Тернистым путем [Каракалла] - Эберс Георг Мориц (книги полностью бесплатно TXT) 📗
Он допустил, чтобы ее умертвили в изгнании. Другие были исполнителями этого дела, и он не помышлял о том, что на него падет ответственность за злодеяние, совершенное людьми, находившимися у него на службе. Тем ярче воскресло перед ним ее бесчувственное, сторонившееся от него сердце, ее птичье лицо, выглядывавшее наподобие хорошо вылепленной маски из под массы волос, и подкрашенный, слишком маленький рот с тонкими губами. Какие едкие слова умели они произносить, какие высказывали бессмысленные требования! Нельзя было представить себе ничего оскорбительнее той манеры, с какою они сжимались, когда он надеялся получить поцелуй.
Его дитя? Она родила ему ребенка, но он последовал за матерью в изгнание и в могилу. Едва знакомое ему маленькое существо было так тесно соединено с ненавистною матерью, что отец отнесся с одинаковым равнодушием к смерти обоих. Ему было приятно, что убийцы, не получив приказания, уничтожили и эту, вторую, ненавистную ему жизнь. Он не желал поцелуя и объятия от чудовища, в котором совмещались свойства его и Плаутиллы.
Вокруг него не существовало людей, к которым другие относятся с теплым чувством. Не было никого, кто бы любил его, кроме его льва; не существовало на земле ни одного местечка, где его ожидали бы с чувством радости.
Точно чуда, ожидал он теперь появления той единственной личности, которая по собственному побуждению молила за него богов. Может быть, эта девушка была плаксивое, слезливое создание, ничтожество, несчастное мягкосердечие которого доходило до слабоумия.
Но вот центурион уже стоит перед своим отрядом и поднимает палку. Достойный зависти человек! Как весело смотрит он и как ясно раздается его команда! И каким здоровяком должен быть этот низкорожденный воин, между тем как у него, императора, снова началась невыносимая головная боль.
Он заскрежетал зубами, у него родилось желание испортить всю радость этому самодовольному счастливцу.
Если он немедленно переведет его в Испанию или на Понт, то закончатся все его восторги. Центуриону нужно же когда-нибудь испытать, как тяжело бывает на душе у всеми оставленного человека.
Повинуясь этому коварному настроению, Каракалла уже поднес руку к губам, чтобы отдать трибуну такое гнусное приказание, когда тучи внезапно развеялись, и могучее солнце Африки выступило из лазурного острова на сером океане небес и осветило землю горячими снопами лучей.
Этот свет с ослепительным блеском отразился на одеждах и вооружении воинов и напомнил императору о том божестве, которому он обещал принести необычайную жертву.
Филострат довольно часто высказывал, что он ставит Феба-Аполлона гораздо выше всех других богов. Повсюду, где появляется этот бог, он освещает души человеческие так же, как и землю, и, как властитель гармонии и музыки, он помогает людям достигать того нравственно чистого равномерного настроения, которое соответствует и доставляет удовольствие его собственному чистому существу.
Теперь Аполлон победил черных предвестников бури, и взгляд Каракаллы обратился к небу. Он не решился привести в исполнение свое злобное намерение при этом свидетеле, владыке света, и проговорил вполголоса, обратив лицо к небесам:
– Ради тебя, Феб-Аполлон, я щажу этого человека.
Затем, довольный собою, он опустил глаза. То принуждение, которое он наложил сам на себя, казалось ему поистине великим и тяжким, так как он привык отдаваться всякому влечению.
При этом он заметил, что обложенное тучами небо, часто приносившее ему счастье, просветлело, и это обстоятельство начало снова беспокоить его.
Ослепленный потоками света, вливавшегося к нему в окно, он с угрюмым видом удалился в глубину комнаты.
Неужели этот светлый день принесет ему что-нибудь нехорошее? Что, если бог отвергнет его жертву?
Но, может быть, Аполлон, подобно другим бессмертным, есть только лживый образ, живущий только в человеческом воображении, которое его создало? Ведь разумные мыслители и благочестивые люди, подобные скептикам и христианам, насмехаются над всею пестрою толпою олимпийцев.
