности и ягодицах появились вялые болезненные пузыри. Голень правой ноги – сине-багровая, отечная, блестящая, гладкая на ощупь.
С четырнадцатых суток началась эпиляция (выпадение волос), причем очень странно. Выпали все волосы справа: и на голове, и на теле. Дима сам про себя говорил, что он как беглый каторжник.
Очень терпеливый, немного утомлял нас своими шутками. Своеобразный юмор висельника, однако он очень здорово подбадривал остальных двоих, облучившихся вместе с ним.
Они совсем раскисли, хотя течение болезни у них было безусловно более легким. Дима писал им юмористические записки в стихах, читал трилогию Алексея Толстого «Хождение по мукам» и говорил, что наконец-то он может спокойно полежать. Но иногда он срывался и очень круто переходил в депрессию. Однако и депрессия эта была не тяжела для окружающих. Очень долго его раздражали громкие разговоры, музыка, шум каблуков. Однажды он наорал в такой депрессии на одну врачиху, что от стука ее каблуков у него понос начинается. Родственников к нему до трех недель не допускали.
С сороковых суток состояние его улучшилось, и на восемьдесят вторые сутки Диму выписали. Осталась глубокая трофическая язва (незаживающая) на правой голени. Сильно хромает. Стоял вопрос об ампутации правой ноги поколенно…
Второй больной – Сергей, двадцати девяти лет. Лежал один в соседней кварцующейся палате. Поступил из НИИ, где манипулировал с радиоактивными веществами в «Горячей камере». Из-за слишком близкого сближения кусков делящегося вещества произошел ядерный всплеск.
Несмотря на сразу же начавшуюся рвоту, рассчитал ориентировочную дозу – десять тысяч рад. Через полчаса потерял сознание. Доставили на самолете в крайне тяжелом состоянии. Многократные рвоты, температура сорок, отек лица, шеи, верхних конечностей. У него были такие руки, что измерять давление обычной манжетой не удавалось. Сестрам приходилось ее надставлять.
Очень терпеливо перенес трепанбиопсию и пункцию костного мозга. Находился в сознании. Через 54 часа после аварии артериальное давление резко упало до нуля. Через 57 часов Сергей скончался от острой дистрофии миокарда…
Мой лечащий врач, с которым я подружился, рассказал мне после моей выписки о кончине Сергея:
«Под микроскопом вообще невозможно было увидеть ткань сердца: ядра клеток образовывали скопления, обрывки мышечных волокон… Это по существу была смерть под лучом от непосредственного воздействия ионизирующей радиации, а не от вторичных биологических изменений. Спасти таких больных невозможно, так как ткань сердца просто ползет…»
