Заре навстречу (Роман) - Попова Нина Аркадьевна (книги бесплатно без регистрации txt) 📗
— Войско! — крикнул Володька Даурцев.
Роман вскочил на постамент и увидел колонну солдат с ружьями на плечах и примкнутыми штыками. Громко, на всю площадь скомандовал он:
— Товарищи! Спасайтесь! Нас окружают!
В тот же день в лесу на полуострове состоялось собрание. Рабочие единодушно решили продолжать забастовку. Стачечный комитет объявил им, что коллективы завода Яхонтова и железнодорожных мастерских приветствуют бастующих и выражают солидарность с ними. Проводят денежный сбор в размере половины дневного заработка. Собравшиеся просили передать этим товарищам глубокую благодарность.
Затем стали обсуждать текущие дела.
Поселковые лавочники закрыли кредит на время забастовки. Это ставило бастующих рабочих в трудное положение. По предложению Романа Яркова собрание решило в свою очередь объявить бойкот лавочникам, если они не восстановят кредит.
— Увидят, как мы организованно действуем, небось испугаются! (Впоследствии так оно и вышло, как говорил Роман: лавочники восстановили кредит, чтобы не лишиться постоянных покупателей.)
Выяснилось, что на дому у многих бастующих побывал околоточный надзиратель — убеждал выйти на работу, говорил, что хозяева навербовали в других городах две тысячи человек. Собрание решило: усилить агитацию среди колеблющихся рабочих.
В заключение разговор пошел о штрейкбрехерах: решено было бойкотировать их…
Через две недели Зборовский пригласил рабочих для переговоров. Акционерная компания обещала ввести восьмичасовой рабочий день в большинстве цехов, увеличить плату, улучшить технику безопасности… «обязать Коровина, Ветлугина и других, перечисленных рабочими мастеров изменить обращение с рабочими, предупредив, что если они нарушат распоряжение хозяев, будут уволены».
Городской комитет решил, что забастовку пора кончать. Без стачечного фонда держаться дольше было невозможно. Рабочие, особенно многосемейные, уже терпели острую нужду.
И вот однажды утром снова заревел гудок, потекли толпы рабочих через проходную будку, чтобы вдохнуть жизнь в мертвые цехи. Веселые лица освещало горделивое сознание одержанной победы. Даже самые отсталые и те поверили в силу коллектива.
Товарищеский суд снял бойкот с бывших штрейкбрехеров, взяв обещание подчиняться воле коллектива.
Пока шла процедура товарищеского суда, Роман Ярков заметил, что Степан поглядывает на него не то с торжеством, не то с угрозой. Роман сразу насторожился: «Не останусь ночевать дома! Опасно!»
Но ему и до дому дойти не удалось: жандармы схватили его по дороге, усадили в пролетку и увезли к Горгоньскому. После допроса переправили в арестное отделение, где Роман нашел остальных членов стачечного комитета.
Рабочие, узнав об аресте, снова забастовали. «Пока наши выборные под замком — на работу не выйдем!»
Пришлось Охлопкову скрепя сердце просить Горгоньского об освобождении арестованных. Вместе с другими выпустили и Романа, но под условием, что он откажется от работы в больничной кассе.
День мобилизации Роман вспоминал позднее, как бессвязный, горячечный сон. В этот день он был гулевым и в первый раз за все лето собрался сходить с Анфисой в лес по ягоды, по грибы.
Но они не успели уйти — задержала теща, которая отправилась «на побывку» к мужу в Вятскую губернию и по пути заехала к дочери. Старуха упрямо держалась в Ключевском — вязала, стирала, шила… жила без коровы, без лошади, держала только курочек… а бросить дом не хотела.
И Ефрем Никитич, и жена его все еще ожидали, надеялись, что в один прекрасный день над ним «смилуются» — позволят жить в Ключах…
Не успели Ярковы напоить гостью чаем и расспросить ее о житье-бытье, прибежал рассылка: мужиков звали на сход.
На сходе им зачитали царский манифест и приказ о мобилизации. Роман — единственный сын матери-вдовы — числился ратником ополчения второго разряда, и мобилизация его не касалась… Он пошел разыскивать Илью, так как понимал, что после объявления войны перед партийными организациями встали новые сложные задачи…
Он не мог самостоятельно определить эти задачи… Мысли двоились. Такой сумятицы чувств он не испытывал еще никогда.
