Фаворит. Том 1. Его императрица - Пикуль Валентин Саввич (читать книги онлайн txt) 📗
– А я тоже упрямая! – выпалила в гневе. – Таков уж порядок у меня: что не начато, то не сделано. Но что начну, до конца доведу, хотя бы тут костьми разлечься…
На пороге комнат предстал Алехан Орлов:
– Поздравляю всех: Россия плывет морем Средиземным!
– Браво, – отвечала Екатерина. – Кыс-кыс-кыс…
С улицы отчаянно провизжали полозья саней. Екатерина подошла к окну. Зима выпала снежная. Петербург утопал в высоких сугробах. Через замерзшее стекло она разглядела возок, обитый для тепла войлоком, дверь распахнулась, наружу выставилась трость, облитая серебром, затем высунулась нога в громадном ботфорте.
– Румянцев прибыл! – доложили императрице.
Она сорвала платок с головы, прихорошилась перед зеркалом:
– Его-то мне и надобно… Пусть идет.
Она приняла полководца в своих личных покоях, где они удобно расположились в креслах-сервантах. Чтобы не зависеть от услуг лакеев, Екатерина сама доставала из сервантов посуду и закуски.
– Вино будешь пить, Петр Александрыч?
– Коли дашь, отчего ж не пить мне?..
С хитрецой женщина начала беседу издалека:
– Поздравь царицу свою: наш фрегат «Надежда благополучия» под флагом коммерческим пришел в Ливорно с товарами.
Румянцев оценил появление корабля в Средиземном море, которое доселе было закрыто для мореходов русских.
– Виват! – сказал он, осушая чарку.
– Хорошо бы нам теперь заранее дороги в ханство Крымское проведать, чтобы верные шляхи в степях иметь.
Румянцев отставил трость, взялся за холодную рыбу.
– Какие там дороги в степях ногайских! Посуди сама: остались тропочки путаны, еще с походов Миниха намеченные. Ежели армию туда громоздить, так все заново учиняй – с магазинов украинских, со сторожек запорожских… Чистое поле перед нами!
– А на Украине смутно стало, – завела Екатерина о главном. – Гетман шибко провинился. Старшиґна казацкая строптивость нам оказывает. Всяким обозным, хорунжим да бунчуковым желательно господами стать, они там с сала повзбесились, латифундии себе разводят, палаццо на хуторах строят, будто маркизы версальские, а гайдамаки режут их заодно с шинкарями да панами гоноровыми…
Румянцев еще не понимал, зачем она его вызвала.
– Вот еще анекдот! – со смехом сказала Екатерина, подливая ему водки. – Столь избыточная довольством страна, при добром климате и плодородии баснословном, в казну русскую ничего не дает, а Россия знай себе в Украину тыщи бухает, как в прорву ненасытную, и куда там все девается – ума не приложу… Пей!
Генерал-аншеф выпил, но закусывать не стал.
– Говори, мать моя, чего тебе от Румянцева надо.
Екатерина сказала, что скоро объявит гетманство навеки уничтоженным, а его решила сделать президентом Малороссийской коллегии и генерал-губернатором тех краев неспокойных.
– Когда укажешь в Глухов отъехать?
– Когда я вырву булаву из рук гетманских…
В ход была пущена тяжелая артиллерия – Панин!
– Жезл фельдмаршала, – объявил он Разумовскому, – заменит вам булаву гетманскую. Государыня сохранит вам пожизненно содержание гетманское, а в придачу к Батурину дает город Гадяч со всеми селами и хуторами… Подумайте сами, граф, что двери Эрмитажа откроются для вас и вашей супруги сразу же, едва вы разожмете пальцы, дабы выпустить из них булаву свою.
– И кто же ее подхватит? – спросил Разумовский.
– Как реликвия священная, пусть хранится в роду вашем.
– За все, что мы, Разумовские, для императрицы сделали, могла бы она и добрее быть! Но теперь я вижу происки ее тайные: отняв булаву у меня, она ее своему кобелю передаст.
– Кирилла Григорьич, умный ты человек, но сказал глупость явную. Гетманство не передается – оно истребляется!
– А что загвалтят в Сечи Запорожской?
