Бунташный век. Век XVII (Век XVII) - Шукшин Василий Макарович (библиотека книг TXT) 📗
— Не долго там.
— Скоро. Они в один перегон отсюда, я знаю где.
Ночью Степан во главе отряда человек в триста, конные, тихо отбыл в направлении большого стойбища едисанских татар. Должок не должок — у атамана с ними дела давние, — а жрать скоро нечего, правда; надо думать об этом.
На другое утро в лагерь к Усу явилась делегация от жителей города. Двое из тех, что вчера были. Всех — девять человек.
— Батька-атаман, вели выходить из города воду брать. У нас детишки там… Какой запаслись, вышла, а они просют. Скотина ревет голодная, пастись надо выгонять…
— А чего ко мне-то пришли? — спросил Ус.
— К кому же больше?
— А как вышли?
— Воевода выпустил под залог — у нас там детишки… А выпустил, чтоб с тобой уговориться — по воду ходить. Детишки там, батька-атаман.
— Скажите воеводе, чтоб отпер город. А заартачится, возьмите да сами замки сбейте. Мы вам худа не сделаем.
— Не верит, поди. Воевода-то…
— А вы — колом его по башке, он сговорчивый станет. С воеводами только так и надо разговаривать. — они тада все враз понимают.
— Мы уж и то кумекаем там… По совести, для того и пришли-то — разузнать хорошенько, — признался старший. — Вы уж не подведите тада. Мы там слушок пустили: стрельцы-то, мол, на нас идут, ну — задумались… Вы уж тоже тут не оплошайте…
— Идите и делайте свое дело. Мы свое сделаем.
— Народишко-то, по правде сказать, к вам приклониться желает. А чего ж Степана Тимофеича не видать? Где он?
— Он на стружках, — ответил Федор Сукнин.
Жители ушли, еще попросив напоследок, что «вы уж тут… это…».
— Всех есаулов ко мне! — распорядился Ус. — Быть наготове. Начинайте шевелиться — вроде готовимся к приступу: пусть они стрельцов своих на стены загонют. Пусть сами тоже суда глядят, а не назад. Двигайте пушки, заряжайтесь… Шевелись, ребятушки! Глядишь, даром городок возьмем!
Задвигался лагерь. Пошли орать бестолково и двигаться и с тревогой смотрели на стену. Таскали туда-сюда пушки, махали прапорами… И с надеждой смотрели на стену и на въезжие ворота. На стене ладились к бою стрельцы.
Ждал Ус с есаулами: они стояли возле коней, чуть в стороне от угрожающего гвалта. Василий Родионыч то ли вздыхал тихо, то ли тихо матерился, глядя на тяжелые въезжие ворота.
Долго ждали.
Вдруг за воротами возникла возня, послышались кряки… Дважды или трижды выстрелили. Потом зазвучали тяжкие лязгающие удары железа по железу — похоже, сбивали кувалдой замки. Шум и крики за стеной усилились; выстрелы — далеко и близко — захлопали чаще. Но кувалда била и била в затворы.
Казаки с воем бросились к воротам. Перед носом у них ворота распахнулись…
Казаки ворвались в город.
Царицынцы встречали казаков, как братьев, обнимались, чмокались, тут же зазывали в гости. Помнили еще то гостеванье казаков, осеннее. Тогда поглянулось — хорошо погуляли, походили по улицам вольно, гордо… Люди это долго помнят.
Казачье войско прогрянуло по главной улице города и растекалось теперь по переулкам… Кое-где в домах уже вскрикивал и смеялся Праздник.
Ус сидел в приказной избе, распоряжался, перетряхивая судьбы горожан и служивых людей.
Ему доложили:
— Воевода с племянником, прислуга его, трое жильцов да восемь стрельцов заперлись в башне городской стены.
— Стеречь их там дороже глаз, — велел Ус. — Скоро пойдем к им.
— Поп до тебя, Василий Родионыч, — снова вошел в избу казак.
— Чего ему? — удивился Ус.
— Не сказывает. Атаману, говорит, скажу.
— Давай.
В избу вошел тот самый поп, у которого Степан грозился в храме отрезать космы. Вошел — широкий, гулкий.
— Как зовут? — спросил Ус. — Чего ты до меня?
— Где же атаман-то? — громыхнул поп, как в бочку.
— Я атаман. Что, оглазел? — обиделся Ус.
— Ты, можа, и атаман, только мне надобно наиглавного, Разю, — высокомерно сказал поп.
— Зачем?
— Хочу послужить православному воинству во славу свободного Исуса Христа.
