Как открывали мир. Где мороз, а где жара (Из истории путешествий и открытий) - Гумилевская Марта
Сон в лунную ночь
Прекрасный весенний вечер, теплый, душистый. На небе полная луна. Насмешливо улыбаясь, она засматривает прямо ко мне в окно. Уютно тикают часы, поют-заливаются на весь дом сверчки. Хорошо бы, подумалось мне, если б вот сейчас заговорили, задвигались, зажили своей жизнью все вещи в комнате. Как у Андерсена.
Между тем часы набрались духу, пробили одиннадцать, замолкли на секунду и снова затикали. Но молчат. Не говорят.
Вдруг мне показалось, что я в комнате не одна. И представьте себе — на низенькой скамеечке возле дивана, на котором я читала книгу, сидел странный «человечек» и тихонечко наигрывал на скрипке. Почему-то я нисколько не удивилась. Я тотчас же поняла, что это сверчок, тот, что живет со всей своей семьей в моей ванной комнате.
«Здравствуй, сверчок, — сказала я. — Как это мило, что ты навестил меня!»
«Знаете, я бы не осмелился, — ответил сверчок, опустив свою скрипочку, — это жена меня послала, велела спросить, где вы покупаете такое душистое мыло: в нашем магазине „Подарки“ или на Ленинском проспекте?»
Я засмеялась.
«Где придется, — ответила я. — Ты мне лучше расскажи, как случилось, что ты со своей семьей попал ко мне в дом?»
«Очень просто, — охотно ответил сверчок. — Когда-то на месте вашего большого дома стояли маленькие, деревенские. Ах, какие это были прекрасные времена! — мечтательно вздохнул мой странный гость. — В каждом доме — деревенская печь, а что может быть лучше!»
«Так тебе у меня не нравится?»
«Нет, почему же, — вежливо сказал сверчок, — у вас тоже хорошо. Но, знаете, мое детство связано с деревенским очагом, и потому он мне так мил…»
«Да, ты прав, все, что было в детстве, всегда мило…»
«Вот, бывало, — стал вспоминать сверчок, — мой дедушка по вечерам сядет в кресло в уголку, где потеплей, а мы, ребята, соберемся вокруг него и просим его что-нибудь рассказать. Особенно мы любили слушать о наших родственниках, свойственниках, — о полевых сверчках. Полевые сверчки строят себе комнатку где-нибудь на пригорке, на припеке. Комнатка чистенькая, уютная, к ней ведет длинный коридор, тоже в земле прорытый. Подумайте, роет землю, как землекоп, а никаких приспособлений у него нет. Способный народ! Вот построил полевой сверчок себе комнатку, устал, решил выйти на улицу. Вход в коридор прикрыт травкой, чтобы посторонние не видели: мы, сверчки, пугливые, чужих боимся. Вышел сверчок, присел на пороге и песенки наигрывает на своей скрипочке. Глядишь, знакомые подойдут, а среди них и милое существо… Вот наш холостяк и решает жениться. И ведет он жену в готовую комнатку, и станут они жить-поживать, а там, глядишь, детишки пойдут…»
Сверчок призадумался, помолчал.
«Но больше всего, — продолжал он, — мы любили, когда дедушка рассказывал нам о далеких заморских странах, там ведь тоже живут сверчки. Один тропический сверчок…»
Но тут зазвенел телефон, и я проснулась… Книга вывалилась у меня из рук, она была раскрыта как раз на том месте, где речь шла о сверчках.
Сверчки очень пугливы, и наблюдать за ними в естественных условиях невозможно. Поэтому исследователи сажают их в садки под стеклянным колпаком, кладут им листик салата и следят, как они себя ведут. Вот сверчок женился, и мама-сверчок откладывает в землю соломенно-желтые яички, продолговатые, цилиндрические, с закругленными концами. Из таких яичек через две недели выходят малютки: кончик яйца отстает, приподнимается и малыши выходят, «как из коробочки с сюрпризом». Одеты они в тонкие белые рубашечки, словно спеленатые, и сразу же начинают выкарабкиваться из земли. Весной земля мягкая, и крошкам удается довольно легко выйти на волю. Рождается их очень много, но выживает лишь незначительная часть, «Кто только не хватает этих бедняжек! — говорит ученый-исследователь Анри Фабр. — Муравьи, лягушки, ящерицы». Но оставшиеся в живых растут, меняют платьица — окраску — и начинают самостоятельную жизнь.
Очаровательная музыка наполняет летние ночи. Поет сверчок-трубачик, самый лучший музыкант этого семейства. Наверное, его в древности ловили, сажали в маленькие плетеные клетки и подвешивали к окнам. Сверчки хорошо переносят неволю и прекрасно играют на своих скрипочках. А летом трубачики сидят на каждом кусте роз или лаванды, на ветвях фисташек и звенят-заливаются, прославляя лунную ночь и радость жизни!
Так же поют сверчки и в далеких заморских странах Южной Америки, в сельве Амазонки, среди тропических деревьев, лиан и орхидей.
…Луна высоко стоит в небе, ее свет какой-то волшебный, неправдоподобный. Он вливается в хижины и не дает людям спать, он завораживает заросли, реку, и все становится фантастически-сказочным. Поют лягушки, их песня словно серебряный колокольчик; стрекочут-заливаются сверчки… Заколдованное царство света и звуков.
Завораживает, но и устрашает черный мрак тропической ночи, когда нет луны. Лес становится опасным, таинственным. Под пологом сельвы без оружия нельзя ходить: мало ли какая ждет там встреча. Может быть, на ветвях притаился страшный хищник — ягуар, гроза индейцев. А может быть, неподалеку скользит бесшумная смерть — ночная змея бушмейстер, крупнейшая из ядовитых змей Южной Америки. Большая, сильная, с коричневыми ромбами на серой спине, змея при виде путника с фонарем в руках медленно сворачивается в широкую спираль и лежит, словно круглый ковер. Плоская голова покоится на одном из колец, маленькие гранатовые глазки завороженно глядят на фонарь. Эта тварь и не помышляет о том, чтобы спасаться бегством, «как поступило бы большинство пресмыкающихся, ибо бушмейстер не ведает страха. Правда, он и не нападает. А просто ждет с возвышенным спокойствием, сознавая свою силу».
Ночная сельва полна какими-то странными таинственными существами.
Вот пролетела безобразная летучая мышь-вампир. Ее недаром так назвали. Потому что вампир — настоящий кровопийца, как вурдалак или упырь из сказок.
Но вампир Южной Америки ничего общего со сказкой не имеет. Однако поведение его так же таинственно, как бывает в сказках. Жертва его — будь то человек или домашнее животное — не чувствует укуса. Как видно, вампир, перед тем как- укусить, летает над своей жертвой, усыпляя, завораживая ее взмахами своих крыльев. И только когда жертва крепко уснула, вампир присаживается, просверливает на теле ее своим твердым языком круглую дырочку и сосет кровь. Жертва просыпается вся в крови, которая сочится из круглой ранки. Только по этой ранке можно узнать, что ночью прилетал в гости вампир-кровопийца.
Что-то большое, мягкое проносится мимо вашего лица — это огромная ночная бабочка с блестками на крыльях. Размах ее крыльев — до тридцати сантиметров!
Вылетает на охоту и сова — «дочь луны», как называют ее индейцы, потому что видят ее только в светлые ночи, но она летает всегда, только сливается с бархатным мраком сельвы и становится невидимой.
А в короткие сумерки то тут, то там появляются маленькие лесные фонарики; они вспыхивают желто-зеленой искоркой, «предвещая ночное факельное шествие и звездные лесные балы».
Наши светлячки средних широт бледнеют перед тропическими светящимися мухами. Индейцы называют их «кукухо». Светят они сильно, ярко; одна такая муха, словно фонариком, освещает страницу книги. А если собрать несколько мух и посадить их в стеклянную банку, то станет так светло, будто вы зажгли лампу.
Ни одно праздничное шествие, ни один карнавал не обходится без кукухо.
Ими освещают вывески ресторанов, их сажают на ветки деревьев перед входом в дом, красавицы украшают ими свои прически, платья, блузки!
Но кукухо не просто забава, не просто красивое зрелище. Недаром их любят индейцы, жители сельвы. Сколько раз кукухо освещали им путь! А если подвязать их к ногам, то они своим сиянием вспугнут ядовитых змей. Змеи боятся их яркого да к тому же движущегося света и уползают в сторону. А кукухо летают, они горят на деревьях, как звезды.
