Салават Юлаев - Злобин Степан Павлович (полные книги .txt) 📗
— Ну, смотри, чего плохо будет, вино пьёшь, проспишь — на себя пеняй богу, смертью казню!.. А станешь народ обижать, подарки тащить, деньги брать от народа — и тоже повешу… Чтобы жалобы не было на тебя никакой! Государь ведь за правду идёт, и мы будем за правду…
Перед выходом из Красноуфимска Салават, по казацким обычаям, призвал горожан на круг.
— Вот вам, народ, государевы верные слуги — атаман Иван Иванов да есаул Чигвинцев Матвей. Они для добра во всём промышляют. Ослушности им никакой ни в чём не чинить, а на того, кто их слушать не станет, великий штраф будет от государя, — сказал Салават, обращаясь к кругу. — А ежели они в чём народ обидят, то к нам отпишите. Государь никому не простит, кто народ обижает!
— А где нам тебя отыскать, господин полковник? — выкрикнул из толпы одинокий голос.
— Не соломинка в поле — как-нибудь сыщешь! — с усмешкой сказал Салават.
Араслан Бурангулов был храбрым сотником. Одним из первых на призыв Салавата взялся он за оружие в погоне за провиантским отрядом в селе Камышлы. С того дня Араслан сам набрал довольно народу, храбро бился при взятии Сарапуля и одним из первых ворвался в Красноуфимск. Несколько мелких редутов было захвачено им, не один гусарский разъезд был им побит и взят в плен.
Салават, уходя в поход, оставил его защищать Красноуфимскую крепость.
— Верно стой, Араслан-подполковник, — сказал ему Салават. — Ни в какую сторону сердце своё не пускай отклоняться. Если воры возьмут город, то с тылу на нас ударят. Стены, дороги, реку держать велю тебе именем государя. Окопы и засеки я твои осмотрел — все построено ладно. Держись, Араслан.
Канзафар Усаев вышел в направлении Екатеринбургской крепости, а Салават, расставшись с ним, отправился под Кунгур, под которым недели две уже стояли войска пугачевцев: командир башкир Батыркай, заводской атаман Пётр Лохотин и казачий яицкий атаман Михайла Мальцев обложили Кунгурскую крепость со всех сторон.
Несколько приступов на крепостные стены уже было отбито.
Десять из четырнадцати пушек, взятых в Красноуфимске, шли с Салаватом на помощь войскам, осаждавшим Кунгур. За ними везли подводами порох, картечь и ядра.
С самим Салаватом ехало всего сотни три молодых всадников, но имя героя и пушки, которые вёз он, должны были впятеро увеличить силы войск, осаждающих крепость.
Конный разъезд по пути прискакал к Салавату сказать, что вдоль по реке Уфе нагоняет их тысячный конный полк. Тотчас заняв вершину горы, Салават сам расставил на ней пушки, заслоняя дорогу к Кунгуру, и выслал разъезды, надеясь разбить с горы пушками любого врага.
К вечеру, возвратясь, разъезды сказали, что это идёт им же на помощь войско царя, набранное по горным заводам и из крестьян-хлебопашцев. Салават решил дождаться его.
Только утром другого дня показалось войско вдали на белизне снегов. Салават выехал навстречу начальнику.
Крепкий, рослый, широкоплечий атаман, ехавший впереди приближавшейся рати повстанцев, показался Салавату знакомым, но он не сразу признал в грозном военачальнике с широкой чёрной бородой, как сединой, покрывшейся инеем, перепоясанном саблей, с ружьём за плечами и с бригадирским знаком на лихо заломленной мохнатой казацкой папахе табынского кузнеца Ивана Степановича Кузнецова, с дочкой которого, черноглазой пылкой Оксаной, провёл Салават любовную ночь…
Бригадир Кузнецов тоже не сразу узнал Салавата. Лишь повитавшись за руки и поглядев друг другу в глаза, оба они улыбнулись, как старые знакомцы.
— Здоров, господин Салават-полковник! — приветствовал табынский кузнец.
— Здоров, господин бригадир! Иван Степаныч, кажись…
— Верно вспомнил — Иван Степаныч! К тебе я, полковник, — сказал Кузнецов. — Государь указал мне тебе пособить. Ведь ныне я главный российских и азиятских войск предводитель.
Соединив отряды и не сходя с лошадей, они продолжали вместе поход под Кунгур, обмениваясь новостями и совещаясь о планах дальнейших действий.
