Клятва Тояна. Книга 1<br/>(Царская грамота) - Заплавный Сергей Алексеевич (книги онлайн без регистрации полностью TXT) 📗

«Ну?! — растеклась но лицу князя просительная улыбка. — Выбирай, Василей!»

А что выбирать-то? Тырков не за наградой в татары ходил, а затем, чтобы на месте разобраться, которые из их князей слово, данное Москве, не держат, к киргизам из-за русийских неустройств готовы откачнуться, ясак хитрят не платить и другие недружества делают. Сумел Тырков все тугие узлы миром распутать, согласие с татарами найти и укрепить. С полным ясаком назад возвернулся. За что тогда и жаловать, коли не за такую службу?

Молчание затянулось.

— А ты, Василей, чего ноздрями дергаешь? — первым не выдержал немого единоборства Голицын. — Али слово какое чешется? — и вдруг заобижался: — Ты вот ко мне с уместными вестями пришел, а соименник твой Васька Панов с худыми. И не впервой ужо. Хоть бы ты его наставил, как надо с сибирцами середину держать, от своих людишек при этом не отступаясь. Скажи здраво! Ну?

— Пожду, однако, Андрей Васильевич, — разлепил тяжелые губы Тырков. — Не моего ума дело при большом сибирском воеводе наставления давать. Хоть бы и Ваське твоему Панову. Да и ты покуда об Евдюшке ни единого слова не молвил. Будто не он всему виной!

Щекастое лицо Голицына сделалось серым, дырчатым, как речной песок.

— Дойдет очередь и до Евдюшки… У каждого своя вина… Я о другом реку — об умной середине.

— И я об том же, Андрей Васильевич. Только у середины два конца. Ежели не с того начать, не то и получится. Я так себе понимаю. А ты?

— Не забывайся, письменный голова! — снова вспыхнул Голицын. — Знай свое место! Не я у тебя под вопросами, а ты у меня! — и тише добавил: — Вижу, приустал ты с дороги. Плохо соображаешь. Ступай, отдохни, авось полегчает.

Тырков не шелохнулся. Ему стало жаль Голицына: это уже не тот князь, что запрошлым летом прибыл из Москвы на сибирское воеводство. Тот справедлив был, распорядителен, о делах устроительных всечасно пекся, умел подначальных людей уместным словом разжечь, а этот чванлив, ругателен, двоедушен. Почему так? — Да потому, что скоро ему восвояси отправляться. Два года — срок быстротечный, надо успеть и послужить, и покормиться. Вот и хватает Голицын напоследок все, что может, не тяготясь совестью. Наверстывает упущенное. Не до воеводских забот ему теперь, не до русийской чести.

Мздоимствует, через подставных заворуев сибирцев грабит. Ему с ними больше не жить. А Тыркову и другим служилым людям тут оставаться, вкупе с остяками и прочими иноплеменными народами общий порядок строить. Объясни им потом, что Евдюшка Лык и его всевластный покровитель — еще не Русия…

— Ступай, говорю! — нетерпеливо махнул рукой Голицын. — Мы с дьяком сами как-нито разберемся.

— Гонишь? — усмехнулся Тырков. — А ежели я в обыск себя назову?.. На месте, небось, видней, что к чему.

— В какой еще такой обыск? — опешил Голицын. — Выдумал тоже: из седла в седло. Ты и в баньке-то еще не был. Так? И с женочкой своей не перенежился. А? Отдохни сперва… Или забыл, что у рвения обратная сторона есть: сиречь скорохватство? Я ведь и на него подумать могу.

— Думай, Андрей Васильевич, твоя воля, но в обыск пусти!

— Час от часу не легче. Да что с тобой, Василей Фомич? Не узнаю, ей-Богу.

— А то, что ложка дегтя бочку меда портит. И эта ложка с твоего двора вышла. Коли я так подумал, другие меж собой об том же вслух скажут. Хорошее скоро забывается, а плохое долго помнится. Не оставляй его после себя.

