Грань веков - Эйдельман Натан Яковлевич (книги онлайн без регистрации полностью .TXT) 📗
Конституционная партия была, конечно, сильно ослаблена отсутствием Панина. Однако вечером 11 марта на квартире Зубова и в других местах могли толковать о представительных учреждениях как любезных завтрашнему царю: ведь его «конституционные мечтания» не были секретом.
Декабрист Михаил Фонвизин (лицо заинтересованное, но появившееся в столице только через два года после событий 11 марта) пересказывает то, что сам «слышал от графа Петра Александровича Толстого, который был при Павле I генерал-адъютантом».
Со слов Толстого Фонвизин отмечает «одно важное обстоятельство, мало известное, но которое он, будучи тогда в Петербурге, мог знать по своим близким сношениям с заговорщиками». Речь идет об «Акте конституционном», которым будто бы «Пален, Папин и другие вожди заговора» хотели с первой минуты ограничить власть Александра. Смешение лиц и времен в рассказе декабриста (упомянут отсутствующий в столице Панин) позволяет думать, что речь идет о более ранней стадии заговора, но далее Фонвизин прибавляет, что «это намерение известно было и генералу Талызину, тогдашнему командиру Преображенского полка, одному из главных участников заговора и человеку, искренне преданному Александру. Талызин и предупредил его, что в решительную минуту от [Александра] потребуют принятия и утверждения конституционного акта, и убеждал его ни под каким видом не давать на то согласия, обещая ему, что гвардия, на которую Талызин имел большое влияние, сохранит верность Александру и поддержит его. Александр последовал внушениям Талызина и устоял против настоятельных требований Палена и Панина».
Рассказ кажется недостоверным, но, поскольку речь идет о Преображенском полковом командире Талызине, свидетельство его ближайшего подчиненного, Толстого, довольно весомо.
Так или иначе, ни «манифеста № 1» Трощинского, ни «конституции Панина – Палена» в архивах обнаружить не удалось. Мы можем лишь гадать, не было ли двух параллельных процессов: пока Трощинский занимался ближайшей задачей, не формулировал ли, например, Иван Муравьев «панинские заветы», проект ограничения самодержавия, и не отсюда ли будущая к нему немилость?
В общем программа-максимум заговора остается куда более туманной, чем программа-минимум: ликвидация Павла.
Приближается назначенный час. Генералы выходят из квартиры Зубова в полном параде – «ленточники».
Важные генералы, мундиры, ленты и кресты – знак торжественного события и в то же время символ его законности, легальности: ведь и форму, и многие ордена они получили именно от Павла. После, в следующие дни, Платон Зубов демонстративно наденет запрещенную круглую шляпу. Сегодня, однако, он при павловском параде. Так выходят они в ночной Петербург…
«Немного позже полуночи, – утверждает Беннигсен (и по всей видимости, несколько ошибается: дело происходит до полуночи), – я сел в сани с князем Зубовым, чтобы ехать к графу Палену. У дверей стоял полицейский офицер, который объявил нам, что граф у генерала Талызина и там ждет нас».
Они соединяются с Паленом то ли у входа, то ли уже войдя в здания близ Зимнего дворца, предназначенные для лейб-гвардейского корпуса. «Мы застали комнату полной офицеров, – продолжает Беннигсен, – они ужинали у генерала, причем большинство находилось в подпитии».
Другая запись рассказа Беннигсена: «Все были по меньшей мере разгорячены шампанским, которое Пален велел подать им (мне он запретил пить и сам не пил)».
Коцебу помнит, что Беннигсен нашел в комнате 40 человек; более точный Ланжерон говорит о 60. Впрочем, число меняется: подходят, подходят… К тому же некоторые заговорщики в карауле, другие в полках; отсутствует, к примеру, сам хозяин квартиры, Талызин.
180 человек – это общая оценка Саблукова. Ланжерон находит, что в столице было до 300 заговорщиков. Когда свергали Петра III, число активно участвовавших гвардейских офицеров было 30 – 40.
