Ибн Сина Авиценна - Салдадзе Людмила Григорьевна (книги бесплатно без регистрации полные TXT) 📗
Зерно души народа — в его легендах. Немецкий народ, обожествивший жажду познания, сотворил легенду о Фаусте. Русские, не захотевшие видеть завоеванными свои города, сокрушались по утраченной свободе легендой о граде Китеже, который всякий раз при приближении врага становился невидимым. Легенды нидерландцев о Тиле — клич к борьбе за свободу родины.
Легенды об Ибн Сине начали складываться рано, еще при его жизни. Впервые он услышал их в Дихистане.
В легендах, сложенных рыбаками Дихистана, Ибн Сина — Колдун и в то же время — живой человек, которого народ любит, потому что все время подтрунивает над ним.
— Однажды, — рассказывают рыбаки, сидя ночью, у костра, не зная, что человек, пришедший к ним из Гургана, — Ибн Сина, — подложили ученики под циновку знаменитого бухарского ученого лист бумаги. Пришел Бу Али, сел и говорит: «Что-то не пойму… Или потолок стал ниже, или под стал выше». — Ибн Сина смеется со всеми от и души, до слез. И втайне гордятся: эту легенду сложили рыбаки острова Лесбоса об Аристотеле полторы тысячи лет назад, в вот осенила она и Ибн Сину. В сути легенды — восхищение народа тонкостью восприятия мира и великим умом.
— А вот еще, — рассказывает другой рыбак. — Прибегает гонец. Срочно надо Ибн Сине к эмиру. А Ибн Сина экзаменует учеников. Сидит и КИВАЕТ головой после каждого правильного ответа. Гонец и говорит: «Иди!
Я за тебя покиваю!»
Долго смеются рыбаки.
— Однажды приходит к Ибн Сине придворный, — новый рассказ, — и говорит: «Я слышал сегодня, как тебя хвалил султан Махмуд». Ибн Сина закрыл руками лицо и заплакал. Придворный испугался: «Чем я обидел тебя?!» «Бывает ли большая беда, чем та, когда тебя хвалит власть…» — сказал великий бухарец.
Вздохнули рыбаки, вздохнул Ибн Сина. Помолчали.
— «Новый месяц подобен сердцу, выкованному из серебра», — проговорил самый старый старик. — Это Ибн Сина. «Жнет месяц нарциссы — цветы мрака»… Это путь Ибн Сины. Такая у него судьба…
Подбросив поленьев в огонь, старик начал рассказывать свою легенду:
— В двенадцатилетнем возрасте отправился Ибн Сина с братом [124] в путешествие на запад [125] для того, чтобы овладеть Знанием. В самом западном городе услышали они о Пещере, где лежит это Знание. Ученый Пифагор преподнес свои книги царю Давиду. После Давида царствовал его сын Соломон, у которого Пифагор провел остаток жизни. Чтобы не пропали книги, поместили их в Пещере, поставив у входа стражу. Ворота открывались раз год. В это время все торопились прочесть как можно больше книг. Но не разрешалось выносить их или списывать хотя бы строчку.
К следующему году Ибн Сина и брат приучили себя к воздержанию в еде и питье. Приготовили масла на год, для освещения, и необыкновенную пищу: высушили и истолкли сердце дикого козла, перемешали с маслом миндаля, положили на солнце, потом опять истолкли, опять добавили мяса и масла, и так делали сорок раз. Наконец, испекли лепешек с орехами, насыщавшими на долгое время.
Через год, когда открыли Пещеру, Ибн Сина и брат вошли в нее вместе со всеми.
Видят, в углу — родник, вокруг — книги.
Очень много книг.
Остались незаметно, Когда все вышли, и стали в одиночестве читать. Записи делали соком лука на одежде.
Вышли из Пещеры ровно через год. Но за это время так обросли бородой, что люди испугались их, приняли за дьяволов и повели к царю. Царь тоже испугался. Приказал казнить.
— Что ж, знания наши бесполезны, если они не помогут нам, — сказал Ибн Сина. И прибег к гипнозу, чем они с братом и спаслись.
Уходя из города, Хусайн Пещеру… сжег.
— Смотрите, — говорит Бурханиддин, — и народ обвиняет Ибн Сину в гибели бесценного сокровища мира — книгохранилища Самани! Он сжег его, чтобы скрыть правду, — страшную, нечеловеческую правду: не мог один человек за одну жизнь, да еще такую короткую — Ибн Сина прожил всего 57 лет! — сделать столько открытий в медицине, физике, химии, математике, в науках о растениях, животных, в астрономии, механике, музыке и даже в науке о языке! К тому же еще он — вождь философов. И прекрасный вождь! Мы уже видели это. И еще — поэт! Я больше скажу… Первую книгу «Канона врачебной науки» Бу Али закончил в 1020 году.