«Немец напал… Неужели же сидеть сложа руки, ждать, пока нас не завоюет?» — думал он. Но все в нем восстало против мысли: «Царя защищать? Буржуев? Ну, нет! Дудки! Пусть сами кашу расхлебывают!»
Он нашел Илью дома, в сводчатой комнате. Илья поспешно писал что-то, перечеркивал написанное, думал и снова писал…
— Зачем пришел? — спросил он с неудовольствием. — Твое место в массе… в такой день!.. Как у вас на заводе настроение?
Роман смущенно ответил:
— С пустой головой в массу не ходят. Давыд! Поговорить с тобой пришел… уточнить… или вот с Ириной…
— Ира, подожди уходить, — сказал Илья, — поговори с ним… Через час — комитет, а у меня, как назло, не получается!
Илья хотел сегодня же выпустить листовку, утвердив ее содержание на заседании комитета.
— Что вас смущает, Роман?
Ирина остановилась у двери. Романа поразила горделивая осанка этой маленькой женщины, ее лицо — лицо человека, который сознает свою правоту и которого преследуют. А Ирину действительно преследовали: ее уволили из школы «за безнравственное поведение», то есть за гражданский брак, ей не кланялись знакомые, от нее отказался отец.
— Меня смущает, как к этой войне относиться, — спросил Роман. — Поскольку Германия напала…
— А вы сами как думаете? — и, не дожидаясь ответа, она продолжала звенящим, чистым голосом: — Кому выгодна эта война — рабочим или буржуям? Разве вы не видите, как они стремятся отвлечь внимание рабочих от классовой борьбы? Натравить русских рабочих на рабочих Германии?
— Это правда, но поскольку напала все же Германия — это война оборонительная?
— Нам говорят: «Германия напала!» Немцам скажут: «Россия напала!» А на деле, может быть, война была еще тогда решена, когда к нам Пуанкаре приезжал! Как выгодно и нужно капиталу, так и делается.
— Понятно, — сказал Роман, — я к тому же склонялся: вести агитацию, разъяснять понятно…
Только сезонники да подрядчики Верхнего завода кричали «ура» и пели «Боже, царя храни». Коренные рабочие говорили о войне возмущенно:
— Затеяли войну, чтобы от революции спастись, рабочих на фронт загнать? Промахнутся! Пусть только нам винтовки выдадут, мы знаем, на кого дуло направить!
— На военных-то заказах наживутся, распыхаются, толстопузые!
Мобилизованные рабочие решили требовать платы за две недели вперед. Собрались на площади перед заводоуправлением и послали ходоков к Зборовскому. Роман Ярков пошел вместе с ними.
Зборовский принял ходоков немедленно и сразу же согласился выдать двухнедельное пособие.
Охлопкова не было. По слухам, он уехал в Лысогорск в первый день мобилизации.
Оповестив рабочих о митинге в лесу, Роман побежал домой перекусить.
Запыхавшись, он вбежал во двор, одним прыжком вскочил на крыльцо и, потный, красный, рухнул на лавку.
— Кваску дай, Фисунька!
Но жена всплеснула руками, всхлипнула:
— На войну тебя берут!
Он не сразу понял.
— Квасу дай мне…
И тут только до его сознания дошли ее слова. Он увидел, что мать пришивает лямки к котомке, а Фиса гладит рубашку. Роман, подняв бровь, прочел повестку, положил на стол.
— Да брось ты, ошибка это… Вот выясню схожу… Ты мне квасу давай, до смерти пить хочется.
Но это не было ошибкой, и негде было искать защиты. Уж если начальство решило сбыть с рук беспокойного человека, — никто этому человеку пособить не в силах.
К вечеру наголо обритый Роман оказался в казарме.
«Что тюрьма, что казарма!» — думал он, оглядывая длинное беленое помещение со сплошными нарами посредине. На нарах лежали тюфяки из мешковины, набитые соломой. Новобранцы со вздохами укладывались спать.
Роман, как и в ночь ареста, старался не думать о семье… воспоминания сами лезли в голову. Он еще чувствовал прикосновение нежных детских рук, отчаянные Анфисины поцелуи, горький вкус слез на ее губах… слышал разбитый голос матери: «Не дождаться мне тебя…»
