Евпраксия - Антонов Александр Ильич (книги онлайн полные версии .TXT) 📗
Под возгласы толпы кортеж добрался до городской площади, где стоял дворец графини Матильды. Это было красивое здание из розового камня, с балконами, с мраморной отделкой проёмов окон и дверей. Однако Евпраксия не успела налюбоваться дворцом. Матильда знала, что ей и её путникам нужен отдых, что они голодны. В большой зале, где пыли накрыты столы, Евпраксию ждал сюрприз. Её встретил архиепископ Гартвиг. И она обрадовалась ему, как родному отцу.
За столом Евпраксия грелась под взорами Гартвига и Матильды. Ей было приятно видеть Конрада и ловить любопытный взор принца Генриха. Рядом с нею сидели её верные русичи, её сердечный сокол Родион. Всё это наполняло её грудь безмятежным покоем. Правда, у неё по-прежнему болело сердце от потери своей кровиночки. Где её дитя, что с ним? И, быть может, больше всего по этой причине она жаждала отмщения Генриху. Как ей хотелось увидеть его раздавленным, униженным, но не убитым, а медленно умирающим от позора и одиночества.
Прошли сутки. Евпраксия отдохнула. Слуги графини принесли ей новую, достойную императрицы одежду. Словно зная вкусы Евпраксии, Матильда прислала ей всю одежду византийского покроя — удобную и красивую, прислала сафьяновые красные сапожки как символ верховной власти. А позже, к вечеру, она пришла в покой Евпраксии сама и с нею был архиепископ Гартвиг. Императрица уже догадалась, почему он в Каноссе, близ графини Тосканской. «Только она может справиться с Генрихом. Что ж, теперь я не одинока», — мелькнуло у Евпраксии.
В камине пылали золотистые грабовые поленья, в покое было тепло, горели светильники. Евпраксия пригласила Матильду и Гартвига сесть в кресла, к огню. Графиня спросила:
— Как вы отдохнули, ваше величество?
— Я наконец-то пришла в себя и поверила, что кошмары позади, — ответила она.
— Слава богу, отозвалась Матильда.
Какое-то время все сидели молча, любуясь весёлой пляской языков пламени на поленьях, в камине. Они знали, что предстоит трудный разговор, в котором не должно быть скрытности. Ещё не было ни слова сказано о Генрихе, но Евпраксия понимала, что речь пойдёт только о нём. Ей показалось, что он, как губительный источник, волновал всех, кто хоть раз вдохнул исходящий от него смрад.
Наконец Матильда посмотрела на Гартвига, тихо сказала:
— Преподобный отец, жизнь сделала тебя мудрой. Потому скажи нам, на какую стезю ступить, чтобы покарать зло, какое окутало наши державы?
Очевидно, Гартвиг ждал, что Матильда побудит его сказать первое слово об императоре. Однако он повёл речь осторожно.
— Я не осмелюсь взять на себя миссию пророка и судьи над человеком, о котором поведём речь. Над ним свершатся суд Господень и суд людской. Потому сочту своим долгом только то, что с вашей помощью приближу час того суда. И на том суде вместе с вами скажу обвинительное слово.
— Мы готовы следовать за тобой, преподобный отец, — ответила Матильда и прикоснулась к руке Евпраксии, словно утверждая, что та согласна с ней.
— Спасибо, ваше величество, спасибо, дочь моя. Силы мои прибывают. Но путь наш труден, борьба — и того более. Однако победы над злом никогда не даются легко, — продолжал Гартвиг. — Лишь уповая на Спасителя, мы очистим нашу землю от сатанинских сил. Потому, ваше величество, — обратился Гартвиг к Евпраксии, — я прежде всего призываю вас к чистосердечному излиянию той боли, какую вы несёте в груди своей. Сочтите нас своими духовниками и скажите всё, что высветит неблагочестивого Генриха.
Евпраксия приняла эту просьбу как нечто неизбежное. Она знала, что никто в Германии не несёт в себе того, что ведомо ей о своём супруге. Знала она и то, что многие его боготворят и чтят, как своего кумира. И только её самоотречение, её принародное покаяние дадут судьям право подвергнуть императора суровому осуждению, призвать на его голову гнев Спасителя, кару Божью.
