Жизнь и приключения Заморыша (Худ. Б. Винокуров) - Василенко Иван Дмитриевич (читать бесплатно книги без сокращений TXT) 📗
— Православные миряне, возлюбленная паства наша! Алкоголь есть великое зло, порождение диавола. Он растлевает душу и тело. Пусть же бог благословит городскую управу, нашего добрейшего городского голову (важный господин в черном сюртуке поклонился), почтеннейших попечительниц ваших (барыни тоже наклонили головы) и всех тех, кто, внемля воле благочестивейшего государя императора и самодержца нашего, несут вам, миряне, благоденствие во трезвости.
Но тут красноносый оборванец, который незаметно вернулся в чайную, сипло сказал:
— Я извиняюсь, батюшка, только это татарам и туркам запрещено употреблять вино, а христианам можно. Его же и монаси приемлют. Сам Иисус Христос сотворил чудо и на горе, эх, забыл, как она называется, превратил воду в вино. Или на чьей-то свадьбе.
Священник покосился на него и недовольно сказал:
— В меру не возбраняется.
— Я ж и говорю — в меру. Душа меру знает. Вот уж где народ выпил вволю, на свадьбе этой!
Городовой опять вцепился в воротник оборванца, но тот начал отбрыкиваться и ругаться. И священник больше уже ничего не говорил, а снял свою ризу и, сердитый, поехал домой. За ним уехали и все важные господа с барынями.
А люди, которые набились в оба зала, расселись за столами и принялись пить чай с сахаром. И выпили весь котел, потому что в этот день всех, кто ни заходил, поили даром.
5. Горим
Утром следующего дня отец раскрыл двери чайной и расставил всех по местам. У дверей стал с полотенцем через плечо половой Никита, парень лет двадцати, в красной рубахе и белых парусиновых штанах. Он должен был подавать посетителям чай. Почему такие люди назывались половыми, я так никогда и не узнал. Понятней было другое их название — «шестерка»: в месяц им платили шесть рублей. Маша стала у эмалированной чашки, чтобы мыть посуду. Витя отправился в «тот» зал следить, чтобы кто не унес газету или книжку. Сам отец занял место за буфетной стойкой и поставил меня рядом с собой — учиться буфетному делу. А мама должна была подливать в котел воду и подбрасывать в печку уголь. В таком положении мы стали ждать посетителей. Но они так долго не показывались, что Никита даже задремал на ногах.
Наконец у двери что-то завозилось, и в зал, грохоча сапогами, ввалился огромный детина с бычьей шеей и красными глазами. Он тяжело опустился на заскрипевшую табуретку и ударил кулачищем по столу.
— Половой, стакан водки!
Никита затоптался на месте, не зная, что ему делать.
— Здесь водкой не торгуют, — строго сказал отец. — Здесь общество трезвости.
— Что-о? — взревел детина. — Ты откуда взялся, шкелет несчастный? Вот я возьму тебя за ногу и…
В это время с улицы донесся стук колес. Детина заглянул в окно и со звериным воем бросился к двери. И мы увидели, как он одной рукой схватил с воза огромный куль, положил его себе на плечо и скрылся в толпе.
Никита перекрестился.
— Пронесло, — сказал он побледневшими губами. — Ох, Степан Сидорыч, вы ж не знаете, кто это был. Это ж сам Пугайрыбка, грузчик с порта. Такой громила, что его даже полиция боится.
— А, черт! — с досадой выругался отец. — Первый посетитель — и тот разбойник.
После Пугайрыбки зашел лысый старик с топором за поясом, видно, дровосек.
— Та-ак, — протянул он, усаживаясь за столом. — С открытием, значит. Хорошее дело. Ну что ж, побалуемся чайком. Неси-ка, милый, чайничек.
— Извольте подойти к буфету и взять чек, — сказал Никита.
— Чего это? — не понял старик.
— Чек возьмите в буфете. Заплатите деньги, тогда получите чай.
— Да ты что? — уставился на Никиту старик. — Боишься, что я убегу?
Никита развел руками:
— Такой порядок.
Старик похмыкал, но все-таки к буфету подошел и выложил на стойку медяки. Отец выдал ему чек и объяснил, что этот чек он должен отдать половому. Никита взял у насупившегося старика листочек и принес его обратно отцу. Отец проверил, тот ли это чек, и нанизал его на стальную наколку. Потом всыпал в маленький чайник ложечку чаю, а на розетку положил два кусочка пиленого сахара. Со всем этим Никита пошел на кухню и принес оттуда стакан с блюдцем, розетку с сахаром, заварной чайничек и большой чайник с кипятком.