– Для тебя более важен гвалт петербургский…
В конце года Разумовский сдался и был ласково принят Екатериною, но при его появлении она уже не вставала. В канун святок, собираясь в Глухов, пришел проститься Румянцев. Екатерина сказала ему, что война с турками неизбежна:
– Еще года два, и услышим клич военной трубы…
Лошади стыли у подъезда, закуржавев от морозного инея. Екатерина, оказывая особую честь наместнику, проводила его до вестибюля, где уже чуялось лютое дыхание зимы. Потом выскочила и на площадь – с непокрытою головой; в прическе ее сверкал дивный персидский аграф, доставшийся в наследство от Елизаветы.
– Не застынь, матушка, – сказал ей Румянцев.
– Сейчас побегу… Ну, поцелуемся!
Потом легко вспорхнула обратно по лестницам. Женщине исполнилось 35 лет – она была полна энергии и здоровья, ее не надо было еще подталкивать, напротив, она нуждалась в том, чтобы ее порывы сдерживали. «Слава страны, – писала она в эти дни, – составляет мою собственную. Это и есть мой главный принцип!»
Где-то далеко отсюда притих ее Цербст.
Весело отпраздновали при дворе рождество 1765 года, удалось растормошить даже бегемота Панина, и Никита Иванович, заплетаясь толстыми чурками ног, плясал «барыню», взмахивая платочком, а вокруг него ходила вприсядку сама императрица. Телесно обильные статс-дамы плыли павами в хороводе, распевая «Заплетися, плетень», фрейлины угощались костяничным морсом, кавалеры играли с ними в бирюльки. Екатерина продулась в макао с бывшим гетманом и расплатилась горсткою неотшлифованных бриллиантов. Вдруг с шумом и визгом нагрянули дурашливые бабы в сарафанах и платках – переодетые братья Орловы, громила Петр Пассек, «шпынь» Левушка Нарышкин и прочие чудаки, которые всегда хороши, лишь пока трезвые… Далеко за полночь токайское и пунши совсем уже развязали языки, фрейлина Олсуфьева горько рыдала за колонною от безнадежной любви, а Екатерина, испытав большое желание двигаться, заявила, что поедет кататься по городу.
– Морозище страшный, – отговаривал ее Орлов.
– Вот и хорошо… Едем!
На запятки саней запрыгнули Алехан с Григорием, лейб-кучер Никита громко высморкался, кони с места пошли наметом, следом помчались закованные в латы кавалергарды с петушиными гребнями на касках. Сияла большая лунища, мороз постреливал в деревьях, верный Никита, чуть пьяный, спросил императрицу:
– Куды хочешь-то, матушка?
– А мне все равно сегодня – куда завезешь!
Петербург был на диво пустынен, в окнах догорали последние свечи, утомленные праздником жители отходили ко сну, – кони рвали грудью во мрак переулков, прямо в стынь, в ледяной звон, в пересверк инея… Екатерина повернулась к запяткам:
– Вы еще не закоченели там?
– Гони дальше, – отвечали Орловы, потирая уши.
От Смольной деревни сани вывернули в Конногвардейскую слободу, из-под заборов сонно пробрехали сторожевые псы. Неожиданно Алехан тронул императрицу за воротник шубы:
– Эвона дом твоего камер-юнкера.
– Какого?
– Потемкина…
Она дернула Никиту за кушак, чтобы остановился.
– Проведайте его, – наказала братьям.
Орловым не хотелось:
– Да спит он. Время позднее.
– Нет, не спит. Я вижу свет в одном окошке…
Под грузным шагом богатырей надсадно скрипел снег. С крыльца толкнули двери – заперты. Стали барабанить – не отпирают. Алехан плечом своротил двери с запоров. Братьев поразила запустелая нежиль в комнатах. Одинокие свечи горели в поставцах.
– Эй, кто тут живой? Отзовись…
В белой рубахе до пят явился старец с распятием на шее. До пояса свисала борода, а один глаз закрывала неопрятная тряпица. Орловы даже испугались:
– Гришка, что ли? Неужели ты?
– Я, – отвечал Потемкин.
Алехан сорвал с его лба повязку:
– Э-е, брат, да ты и впрямь окривел…
Куртизаны потоптались, не зная что сказать.
– А мы не одни: матушка-государыня в санках осталась, ждет. О тебе спрашивала. Не хошь ли повидать ее?
– Уезжайте все, – внятно отвечал Потемкин.
Братья ушли. Екатерина спросила их:
– А где же мой камер-юнкер?
– Не вытащить! Глбза у него, правда, нет…