Меж тем в комнатах генерала Талызина к моменту появления лидеров пируют уже примерно час; идет «сводный», объединенный ужин, как бы эпилог нескольких конспиративных ужинов.
Мы уже знаем, что сюда пришли по «билетику» от Палена те, кто догадываются, но подробно, по часам, не осведомлены.
Кто же здесь, на «вечере» у Талызина (позже иные расценят эту ночь как настоящую встречу русского XIX в.!)?
Преобладают, естественно, обер-офицеры, от прапорщика до капитана включительно, – молодые люди не старше 25 – 30 лег; однако пришли и штаб-офицеры, до гвардейских полковников включительно. Большая же часть старших чинов – генералы Талызин, Депрерадович, Уваров, полковники Вяземский, Запольский, Арсеньев, Волконский, Мансуров, Кутузов – находится во дворце или при солдатах.
Что же привело сюда, к Талызину, десятки людей?
Прежде всего настоятельная рекомендация или приказ Палена и наследника (таковы Козловский, Аргамаков). Многие современники, даже сочувствующие (а позже декабристы), подчеркивали личные, своекорыстные мотивы у большинства собравшихся: один грубо обижен царем, другой сидел в крепости, третий мстит за собственный страх – простой, дворянский «цинический» или полуцинический подход!
Пушкин в оде «Вольность» гениально формулирует то, что говорилось в кругу Николая Тургенева и других ранних декабристов: Павел для них тиран, но – «падут бесславные удары…»; «на лицах дерзость, в сердце страх…»; и далее известные образы: «неверный часовой», «рукой предательства наемной», «о стыд! о ужас наших дней!», «звери», «янычары»…
Позже, в 10-й главе «Евгения Онегина», семеновцы –
Были, мы знаем, и другие оттенки во взгляде «детей 1825-го» на «отцов 1801-го» (вспомним беседу Пестеля и Палена). Однако главное обвинение не снималось: тогда, 11 марта, шли на кровь и убийство не ради высокой цели, что еще могло быть предметом рассуждения и спора о Бруте и тираноборцах. Шли из корысти…
«В 1801 году, – запишет декабрист Никита Муравьев, – заговор под руководством Александра лишает Павла престола и жизни без пользы для России».
Не просто с этим согласиться или не согласиться. Пока же отметим только чрезвычайную трудность при выяснении истинных мотивов, двигавших заговорщиками. Большинство не оставило мемуаров, о своих целях мало писали и говорили. Однако даже «поверхностный смотр» участников обнаруживает разнородность их состава. Единство действий еще не означало единства мотивов. События временно сплотили идейных и циничных противников Павла… К тому же ночью с 11 на 12 марта вихрь событий, приказов не дает офицерам задуматься. Их почти не спрашивают – приказывают! Реальные отношения вождей заговора и рядовых участников совсем иные, чем у декабристов с их равенством и сравнительно широким обсуждением цели и средств. И там и тут структура заговора во многом предвосхищает структуру будущей власти: конституционное правительство в случае успеха декабристов было бы продолжением тайных обществ на ином уровне; «улучшенное самодержавие», которого добивались конспираторы 1801 г., предвосхищалось «самодержавной структурой» паленского заговора.
Итак, с 11 часов финальный ужин обер– и штаб-офицеров. Как и на предыдущих – много разговоров, обычных анекдотов и насмешек в адрес Павла.
И вот – кульминация. Открывается дверь, и входят вожди (все вместе или сначала Пален, а за ним Зубовы). Это 11 часов (Коцебу) или половина 12-го (Вельяминов-Зернов), после полуночи (Беннигсен).
В Михайловском замке жизнь уже замерла: внешние и внутренние ночные караулы, свечи, тишина. Павел уже вернулся от прекрасной Анны наверх в свою комнату… Из последних фраз, будто бы запомнившихся легкомысленной Гагариной, к нам еще раз долетает: «…завтра полетят головы».