— Вот это порядки! — покрутил старик головой. — Настоящая бухгалтерия с канцелярией.
Пришел нищий на костылях и с котомкой за плечами. Он принес с собой селедку и потребовал тарелочку, «косушку» и пару чаю.
— Никаких «косушек», — сказал Никита. — Это тебе не трактир с музыкой, а обчество трезвости. Иди к буфету, плати деньги, а мне неси чек, тогда и чай получишь.
Нищий долго сидел и размышлял. Потом надел котомку и заковылял из чайной.
Долго никого не было. Никита опять начал дремать. Голова его опускалась все ниже и ниже. Но тут муха садилась ему на лицо, он вздрагивал, со злобой хлопал себя ладонью по щеке, а через минуту опять задремывал.
Наконец пришло сразу трое. Это были крестьяне. Они принесли с собой сало и черный хлеб. Боясь, что крестьяне тоже уйдут, отец не стал требовать деньги вперед. Они поели и принялись пить чай. Отец подошел к столу и, показав двумя руками на «тот» зал, спросил:
— Не угодно ли газетки почитать?
Крестьяне переглянулись.
— А чего в них? — спросил один. — Может, война?
— Нет, войны, слава богу, нету. Разные новости: местные, столичные, иностранные.
Крестьяне опять переглянулись:
— А про землю ничего не пишут?
— Про какую землю? — не понял отец.
— Слух такой идет промежду мужиков: землю скоро делить будут.
Отец пугливо глянул на дверь и строго сказал:
— Это политика. Здесь политикой заниматься воспрещается. Здесь общество трезвости.
— Так, так, — закивали мужики. — Это правильно.
Они молча допили чай, заплатили деньги и так же молча ушли.
Отец выписал чек и отдал его Никите. Тот долго держал листок в руке, видимо, размышлял, что с ним делать. И положил его перед отцом на стойку.
В полдень приехала старая барыня в матерчатых туфлях. Она повязала кружевной фартук и, переваливаясь с боку на бок, пошла по залам. Отец ходил за ней и пританцовывал. Барыня понюхала воздух, провела пальцем по столу — нет ли пыли — и уселась за буфетом.
— Разрешите доложить, мадам Капустина: посетители обижаются, что нужно деньги платить вперед. Некоторые даже уходят. Не привыкли-с, — сказал отец.
— Ничего, — прошамкала барыня, — привыкнут. Порядок есть порядок, а беспорядок есть беспорядок. Беспорядок всегда нарушает порядок, а порядок всегда пресекает беспорядок. Так им и скажите.
— Слушаюсь, — поклонился отец и шаркнул ногой.
Барыня еще немного посидела и уехала.
— Черт бы их побрал, этих дам-патронесс! — сказал отец. — От них пользы как от козла молока.
— Это ее дом на Полицейской улице? — спросил Никита. — Огромадный такой!
— Ее. Что там дом! Муж ее председатель в банке, сорок восемь тысяч рублей в год огребает.
Никита даже пошатнулся.
— Сорок восемь тысяч?! Очуметь можно. Мне бы хоть тысячу! Хоть бы сто целковых!
Отец засмеялся:
— Ну и что б ты на них сделал?
— Что?… Нашел бы что!.. Перво-наперво сапоги б себе купил. Домой бы на деревню уехал, оженился б… Корову купил бы, вола…
Подъехала коляска.
— Еще одна!.. — вздохнул отец и пошел из-за буфета навстречу барыньке с усиками.
Барынька ласково улыбнулась отцу, кивнула Никите, а мне опять сунула мятную лепешечку.
— Ну, как вы здесь? — защебетала она. — Да у вас никого нет! Что, дух трезвости гонит всех прочь? Мадам Капустина уже приезжала? Ужасно скучная старуха! А… — Она запнулась и порозовела. — А капитана Протопопова еще не было? Впрочем… — Тут она взглянула на золотые часики, висевшие у нее на груди. — Впрочем, еще без четверти час. Ну что ж, если у вас никто чай не пьет, выпью я. Можно?
Все столы у нас были покрыты клеенкой, но для дамы-патронессы отец бросился собственноручно накрывать стол скатертью. Никита с такой быстротой помчался в пекарню за печеньем, что на его плече захлопало полотенце.