Однако же во сне рука Феба-Аполлона сильно придавила его. Может быть, его могущество все-таки велико. Обещанная жертва должна быть ему принесена, что бы он ни делал с ним, императором. Как нередко прежде, так и теперь при этом решении он почувствовал ожесточение против бессмертных, относительно которых он, всемогущий повелитель, оказывался бессильным. Если бы они хоть на один час сделались его подданными, он отплатил бы им за те страдания, которыми они отравляют ему всю жизнь!
«Его зовут Марциалом. Я запомню это имя», – подумал он, бросая последний, полный зависти взгляд на центуриона.
Как долго не возвращается Филострат! Одиночество наводило страх на императора, и он бросал вокруг себя испуганные взгляды, точно ища поддержки.
Тогда слуга доложил о приходе философа. С облегченным сердцем Каракалла пошел к нему навстречу в таблиниум. Там он опустился на стул перед письменным столом, заваленным дощечками и свертками папируса, вновь забросил за плечо конец пурпурной тоги, которой недавно заменил свою купальную одежду, поставил ногу на шею льва и подпер голову рукою.
Он хотел принять удивительную девушку, разыгрывая роль заботливого, пекущегося о благе своих подданных мыслителя.
XVII
Философ объявил императору, кого он привел с собою; а так как до появления Мелиссы прошло немало времени, то Каракалла позабыл о своем актерском позировании и остался сидеть с поникшею головою. Вероятно, вследствие того, что солнечные лучи ударяли в его затылок, головная боль быстро усилилась до невыносимых страданий.
Не подарив девушку ни одним взглядом, он принял несколько успокоительных пилюль и закрыл лицо руками.
Нисколько не выказывая страха перед львом, девушка подвигалась вперед. Филострат уверил ее, что он весьма добродушен, а звери вообще с удовольствием позволяли ей гладить их. Она не ощущала никакого страха и перед особой императора; она видела, что он страдает, и то чувство страха, с которым она переступила его порог, быстро превратилось в сострадание.
Филострат шел с ней рядом и внимательно наблюдал за каждым движением Каракаллы.
Его радовало мужество, которое выказывало это скромное дитя относительно хищного животного и не менее странного человека, и его надежда возросла, когда солнечный луч скользнул по ее блестящим волосам, которые Вереника убрала собственноручно, перевив их белою лентой.
Она должна была показаться олицетворением чистой девственной прелести даже самому бесстыдному развратнику.
Было также хорошо и то, что длинное платье и пеплос из тончайшей белой шерсти придавали ей настоящий аристократический вид.
Эта драгоценная одежда была заказана матроною для покойной Коринны и выбрана из множества одеяний, чтобы заменить ей скромное платье, в которое старуха Дидо одела вчера свою юную госпожу. Матрона с известною тонкостью чувства сообразила, что девушке следует придать вид простоты и достоинства, граничащие, при отсутствии украшений, со жреческою строгостью. Ничто в ней не должно было указывать на желание понравиться, и все, что было на ней надето, должно было своею простотой исключить всякую мысль об обыкновенных бедных просительницах.
Философ чувствовал, что о внешности его протеже позаботились как следует; однако же продолжительное молчание императора, причину которого он понимал, начинало беспокоить его. Иногда случалось, что страдания вызывали в цезаре более мягкое настроение, но чаще бывало, что он хотел как бы отомстить за собственные страдания грубым нападением на жизненное счастье других.
Наконец и Мелисса, по-видимому, начала терять то самообладание, которое сейчас только так радовало Филострата; он видел, как ее грудь стала вздыматься выше и быстрее, как ее губы начали вздрагивать, и большие глаза засверкали влажным блеском.
Но вот лицо цезаря немного просветлело. Затем он поднял голову, и в то время как его взгляд встретился со взглядом Мелиссы, из ее уст тихо и музыкально прозвучал привет: «Радуйся!»