— Молодец! — сердечно похвалил его Ус. — Поп, а смикитил. Как зовут?
— Авраам. А ты кто?
— Ктокало, — ответил Ус со смехом. — Пойдем пить.
Вылазка Разина к едисанским татарам была успешной.
Назад казаки гнали перед собой вскачь огромное стадо коров, овец, малолеток лошадей.
Рев и гул разносился далеко вокруг. Казаки орали… Очумелые от бешеной гонки животные шарахались в стороны, кидались на всадников. Свистели бичи. Клубилась пыль.
Степан с Федькой и с Иваном ехали несколько в стороне. Запыленные — ни глаз, ни рожи.
К ним подскакали нарочные из Царицына… Что-то сказали Степану. Тот радостно сверкнул зубами и во весь опор понесся вперед, к Царицыну. За ним увязался Федька Шелудяк. Иван Черноярец остался с табуном.
Ликующий, праздничный звон колоколов всех церквей города оглушил Разина. Это случилось как-то само собой — высыпали встречать атамана.
Народ и казаки стояли вдоль улицы, которой он шел. Стояли без шапок; ближние кланялись в пояс.
Навстречу атаману от приказной избы двинулась толпа горожан — с хлебом-солью. Во главе — отец Авраам.
Степан, хоть весь был грязный, шел степенно, гордо глядя перед собой: первый царев город на его мятежном пути стал на колени. Славно!
Отец Авраам низко поклонился.
— Здорово, отче! — узнал его Степан. — Как Микола поживает? Ах, мерин ты, мерин… — Степан засмеялся. — Ишь, важный какой!..
Поп, видно, заготовил что сказать, но сбился от таких неуместных слов атамана. Обозлился.
— Поживает… Ты чего зубы-то скалишь?
— Где воевода? — спросил Степан.
Степану поднесли в это время хлеб-соль. На каравае стояла чара с водкой, солонка. Он выпил чару, крякнул, отломил от каравая, обмакнул в солонку, заел. Вытер ладошкой усы и бороду.
— Где воевода? — опять спросил он.
— В башне заперся.
— Много с им?
— С двадцать.
— А Васька где?.. Я не вижу его.
— Васька… — Ларька Тимофеев показал рукой: — До сшибачки. — И еще он сказал весело: — Стрельцы поклали оружье. Мы их пока всех в церкву заперли.
— Пошли воеводу брать, — распорядился Степан. — Нечего ему там сидеть, его место в Волге, а не в башне. Все бы в башнях-то отсиживались! Хитрый Митрий.
Двинулись к городской стене, к башне, где закрылся воевода со своими людьми.
Появилось откуда-то бревно. С ходу ударили тем бревном в тяжелую дверь… Сверху, из бойниц башни, засверкали огоньки, затрещали ружья и пистоли. Несколько человек упало, остальные, бросив бревно, отбежали назад.
— Неси ишо бревно! — приказал Степан. — Делайте крышку.
Приволокли большое бревно и стали сооружать над ним на стойках — двускатный навес (крышку) из толстых плах. Крышку потом обили потниками (войлоком) в несколько рядов, потники хорошо смочили водой. Таран был готов.
— Изменники государевы!.. — кричали из башни. — Он ведь узнает, государь-то, все узнает! Мы послали к царю-то, послали!
— Это вы изменники! — кричали осаждающие царицынцы. — Государь на то вас поставил, чтоб нас мучить? Царь-то за нас душой изболел, батюшка. Ему самому, сердешному, от вас житья нету! Марью Ильинишну извели, голубушку! Царевичей извели!.. От такие же вот живоглоты. — Тургенев был прислан из Москвы недавно, но успел опротиветь царицынцам.
— Все на колу будете! — кричали осажденные. — С ворами вместе! Бога побойтесь, бога!..
— Кого послушали?! Стеньку, первого вора и разбой-пика! — крикнул сам воевода Тургенев. — Одумайтесь, вам говорят!
Степан смотрел на башню, щурился. Ему поднесли еще чару. Он выпил, бросил чару, засучил рукава. Глянул на башню… Махнул рукой, подскочил к бревну…
Таран подняли, разбежались, ударили в ворота. Кованая дверь погнулась. Еще ударили, еще…
Сверху стреляли, бросали смоляные факелы, но осаждающих надежно прикрывал навес. Бревном били и били.
Дверь раз за разом подавалась больше. И наконец совсем слетела с петель и рухнула внутрь башни. Федька Шелудяк с Ларькой Тимофеевым ворвались туда, за ними остальные.