Салавату не раз хотелось спросить Кузнецова об Оксане, но он не решался, а сам Кузнецов ни словом не помянул о дочери.
Была середина января. Стояли морозы…
Недалеко уже оставалось до Кунгура, когда в лесу разъезд, высланный Батыркаем, встретил отряд Кузнецова и Салавата.
— Не дело вам, атаманы, вести своё войско при белом дне. Ночи выждали бы в лесу, чтобы не знатко в Кунгуре было, что войско пришло. То бы мы, как зверя в берлоге, их там обложили, — сказал Пётр Лохотин, встретивший их около полудня.
Только ночью без шума вошли воины в ближние деревеньки под самый Кунгур и стали в них по дворам, потеснив команды, стоявшие раньше, и не разбивая своих таборов.
Ярким морозным утром Салават с Кузнецовым и Батыркаем пустились, под видом простых воинов, осматривать крепость со всех сторон.
В противоположность Красноуфимской крепости и ряду мелких острожков, сдавшихся после взятия Красноуфимска, эта крепость — Кунгурская — не была обветшалой и разорённой прежними восстаниями: новые башни, новый, крепкий острог, недавно возведённые новые высокие бастионы — все делало её более грозной и неприступной, чем окружающие острожки.
Осаждающие войска не стояли в непосредственной близости от кунгурских стен. Мороз загнал их по соседним деревенькам вблизи дорог, ведущих из города, и гарнизон крепости то и дело производил вылазки. Когда Салават и Кузнецов были вблизи крепости, к её стенам под военным конвоем как раз подходил обоз в полсотни возов, гружённых хлебом и сеном: высланные из города фурьеры разжились продовольствием и фуражом и решили прорваться в город.
Наблюдая издали приближение обоза к крепости, Кузнецов и Салават с досадой подумали о том, что командиры осадных войск прозевали обоз, но Батыркай, бывший с ними, лишь рассмеялся, услышав такое предположение, и указал на лощину, где вдруг вдоль реки замелькали откуда-то взявшиеся башкирские лыжники с луками и колчанами за плечами. Каждый из них в отдельности был похож на обычного лесного охотника, но, собранные в отряд в три сотни человек, они стали воинской силой.
Собирая по деревням людей в войско, Салават несколько раз встречался с тем, что бедняки пастухи не могли выйти на царскую службу, потому что у них не было лошадей. Это он сам, Салават, собрал их в отряды лыжников. Первому из этих отрядов он сам поставил начальником и предводителем горного пастуха Сары-Байсара, дав ему чин поручика.
Лыжники Сары-Байсара в полку Батыркая, посланного первым под Кунгур, стяжали почёт и славу бесстрашных бойцов.
В белых сермяжных шубах, привычные укрываться в снегах от зоркого зверя, они незаметно подкрадывались к врагу, внезапно обрушивались дождём метких стрел и, обнажив медвежьи ножи, смело мчались в смертельную рукопашную схватку… В быстроте они состязались с конницей, а там, где снег был глубоким, опережали коней, мчась как ветер… Опытные дозорные и разведчики, быстроногие вестники, не знающие страха в рукопашном бою, они были незаменимы в зимнее время.
Лыжники давно уже выследили обоз, приближавшийся к крепости.
Перед самым городом лыжные дозоры обогнали обоз и предупредили о нём свой отряд, и вот по лощине вдоль Сылвы охотники выбежали на добычу.
Предводитель лыжников Сары-Байсар, заслонив рукой глаза, вглядывался в крепость, переводил узкие, раскосые глаза на обоз и снова на крепость, определяя расстояние и взвешивая собственные силы и время.
Обоз ехал в сопровождении драгунского взвода. Сары-Байсар колебался.
— Можно поспеть теперь, — как бы отвечая на его мысль, сказал за его спиной юркий, малорослый, похожий на мальчика воин. — Наши лыжи не хуже аргамаков и уж, конечно, быстрей этих кляч.
— Ружья у них, — опасливо заметил Сары-Байсар, почёсывая скулу.
— Они из ружей будут мимо бить, а наши луки без обмана, — запальчиво возразил малыш. — Ты забыл, Сары-Байсар, мы привыкли бить зверя на бегу. Я ни разу ещё не промахнулся ни по лосю, ни по козе, а в позапрошлом году мне случилось перегнать оленя, да так, что он, прыгнув, увяз в снегу от прыжка, а я перепрыгнул через него с обрыва и тут же его убил.
