Происхождение боли (СИ) - Февралева Ольга Валерьевна (книги серия книги читать бесплатно полностью .TXT) 📗
— Вовсе нет. Это просто… невроз…
— Не во что?
— Невроз — цельное слово. Оно называет абсурдное, бесполезное, но навязчивое желание, вспомнить, например, какое-то имя, стащить вещь, которая тебе не нужна; поднять что-то с земли, повторять одну и ту же фразу…
— А, ясно.
Эжен лениво протянул вперёд руки, сблизил тонкие запястья.
Макс вынул из кармана эластичный, гладкий шнур, сплетённый из двух — фиолетового и золотистого. Всё это было трудно разглядеть, но Эжен заметил:
— Пижонская верёвка.
— Прости, пеньки не нашлось.
Макс стоял на коленях и бережно оборачивал шнур вокруг предоставленных рук; с каждым замыканием его сердце зализывала волна нежности. Он сосредоточенно сдвигал подкрашенные брови, разравнивая узы…
— Не туго?
— Нет.
— Если будет мешать, разбуди — я распутаю…
— И снова будешь нервничать? Зачем? Мне ничего…
— Не страшно?
— Тх! Бояться начинают, когда в жизни всё до неприличия хорошо: не решаясь на другие жертвы, люди ударяются в страхи. Это не мой случай.
Закончив, Макс проскользнул между мягкой грудью дивана и твёрдо-неровной, как связка дров, спиной Эжена, кое-как устроился в тесноте.
— Расскажи о своих предках? — попросил после некоторого молчания Эжен.
— Их нет. Я первый в своём роде.
— … Подозреваю, что это не шутка…
— … Вся моя семья погибла в революцию — или рассеялась… Я никого из них не помню… Не знаю не только дня, но и года моего рождения. Сколько мне сейчас? Уже за тридцать, должно быть… Меня подобрал один старик-колдун; он и устроил меня в исландский колледж, в свою очередь исчезнув, но оставив неплохое состояние и придумав это имя.
— А прежде тебя звали иначе?
— Наверное… Моё первое в жизни воспоминание:… я сижу на подоконнике, на каком-то высоком этаже. Рядом лежит заряженный пистолет, из которого я должен выстрелить себе в голову, когда войдут люди в кранных шапках… Ожидая их, я читаю и перечитываю рукопись под названием «Сто двадцать дней Содома»…
— Ожидая… Ты хотел, чтоб они пришли?
— В конце концов — да. Я сидел там очень долго. Мне было нечего есть… Правда, рукопись отбивала аппетит, но и жить больше не хотелось… Они так и не явились — пришёл тот дед…
— Тебе вряд ли было тогда меньше пяти лет, но едва ли — больше десяти. Пистолет казался тебе очень большим или ты свободно держал его одной рукой?
— Это был специальный маленький пистолет — мой собственный, не взрослый…
Эжен вздохнул в сострадании. Огарок погас.
На несколько минут дыхание Макса стало шумным, как ветер в лесу, потом совсем утихло. Его гость уступал дремоте с робостью человека, впервые принимающего наркотик; его лопатки и ключицы облепляло свинцом, темнота вливалась в голову; казалось, вот-вот — и всё, но что-то вновь противилось. Вдруг — глухой удар в ушах, и всё тело дёрнулось, сердце словно поперхнулось адреналином, долго откашливалось и болело. Надо помолиться, подумал Эжен и начал шёпотом читать «Pater noster…», дойдя до самого amena, отвлёкся на какие-то импровизации и разбудил Макса.
«…сердца людей преступных облитые кровью лезут сквозь павшую хвою все в белых струпьях державные жилы их белы и налиты ядом им памятны беды безумье всегда с ними рядом собратия помните добрую волю Отца любовью Его все мы живы и сыты свободу душ своих храните умов не травите…» — бормотал Эжен на чистейшей латыни.
Глава III. В которой интерпретируют историю Содома
Люсьен пролежал у двери, свернувшись клубком, дрожа и не засыпая ни на миг. Новые и новые бессонные минуты заваливали его, давили, словно камни…
Когда пришёл Серый Жан и помог Люсьену встать, тот ничего не сказал сначала и не смотрел на хозяина. Они отправились наверх, во вчерашние покои.
Люсьен сразу залез под одеяло и прохныкал:
— Неужели до вас я не знал жестоких людей и страшных ночей!?… Не делайте сегодня со мной ничего. Я будто разбит и лежу черепками… Хотя, быть может, так, в полусознании, мне легче было бы перенести… позор…
— Позор!.. Обычные слова непосвящённых…
— Невинных.
— Несмышлёных маленьких зверьков… Спокойного дня.
Сон пролетел одной секундой.
— Чем мы теперь займёмся? — спросил Люсьен, открывая глаза в темноте.
— Историей, — прозвучал ответ, — Здесь хорошо натопили, так что можешь раскутаться. Лежи, не шевелись, слушай, что я буду говорить, и не обращай внимания на мои руки.
— … Вам придётся рассказывать что-то очень интересное.
— Постараюсь. После Всемирного Потопа прошло около десятка веков, но люди достаточно расплодились, построили большие города и стали предаваться всяким вольностям. Особенно преуспевали соседи Содом и Гоморра. Они прославились тем, что в жизни плоти творили всё, что запрещено было у других, а к тому, что другие приветствовали, относились с недоверием. Однажды два ангела (они тогда ещё часто бродили по земле), проходя мимо Содома, решили заночевать на улице города, но у самых ворот встретил их некто Лот и упросил зайти к нему в дом. Вечером жители ближних кварталов постучались к Лоту и потребовали, чтоб он познакомил их с гостями. «Знаю я, — отвечал тот, — что у вас на уме: один постыдный блуд! Есть у меня две дочери, не знавшие мужа. Давайте лучше я их к вам выведу». На это содомляне (повернись, пожалуйста) очень разгневались и закричали: «Бесстыдный мерзавец! Как ты смеешь глумиться над нашими обычаями!? Ты и не угадаешь, что мы с тобой за это сделаем!» Тут ангелы пришли на помощь своему приютителю, набросив на него плащ такого цвета, какой не воспринимает человеческий глаз, завели обратно в дом. А там сказали между собой: «Странные здесь люди». Лот же не замедлил рассказать о местных затеях. «Раз у них всё так перевёрнуто, — решили ангелы, — то пусть и живут они по ту сторону земли. Ты, обычный человек, забери семью и беги отсюда в горы и не вздумай оглядываться». Лот разбудил дочек и жену и ушёл вместе сними из обречённого места. Супруга его брела позади. Она знала, что нельзя смотреть назад, но оглянулась, увидела великий свет и — превратилась в соляной стоп… А Лот с дочерьми заночевали в горах. Последние отпрыски Содома, последние капли лукавой крови, — вообрази, что задумали эти девицы (вопреки родительскому мнению, давно уже многоопытные)! Они опоили отца и, по очереди завладев им, похитили его семя и стали матерями. С тех пор по земле рассеялись странные люди, чьё влечение не к противоположному, а к своему полу, или к обоим сразу. В них возрождается прах вольных городов. Они — потомки дочерей Лота. Но преуспели на земле и те, что продолжили его самого — лжежертвователи, лжеправедники, большая язва на человечестве, чем десять Содомов… Лишь одно может перерасти их пагубу… — наследие… той безымянной женщины — люди, презирающие спасение. Как и она, они останавливаются и зачарованно смотрят на горящие города, что-то говоря про себя и не понимая, что остолбенели… Иногда они…
— …становятся благодетелями мира — солью земли, — проскрипел чужой чей-то голос.
Для Люсьена пропало прикосновение двух горячих ладоней, сквозь веки просветил огонёк. И он открыл глаза, приподнялся.
Посреди комнаты стоял старик в тёмном балахоне. Он держал в руках по одинарному подсвечнику. Один — из левой — он отдал подошедшему Серому Жану.
К удивлению Люсьена, англичанин был одет, на нём отсутствовали только фрак и галстук. Золотистый свет ласкался с бархату его пурпурного жилета, нырял в пену манжет.
— Простите, если помешал, — сказал пришелец.
— Я всегда вам рад, — отвечал хозяин, — Посмотрите, какой хорошенький зверёк.
— Да, — старик почти не глянул в сторону Люсьена, вздохнул, качая головой, — Да, Содом… Люди — что зёрна. Мало кто знает иные цели, кроме плодородства… Высшим подвигом считается погибнуть, чтобы из одного стала дюжина…
— Старая притча! — дерзко подал голос Люсьен, — А кто хоть раз задумался всерьёз о жизни зерна!? Вот вышел сеятель и разбросал пшеницу по полю. Двадцать зерен упало на камень, сорок — на дорогу. Их изжарит солнце; ими прокормятся птицы и мыши. Но большинство же будет взято землёй, разбухнет, разорвётся в ней и расплетётся белым нитяным скелетом корня. Поднимутся миллиарды колосьев… И тут — придёт жница. Она оторвёт от почвы, повалит башни-дома, раздробит… А зёрна, от одного мешка которых стало двадцать — что будет с ними? — А и что обычно: один мешок пустят на новое племя, на захоронение заживо, а остальных засыпят в закрома, потом разотрут в семипудовых жерновах, потопят в дрожжевой воде и изжарят в печах — и сожрут! Мы, люди, как и все другие твари — это один необъятный огород, где хозяйничают Жизнь и Смерть. Первая сеет и поливает, а вторая жнёт и стряпает, и обе питаются нами. И чем больше они жрут, тем сильнее становятся, тем больше им надо!..
