Княжна Владимирская (Тараканова), или Зацепинские капиталы - Сухонин Петр Петрович "А. Шардин"

Объяснение графа Огинского, при полном незнакомстве ни с историей, ни с географией, ни с этнографией России и Персии и при желании ему вполне верить, могло показаться вероятным, поэтому и не было отвергаемо княжной. Впрочем, она понимала прекрасно и то, что отвергать его весьма для неё невыгодно. Принимая это объяснение на веру, она получает пенсию; отрицая же, остаётся при сомнительных надеждах, которые могут представляться только в виде летящего в небе журавля.

Поэтому, после нескольких секунд молчания, она сказала твёрдо, остановив на лице посла свой ласкающий, бархатный взгляд:

   — Я принимаю условия, поставленные завещанием последнего из князей Владимирских-Зацепиных, выйду замуж не иначе как за одного из прямых потомков русского князя Рюрика, не раздроблю имения и во всём буду поступать согласно желанию завещателя. Я обязуюсь также принять в основание своих действий указания, которые были намечены мне аббатом д’Аржанто. Вместе с тем я желаю знать: встречу ли я от кого-нибудь поддержку, если начну действовать как княжна Владимирская, желающая вступить в свои права?

Ока кокетливо перегнулась на диване, на котором сидела, смотря вопросительно на Огинского своими глубокими и как бы влажными глазами.

Граф даже вздрогнул от этого взгляда. Видимо, он был сам не свой от влияния этой чарующей, кокетливой красоты.

   — Начинайте, начинайте, княжна, — сказал наконец Огинский восторженно. — Разве может найтись человек, который отказал бы вам в поддержке и помощи? Что касается меня, то моя жизнь, моё состояние я бы с радостью...

Но среди этой восторженности своей Огинский вдруг вспомнил, что ведь он не только Огинский, но посол, и посол великой державы, находящейся, по несчастию, под ударами и рассчитывающей для спасения своего на его дипломатические способности. Он невольно остановился, подумав: «С ней, право, забудешь даже свою дорогую отчизну». Потом он продолжал уже сдержанно, в другом тоне:

   — Признаюсь, княжна, я не знаю таких, которые могли бы отказать вам в помощи. Если вы не найдёте себе поддержки здесь, во Франции, поезжайте в Польшу. У нас, на Литве, есть много вельмож, которые за честь поставят себе пожертвовать всем состоянием своим вам, вашим правам, вашей красоте. Вот хотя бы князь Радзивилл. Он, наверно, не пожалеет ничего. Притом же он, кажется, Рюрикович по роду, по крайней мере по женской линии, — прибавил он, улыбаясь, — так что, выйдя за него замуж, вы не нарушили бы условия завещания. Я говорю это, однако ж, против себя. Нет человека, который, видя вас, пожелал бы, чтобы вы вышли замуж за другого.

   — Вы шутите, граф, а мне нужно серьёзное и точное объяснение. Вопросы о соединении во мне персидского и русского происхождения и о поддержке, на которую я могу рассчитывать, составляют для меня в данную минуту положительно вопросы моего будущего.

   — По первому из этих вопросов я объяснил вам всё, что допускает моя память, и обещаю вам приказать составить меморандум, насколько буду в силах собрать сведения. Говорят, ваш дядюшка виделся сам с Радзивиллом, и они уговорились...

Разговор продолжался долго, долго, а два любовника, обращённые в придворных, расхаживали взад и вперёд перед запертой дверью, зная, что их царица сидит за этою дверью чуть ли не с первым ловеласом Польши. Как быть? Взялся за гуж, не говори, что не дюж! Зато княжна Владимирская всё устроила, всё обговорила с любезным послом, и за пенсией мог хоть завтра являться её гофмейстер...

Трубецкому, после того как он неудачно хотел присоединиться к отряду Екатерины ещё на походе, волей-неволей пришлось явиться к Екатерине. Он, не задумываясь, принял присягу. Государыня приняла его очень милостиво.

— Вы настаивали, князь, чтобы покойный император скорей короновался. Совершенно согласна с вами. Это должно быть первым действием вступающего на престол монарха, поэтому возлагаю на вас обязанности приготовить всё для моей коронации.

Трубецкой понял государыню: эти слова, милостивые, ласковые, возлагающие на него почётную и важную обязанность, указали ему, что, во время её царствования, он может рассчитывать на всё, даже на её милости, только не на власть. Царствовать ему при ней уж ни в каком случае не удастся. А Трубецкому не хотелось ничего, кроме власти. Он понял, что даваемое ему поручение, обозначая особое к нему доверие государыни и выказывающее её уважение к его знаниям, уму и распорядительности, есть вместе с тем и почётная ссылка. Он должен был ехать сейчас же в Москву, оставя открытое поле для честолюбивых замыслов другим.

Трубецкой повиновался. Но в душе его кипела буря, и, вызванный, под предлогом приискания богатой невесты, в Москву каким-то купцом Белобородовым, князь Дмитрий Васильевич Зацепин, снабжённый всем, что нужно, и наэлектризованный внушениями и обещаниями, отправился из Москвы в заволжские степи. Куда? Зачем? — никто не знал, кроме, говорят, князя Никиты Юрьевича Трубецкого, хотя в Москве Дмитрий Васильевич с ним и не виделся. Но ведь Никита Юрьевич любил делать всё так, чтобы комар носу подточить не мог; удивительно ли, что он не захотел, чтобы кто-нибудь знал, что он даёт средства на какую-то секретную экспедицию.

Недаром, однако ж, говорят, что судьба — индейка. Как смолоду князю Никите Юрьевичу удавалось всё и он объегоривал каждого, так теперь всё пошло навыворот. Князь Дмитрий Васильевич никуда не доехал, никаких целей не достиг, никакой экспедиции не совершил. По дороге на него напали черемисы ли, нагайцы ли, или свои русские разбойнички, и напали не по одиночке, не крадучись, а посреди белого дня и целой шайкой человек в пятьдесят, и князь вместе со всеми его сопровождавшими был зарезан. Разбойники не задумались перерезать всех с ним бывших, чтобы разговору меньше было. И сгиб таким образом наш родовитый кутила-мученик, сгиб ни за денежку. Не придётся ему больше ни псарей продавать, ни с молодым Бироном в карты играть и кучеров проигрывать; не придётся ни с дворовыми девками развратничать, одевая их Терпсихорами и помонами, ни богатой невесты отыскивать. Ну сгиб, так сгиб, от того хуже ли?

Хуже или не хуже, а над тем местом, где схоронили его со всеми его гайдуками и приспешниками, схоронили без всякого христианского напутствия, и теперь ещё, говорят, стоит чёрный, подгнивший, совсем наклонившийся, но не свалившийся ещё деревянный крест: дескать, помолись, христианин, за души убиенных! Да ещё, говорят, что воеводиха от пальца мёртвого князя Дмитрия Васильевича с ума сошла и сожитель её, воевода, целую свою жизнь о том вспоминал и плакал. Да, видите, убили их разбойники, да и ограбили дочиста, даже рубашки со всех поснимали; не сняли только с руки у князя Дмитрия Васильевича бриллиантовый перстень.

Понравился перстень воеводе, когда он на следствие с конвоем приезжал, велел снять; думал: «Жене подарю, у ней же руки жирные, полагаю, как тут впору будет».

А воевода с воеводихой были недавно обвенчаны и жили душа в душу.

Но перстень с мёртвого пальца не снимался. Делать нечего, велел воевода у покойника палец отрубить, да в шутку и привези к жене в подарок перстень вместе с пальцем.

Ругнула своего сожителя воеводиха за глупую шутку, но от перстня не отказалась, велела очистить его от пальца и принести к себе, а когда принесли — надела перстень на руку и забыла совсем о пальце. Князя Дмитрия Васильевича так без пальца и похоронили.

Только вот с той самой поры воеводихе стал всё покойник мерещиться; и во сне, и наяву покоя не даёт. Придёт покойник, поглядит таково ласково и скажет тихо:

   — Агафья Трифоновна, а где же мой палец?

У Агафьи Трифоновны волосы дыбом, а он всё своё, да таково жалостливо:

   — Ты перстень возьми, Агафья Трифоновна, а палец отдай! Ну зачем тебе мой палец?

Агафья Трифоновна закричит благим матом, а покойник говорит ещё тише, ещё жалобнее:

   — Не кричи, Агафья Трифоновна, а лучше скажи: где же мой палец?

«Что делать! — сказал себе Трубецкой, когда узнал о смерти Дмитрия Васильевича. — Неудача, полная неудача! Нужно другого поискать, да где такого другого сыщешь? Кутила был, но храбр и умён! Делать нечего, пока кто-нибудь попадётся подходящий, нельзя ли что-нибудь поделать с Иванушкой?»