Однако собраться с духом, пройти через муки покаяния и стыда у неё не хватало сил. Стыд — как он мучителен! Даже тогда, когда нет в том твоей вины. Целомудренная по нраву, она не могла так просто, без мук, обнажить себя даже перед близкими, полюбившимися ей людьми.
Гартвиг наблюдал за лицом Евпраксии, освещённым пламенем камина, понимал её терзания и страх сделать первый шаг к исповеди. И помог ей.
— Ты, матушка государыня, расскажи нам, какую встречу оказал тебе император в Мейсене, в день приезда на нашу землю.
Евпраксия вспомнила случившееся почти десять лет назад на площади Мейсена так явственно, что ей показалось, будто это произошло недавно. Она услыхала рёв верблюдов, увидела расстроенного рыжебородого человека в доме с балконом. Ей стало смешно, она даже улыбнулась и почувствовала облегчение, словно освободилась от тяжёлой руки, сдерживающей дыхание.
— Странно всё, — начала свой рассказ Евпраксия, — но как-то получилось, что я с первой встречи в Мейсене почувствовала к Рыжебородому неприязнь, хотя вовсе не знала его. Тогда мне показалось, что он корыстолюбив и надеялся поживиться чужим добром. Позже, когда княгиня Ода рассказала мне о том, как он, получив от великого князя Изяслава дары, обманул его, я поняла, что корыстолюбие в его крови. Вскоре же, за трапезой у тётушки Оды в Гамбурге, я увидела в его глазах похоть. Может мне так показалось, но он бесцеремонно разглядывал мою отроческую стать. Потом я об этом забыла и вспомнила вновь лишь в монастыре, когда вернулись три наши воспитанницы с той ассамблеи, на которую их увёз Генрих. На них было тяжко смотреть: испитые, измочаленные, опустошённые. Позже я узнала, что они побывали на мессах николаитов... — Евпраксия говорила тихо, делала паузы. Чувствовалось, что она вынуждена одолевать смущение, какое мучило её, когда она рассказывала об оргиях николаитов. И всё-таки она продолжала раскрывать новые и новые злодеяния Генриха.
— Когда погиб мой супруг, ко мне приезжал маркграф Дед и Саксонский. Он печалился вместе со мной, потом открылся. Так получилось якобы, что он и Генрих задумали отравить императора. Когда мой супруг пришёл во дворец, Дед и дал яд и научил, как поступить. Штаден так и сделал, высыпал яд в кубок, а как пришёл миг, подал его императору. Однако Деди утверждал, что кубок с ядом остался в руках у моего супруга. «И как он мог перепутать, уму непостижимо», — удивлялся Деди. Потом лекари нашли в кубке императора растолчённую яичную скорлупу, а в кубке маркграфа — яд.
— Всё так и было, — подтвердил Гартвиг.
Печальный рассказ об императрице Берте Евпраксии не хотелось начинать. Она знала, что её смерть осветили так, будто Берта сама наложила на себя руки из ревности. И не было над ней насилия, николаиты, дескать, не обесчестили её. «И как только злопыхатели могли заподозрить меня виновным в смерти супруги. Я же любил её и никому под страхом калии не позволял к ней прикасаться. Хотя признаюсь, что Берта бывала на наших мессах и ассамблеях», — поделился однажды сокровенным Генрих с Евпраксией.
Однако разговор об императрице Берте всё-таки случился. Его повела графиня Матильда. Ей и всем знатным родам Италии и Германии было до мелочей известно надругательство над императрицей.
— Я знаю, что сказать понтифику Римской церкви, когда дело дойдёт до суда над Генрихом. Я назову свидетелей, и они донесут до христолюбивых католиков правду о злодеянии. Есть у меня очевидцы и из николаитов, — продолжала Матильда. — Верю, что в день суда они придут с покаянием, когда бы тот суд ни случился.
— И всё-таки, ваше величество, — обратился Гартвиг к Евпраксии, — вам быть главной обличительницей и ваше слово будет решающим.
— Хотелось, чтобы всё так и было. А по-иному и не смыть мне позор, — заключила Евпраксия.
Воцарилась тишина. Ни Матильда, ни Гартвиг не побуждали Евпраксию раскрыть то, что претерпела она. Добрые люди не хотели подвергать молодую женщину новым мукам. Гартвиг встал от камина, выпил вина, как всегда это делал во время беседы, прошёлся по покою, вновь опустился в кресло и заговорил:
