Питомка Лейла - Григорьев Сергей Тимофеевич (книги онлайн txt) 📗
Русское общество на рубеже XVIII и XIX веков грезило мыслью о возможности воспитанием создать новую породу людей: добрых и кротких, умных и красивых, прилежных к труду и во всем искусных. Зазорные дети делались «тяжким числом» для русского общества. Вырастая без присмотра, они никак не были похожи на желанных людей новой породы. Не то простолюдины, не то свободные горожане, люди, выросшие из брошенных детей, не укладывались в простой распорядок крепостного общества — для них в этом обществе не было разряда. Их изгоняли из столиц. Они тянулись к столицам снова, — ведь Москва и Петербург были их родиной. Здесь они составляли беспокойную чернь.
Нельзя сказать, чтобы Пеликан-Крепостник оказался очень щедр в отношении нового учреждения. Пожертвования поступали плохо. Чтобы усилить средства воспитательного дома, поставлено было отделять в пользу дома четвертую часть сбора с «публичных позорищ», т. е. с комедий и опер, представляемых в Большем театре за Красными воротами. Сбор этот навсегда сохранился за воспитательным домом; впоследствии к нему присоединился доход от продажи игорных карт, составивших важную привилегию воспитательного дома. В карточной колоде бубновый туз почитается как бы заглавной страницей. В царской России бубновый туз нашивался и на спинах арестантских халатов. В карточной колоде, выпускаемой воспитательным домом, на бубновом тузе был изображен и пеликан и государственный герб — двуглавый орел, так что светский шалопай, бросивший своего ребенка на улицу вместе с обманутой матерью, играя в карты, мог думать, что судьба зазорного младенца обеспечена вполне: тасуя свежую колоду, игрок тем самым вносил дань на содержание питомца; двуглавый орел обеспечивал выросшему покинутому ребенку бубнового туза в том случае, если бы питомец пеликана вздумал нарушить священные права отцов.
Со дня открытия воспитательного дома детей начали приносить туда все, кому только хотелось. Приносили туда действительно брошенных, приносили матери своих детей «незаконнорожденных», как тогда именовали их, если их родители не венчаны в церкви; бедняки приносили и законнорожденных, чтобы избавиться от лишней обузы, приносили солдатки и солдаты своих мальчиков, чтобы избавить их от солдатчины, ибо люди новой кроткой породы освобождались от суровой обязанности военной службы; приносили, наконец, дворовые крестьяне. Но не эти общие приношения составили дух питомцев. В воспитательном доме не спрашивали, откуда и чей младенец, и принимали всех. Случалось, что детей привозили и в каретах. Бывало, и часто, по праздникам в воспитательный дом являлись кавалеры и дамы, чаще пожилые, приносившие детям «под номером таким-то» конфеты, наряды, а кормилицам подарки. Были среди питомцев дети, чем-либо отмеченные: у одних на груди оказывался выжженный знак, других находили с надетым на шею амулетом. Очевидно, это делалось родителями в намерении по этим знакам когда-нибудь разыскать своих покинутых детей. Амулеты сохранялись, знаки, подобно родинке, были неистребимы, что питало в детях, когда они вырастали, и мечту об особенном таинственном происхождении и тщетную надежду на встречу с матерью и отцом, богатыми и знатными. Чаще всего бывало так, что именно чем-либо отмеченные дети оказывались брошенными раз и навсегда.
Питомцы получали в воспитательном доме образование, сообразное намерению правительства создать особенную пород людей — кротких и вседовольных, полезных для общества, искусных мастеров. Проходили десятилетия, число приносимых младенцев возрастало вместе с ростом солдатчины, сосредоточенной в столицах.
В мире совершались великие события: французская революция потрясла Европу; за революцией последовали наполеоновы войны. В России после краткого царствования Павла Первого, задушенного в Михайловском замке гвардейцами, наступила аракчеевская пора. Оглядываясь на Францию, теперь в России изменили взгляды на воспитание, вместо надежды воспитать кроткую породу людей мерами образования, правительство вознамерилось превратить весь народ в послушную машину средствами суровой и жестокой военной муштры; начался опыт военных поселений, где господствовала палка. Бунты военных поселян предостерегали, что и этот способ воспитания послушных рабов уже негоден: время требовало новых воспитательных приемов. Парижский поход русской армии оставил след не только в среде офицерства, и солдаты русские в массе своей коснулись чужестранной жизни.
Между тем, число зазорных младенцев возростало. Уже их не мог вместить ни Московский воспитательный дом, ни петербургское его отделение; питомцев начали отдавать на вскормление по деревням. Правительству русскому приходилось подумать также и о воспитании дворянских детей, которые вырастали в семьях в сущности беспризорными и давали государству недорослей, едва грамотных; а государственная машина делалась все сложнее и требовала образованных чиновников. Еще до войны 1812 г. в Царском Селе открылся лицей по образцу наполеоновых лицеев. Пушкин был лицеистом первого приема. Здесь он написал знаменитый романс: «Под вечер осени ненастной». Вскоре романс был положен на музыку и сделался модным. Гитара тогда получала распространение. Проливая слезы чувствительности, столичные девы распевали под звон гитары пушкинский романс о подкинутом младенце, а еще недавно подобная тема и такие стихи сочли бы зазорными; затем романс сделался любимой народной песней. И если верно, что «сказка складка, а песня быль», то судьба пушкинского романса убедительна, — она говорит, что в ту пору покинутый ребенок сделался широким бытовым явлением.
Еще по инерции аракчеевские порядки получали развитие. Московская чернь беспокоила правительство. В ее составе были очень заметны питомцы. Если где буйствовала толпа, то в ней непременно находили веселого пьяного коновода; забранный полицией коновод беспечно отвечал, что его не смеют ни бить, ни подвергать аресту, ибо он царский сын. То, что в Москве оказывалось столько «царских сыновей», было сама по себе зазорно. Правительство решило вывезти из Москвы питомцев и устроить их где-нибудь оседло подальше от Москвы. Внезапно московская полиция получила наряд собрать всех молодых холостых питомцев и питомок в Москве и из окрестных деревень в подмосковное именье воспитательного дома. Собранных питомцев и питомок поместили во дворце — в одной половине парней, в другой девушек. За мужчинами наблюдали надзиратели, за девушками надзирательницы. По временам молодых людей выгоняли в парк для игр и, наконец, объявили, что им предстоит — каждый из питомцев должен выбрать себе в жены любую питомцу, а затем им предстояло отправиться в Смоленскую губернию, где опекунскому совету досталось за долги большое имение. Там питомцы должны основать колонию счастливых землепашцев, под управлением военного генерала Хрущова, любителя аракчеевских способов воспитания.
После венчания питомцы получили наименование хозяина и хозяйки. Каждой чете дали по работнику и работнице, тоже из питомцев, выросших в подмосковных деревнях у крестьян-воспитателей; эти работники получили наименование товарища и товарки; большей частью товарищ был уже женат на своей товарке — почти все они были старше своих новых хозяев возрастом. У иных уже были свои дети, кроме того, каждому хозяину и хозяйке придали еще по паре малолетков из воспитательного дома — мальчика и девочку. Создалось множество искусственных семейств; каждый молодой хозяин и хозяйка сразу после свадьбы делались как бы юными патриархами.
Образовался огромный свадебный поезд. Перед поездом по смоленской дороге скакал на тройке в бричке исправник, чтобы убедиться, все ли приготовлено на станциях к приему «царских детушек». Затем путешествовал, опережая поезд, генерал Хрущов в дормезе, большой карете, где можно было и ночевать, не прибегая к грязным постоялым дворам и станционным помещениям. Наконец под стражею следовал обоз новых поселенцев. На каждой подводе помещались хозяин с хозяйкой, товарищ с товаркой и двое малолетков. Исключение составляла одна подвода с хозяином Ипатом Дурдаковым — эта подвода шла без хозяйки.