— Загадками говоришь…

Голицын помял воздух пальцами, прикидывая, как быть с дерзким письменным головой. И вдруг сообразил: а никак! Пусть едет! Тотчас! С глаз долой! Сам напросился! На тех же лошадях, которыми в южные земли ходил! С теми же казаками! Евдюшка хоть и Лык, да не лыком шит. Небось, давно в потайном месте схоронился. Ищи его теперь свищи но дремучим северным лесам. А и сыщется, не беда: за большим сибирским воеводой главный присуд. Он казнит, он же и милует. Авось ни до того, ни до другого дело не дойдет. Пока суд да пересуд, князь Голицын к Москве отъедет, там его никакими челобитными не достанешь. На место первого тобольского воеводы другой боярин сядет. Вот он пусть и решает, на чем остановиться.

— …Ну да ладно! — заключил Голицын, радуясь, что может обвести Тыркова вокруг пальца, — Убедил! А потому отправляю тебя в Куль-Пугль, Василей! Неотложно! Сперва уличения собери, да чтоб веские были. А вдруг шаман этот Кабырла сам себя жизни лишил? Это одно дело. Ежели Евдюшка помог — другое. Надо, чтобы все по установлениям государевым было, а не как покажется.

— А потом? — нетерпеливо перебил его Тырков.

— А потом словишь виновных и в Тоболеск притащишь. Но без самоправства! Выставим их на общее посрамление.

— Словлю! — эхом откликнулся Тырков.

— То-то, братец, — приземистый Голицын покровительственно вскинул руку на его высокое плечо и пообещал:

— Вернешься, пожалую тебя за оба посыла сразу! Ты хоть и колюч, Василей, но ревнив к службе премного. По душе мне это.

Воеводская рука мешала Тыркову. И что за причуда такая у малорослых вельмож — снисходительно опираться на своих более гораздых телом послужильцев? Будто к земле хотят пригнуть, унизить перед собою.

— Благодарствую, Андрей Васильевич, — осторожно высвободил плечо Тырков. — Все исполню, как ты велел, — и, не удержавшись, снова пообещал: — Будет вор Евдюшка перед твои очи!

Потом, уже на воеводском крыльце, пожалел о своем хвастовстве. Зачем гусей дразнить? Перемолчал бы лучше, не показывая норова. Дело само за себя скажет…

Остынув немного на крепком морозце, велел стремянному Семке Паламошному собирать отпущенных на отдых казаков.

Семка и глазом не моргнул: собирать, так собирать. Эка невидаль: с дороги в дорогу. Сидя жить, чина не нажить, а на посылах, может, и обломится. Он парень молодой, езжалый, своим домом покуда не обзавелся. Где постелят, там и ладно; куда пошлют, туда и дорога. Все ему интересно, все внове. Дважды переспрашивать сказанное не привык. Взлетел на коня, сверкнул удалыми глазами и умчался исполнять веленое.

В Куль-Пугль Тырков решил идти по левому берегу Иртыша — через Вачиерские и Карабинские земли местных татар. Там больше продувных мест с мелким снегом и спасительными проходами в завалах, которые наделали упавшие от старости и бурь деревья.

Уже на остяцкой стороне встретились отряду Тыркова семь оленьих упряжек. На самой нарядной мужской ездовой нарте кем-ухол восседал старик в белом гусе [301] с шаманским посохом в руках. По его знаку упряжки остановились.

Тырков спрыгнул с коня и почтительно приблизился к нарте старика.

— Пычавола, карыс нумсанг хонняхо [302], — сказал он то немногое, что твердо запомнилось ему из прежних общений с остяками.

— Пычавола, руть-эква-пырыщ [303], — далекая улыбка тронула тонкие, похожие на трещину губы старика. — На понты парымын эты номы кзыта [304].

Посох был выточен из неглы, [305] закрасневшей от времени, как начищенная медь. Сверху его украшал крылатый медведь, в лапах которого замер объятый им человек, ниже — безголовые существа, уподобившиеся лягушкам, еще ниже — шу — змея.

Есть язык слов, есть язык изображений. Во втором языке Тырков покуда не тверд, но такие простые изъяснения, как на посохе, ему понятны. От совокупления крылатого медведя с человеком рождается шаман, его дар проникать в каждый из трех миров, общаться с добрыми и вредоносными духами, помогать людям преодолевать трудности их дальнего пути. Безголовые существа, уподобленные лягушкам, — это умирающие и оживающие в другом облике души предков и вместе с тем — знак единства жизни и смерти, света и тьмы, изобилия и голода, женского и мужского начал, а змея шу, которой никто и никогда из северных людей не видел, охраняет душу-тень во время ее путешествия в Патлан — Страну Мертвых.