А начал ее в Гургандже в 1005-м, как только прибыл туда из Бухары. Пятнадцать лет писал один том! Потом же, после 1020 года, за каких-то 17 лет оставшейся ему жизни создал около 430 трудов! Причем многие из них — энциклопедии века! «Канон врачебной науки» — 14 томов, «Книга исцеления» — 18 томов, «Книга справедливости» — 20 томов, «Книга по арабскому языку» — 10 томов и так далее. Откуда такая математика, невозможная ни для одного человека на земле?
Произошло страшное… И я, как человек, которого тоже родила мать, искренне страдаю за него. Так вот, слушайте…
… В Дихистане Ибн Сина продал душу дьяволу.
Встала, как конь на дыбы, тишина. Зашелестело смятение. Али, избитый палачами и более десяти дней пролежавши, в канахане, в месиве клещей, жестоко пожиравших его тело, весь превратившийся в боль, вяло воспринимал слова судьи, но то, что Бурханиддин сказал о союзе Ибн Сины с дьяволом, потрясло его. Соединять имя Ибн Сины с бесчестием, безбожием… Это делали На протяжении почти тысячи лет. К этому привыкли. Каждого святого при жизни мучили, называли еретиком, проминали, а потом оказывалось, что он самый божественный и есть. Но соединять имя Ибн Сины с дьяволом?! Говорить о союзе между ними!?. Нет ни одного человека на Востоке, по отношению к которому враги сделали бы такое… Среди бухарцев много фанатиков, особенно среди мулл. Они могут раскрутить это обвинение до великой трагедии!
С Ибн Синой случилась беда. Али сквозь невыносимую боль осознал это, силился что-то крикнуть в защиту Хусайна, Но в голове его все время осыпались какие-то барханы, и ветер передвигал их, и когда они наползали друг на друга, начиналась эта нестерпимая боль, как если бы Али был гусеницей, а Бурханиддин, держа его между пальцами, тихо сжимал.
Муса-ходжа тоже в эту минуту почувствовал неладное с Ибн Синой, В глазах его, в этой вечной тьме, вдруг взорвался свет, который алмазными осколками вошел в мозг в резал его при малейшем движении. Старик сидел, прикованный цепями, на чисто выметенной земле среди павлинов, склевывавших мощными клювами кукурузные зерна, и думал: «Что-то случилось с Ибн Синой. Что-то худшее, чем смерть». По дуновению ветра он угадывал отверстие впереди себя, выводящее на солнце, в мир. В отверстие входили и выходили павлины, Бурханиддин спрятал Муса-ходжу в павлиний сарай своего загородного дома — так боялся джуйбарских ходжей: Из тюрьмы, из самой потаенной камеры, они вызволили бы старика — представителя их рода, чтобы спасти честь, потому что никогда, ни один джуйбарский ходжа не сидел в тюрьме.
— Я могу доказать то, что сказал, — обратился Бурханиддин к народу и поднял в руке листок. — Вот письмо. Ибн Сина написал его… богу! Да, да, я не оговорился! Богу!! Слушайте! «О аллах! Нет у тебя товарища, к которому я мог бы обратиться с просьбой. Нет у тебя везиря, которому я мог бы дать взятку…»
Толпа возмущенно замахала руками.
— Подождите! Еще не такое услышите! Продолжаю: «Да, грешил я много. Большей частью осознанно. Но во всем следовал тебе, и потому ты не можешь покарать меня!»
Бурханиддин читал так, словно кидал куски живого Ибн Сины на раскаленную жаровню.
— «Да, я признаю запретность вина… Но пил и ПЬЮ столько, сколько хочу. И если потону в вине, то не смей сердиться на меня, ибо твоя работа — прощать».
Волна гнева захлестнула голос судьи. Пришлось немного переждать.
— «И потом, — читает Бурханиддин, — характер природы человека позволяет ему пить вино. Ты сам сказал: „В вине пользы для людей!“ Причем, сказал „польза“ но множественном числе! И ты же сказал: „Тот, кто здоров натурой, здоров и религией“. Так что, друг мой, если я и погружаюсь в вино, то слушаясь только твоих советов. И у тебя хватит совести наказывать меня?
