Сильные мира сего - Дрюон Морис (читать книги без регистрации .txt) 📗
– Благодарю вас, сударыня, я уже положил достаточно, – ответил отец Будрэ.
Он наклонил чашечку, в которой лежало четыре куска сахару.
– Как же это сочетается со святостью жизни, ваше преподобие? – с легким лукавством спросила Жаклина.
– Но я вовсе не святой, сударыня, куда там! Я бы еще мог, пожалуй, приблизиться к истинно святой жизни, останься я таким, каким был в двадцать лет, или если бы, скажем, я с тех пор стал лучше. Но мне думается, в большинстве своем люди всю жизнь только и делают, что утрачивают надежды и чаяния, присущие им в двадцать лет. А я не настолько обуян гордыней, чтобы считать, будто представляю исключение из общего правила.
Ему показалось, что он говорит слишком серьезно о себе, и он со смехом добавил:
– К тому же я ужасно люблю сладкое…
Поистине доминиканец, присланный к Жаклине отцом де Гранвилажем и посещавший ее уже почти два месяца, выглядел человеком необычным. У этого рослого шестидесятилетнего мужчины под белой рясой явственно обозначался живот. Опускаясь в кресло, он не разваливался, а сидел прямо. Он был совершенно лыс, почти без бровей и ресниц, щеки на его массивном лице обвисли, тяжелый подбородок утопал в жирных складках шеи. О таких людях говорят: неладно скроен, да крепко сшит.
Он происходил из крестьян и не скрывал этого.
– Меня часто спрашивают, не родственник ли я маркизу де Будрэ. О нет! Я вовсе не знатного происхождения. Я из небогатых Будрэ: шестеро моих братьев трудятся, обрабатывая землю в Артуа, а я счел себя вправе трудиться на ниве Господней.
В этом человеке не было и следов томного аристократического благочестия, свойственного настоятелю монастыря отцу де Гранвилажу. И все же отец Будрэ был по-своему не менее величествен.
Год назад во время поста он с успехом прочитал проповедь в церкви Мадлен, в нынешнем году ему поручили выступить с проповедью в соборе Парижской Богоматери, и доминиканец мало-помалу завоевывал известность в духовных кругах.
Ничто не могло повредить его железному здоровью и ясности духа. Шла ли речь о том, чтобы проповедовать Евангелие в храме, или о том, чтобы наставить на путь истинный воспитанников коллежа, или, наконец, о том, чтобы вернуть в лоно церкви заблудшую овцу, – за все он брался с одинаковым и всепоглощающим рвением, ибо все на свете казалось ему одинаково важным.
Когда отец Будрэ впервые пришел в особняк на авеню Мессины и его провели в будуар Жаклины, то, едва взглянув на молодую женщину, он сказал себе: «Борьба будет трудной».
Пока служитель церкви объяснял молодой вдове причины своего визита, он не увидел в ее глазах ни вражды, ни недоверия, но прочел в них молчаливое презрение. Казалось, взгляд Жаклины говорил: «Ну что ж, святой отец, исполняйте свои обязанности!» – словно он был фельдшером, который приготовляет все необходимое для бесполезного укола.
И тогда доминиканец совершенно неожиданно для Жаклины принялся разглядывать безделушки и всякие редкости.
Целых десять минут он только и делал, что восклицал:
– А это что такое?.. А это? О, как красиво!
Особенный интерес у него вызывали старинные книги с тисненными на переплетах большими гербами. Он терпеливо расспрашивал, и даже его удивление выдавало знатока, который разбирается в самых различных областях и стремится еще более углубить свои познания.
– Жизнь маршала Таванна… Должно быть, один из ваших предков?.. Да-да, он участвовал в битве при Монконтуре…
Поведение отца Будрэ поразило Жаклину. Уже одно присутствие этого дородного человека в белой рясе нарушало привычную обстановку небольшого будуара. Могло показаться, что сюда вошел оживший Бальзак, изваянный Роденом.
Внезапно доминиканец взял со стола чуть пожелтевший портрет молодого драгунского офицера в парадном мундире; в углу рамки виднелась другая, маленькая фотография того же офицера – это были те самые снимки, которые стояли на ночном столике Жаклины, когда она родила Жана Ноэля. Старик долго разглядывал обе фотографии.
– Это ваш муж, не правда ли?.. Какое прекрасное лицо, прямое, открытое… Должно быть, я его буду очень любить, сударыня, – произнес он.
Отец Будрэ сказал это с таким видом, словно речь шла о человеке, с которым ему завтра предстояло познакомиться и долгое время бок о бок идти в жизни.
Затем он повернулся к Жаклине и пристально посмотрел ей в глаза…
Встретив взгляд старика, державшего в руках портрет Франсуа, Жаклина горько разрыдалась.
– Вам не за что просить прощения, сударыня! У вас нет причин стыдиться своего горя, – сказал доминиканец. – Всякая любовь, представляющаяся людям чрезмерной, есть путь к Богу.
С этими словами отец Будрэ удалился. Принимая свой плащ из рук слуги, он произнес:
– Благодарю, брат мой.
На следующий день он снова появился, через два дня пришел опять; так началась его борьба за душу Жаклины.
Как известно, исповедоваться в грехах нелегко. Но еще труднее открывать другому человеку свою тоскующую душу.
Между тем и дни, и ночи, и сновидения Жаклины были одной длинной цепью душевных и физических страданий.
«Если загробная жизнь существует, то Франсуа навеки проклят… Но это неправда, Бога нет, загробной жизни тоже нет, есть только бездонный мрак, пустота. Если бы Бог существовал, он не допустил бы его гибели. Да, за гробом нас ждет лишь мрак, и я никогда больше не увижу Франсуа… Я мертва, мертва, хоть и не отдаю себе в этом отчета. Я тщетно ищу Франсуа во мраке, и не нахожу его!.. Я предпочитаю страдать от ужасных воспоминаний, связанных с его гибелью, лишь бы не очутиться одной перед лицом небытия… Я трушу, я боюсь умереть. Он призывает меня, а я делаю вид, будто не слышу, потому что у меня недостает мужества убить себя…»
Полубредовое состояние приводило к тому, что Жаклина по ночам пробуждалась в полном изнеможении, близкая к обмороку, либо в страхе вскакивала с постели и заливалась слезами; сердце ее лихорадочно колотилось, руки и ноги были холодны как лед, глаза застилала черная пелена, окружающий мир представлялся ей чем-то призрачным, она с трудом сознавала, где находится и что происходит вокруг.
Кошмарные видения переплетались между собой, менялись местами, смещались во времени. Молодой женщине казалось, будто мозг ее опутан густой сетью, и это ощущение было до жути реальным.
Каждую минуту она ожидала, что Франсуа позовет ее к себе, и, не слыша этого призыва, не только отрицала существование Бога, но даже словно упрекала его за то, что он не существует.
Следовало опасаться не столько возможности самоубийства Жаклины, сколько того, что она лишится рассудка.
Терпеливо, шаг за шагом отец Будрэ трудился над тем, чтобы разорвать сеть, в которой билась Жаклина, и заменить ее более просторной сетью – верой во всемогущество Бога.
Ему пришлось нелегко. Смерть дорогого нам существа, погибшего в расцвете сил, подрывает самые основы веры и порождает неверие, которое почти невозможно преодолеть.
Жаклина обычно сидела, забившись в угол дивана, бессильно уронив на колени исхудалые руки и беспрестанно поворачивая на пальце ставшее слишком свободным обручальное кольцо. Постепенно она начала чувствовать, что присутствие доминиканца приносит ей облегчение.
Ощущение физического здоровья и жизнелюбия, которое словно излучал отец Будрэ, благотворно действовало на нее. А его глаза, светившиеся добротой, рождали в ней желание довериться ему и обрести в этом опору…
Пребывая в состоянии полной душевной растерянности, Жаклина не могла не склониться перед подобной силой и не покориться ей. Просторная белая сутана доминиканца казалась больному воображению несчастной женщины единственным светлым пятном в окружавшем ее мраке.
Стоило отцу Будрэ взмахнуть широким рукавом, как в комнату будто входила толпа верующих со всех концов земли, и он призывал их в свидетели. В другой раз он воскрешал пятнадцать поколений предков Жаклины, глубоко преданных церкви и догматам религии. Но главное – он изо дня в день воссоздавал мир, и при этом так, что и умерший Франсуа, и живая Жаклина могли существовать в нем одновременно, связанные какими-то таинственными узами.
