Александр Великий или Книга о Боге - Дрюон Морис (книга жизни .TXT) 📗
Потрясенные, молчаливые и дрожащие, собравшиеся увидели, как он в разорванной одежде возвращался во дворец. Три дня, запершись в своих покоях, он никого не принимал, кроме Гефестиона, которому даже не отвечал.
Он не хотел ни умываться, ни бриться, ни менять одежду. Уныние охватило лагерь, все бродили растерянные, не зная, какое решение принять. Они не могли предположить, что их угрозы будут иметь такие последствия. Расстаться со своим царем таким образом казалось им невозможным. Все прошлое, которое он напомнил им, заставило их почувствовать всю прочность уз, которые они хотели разорвать.
Внезапно, на третий день Александр созвал всех военачальников и персидских сановников для назначения их на разные гражданские и военные должности (чтобы создать новые воинские формирования). Многие из них стали «родственниками царя» наподобие тех «кузнецов царя», которые окружали Дария. Александр принял решение образовать когорты, которые станут называться «верные персидские пехотинцы», «верные персидские конники», «персидская когорта воинов с серебряными щитами», «царский эскорт персидской конницы», предназначенные заменить собой гетайров.
Когда эта новость распространилась, все македоняне собрались перед дворцом, бросили оружие на пороге, умоляя царя выйти к ним, обещая выдать всех зачинщиков мятежа, крича, что отдают свои жизни в его руки, что он может вести их, куда угодно, но они не покинут его дверей ни днем, ни ночью, пока он не простит их. Прошло несколько часов, и Александр появился наконец. Македоняне в слезах бросились ему в ноги. Он сделал знак, что хочет обратиться к ним, но не смог. Он сам был так взволнован, что слезы лишили его голоса. Один из старейших командиров-гетайров, Калин, находившийся в первом ряду, закричал: «Нам особенно обидно, Александр, что некоторых персов ты называешь „родными“, что ты их приветствуешь поцелуем, в то время как мы не имеем права на такую честь».
Александр перебил его: «Но вы все без исключения мои родственники – моя семья. Отныне я не стану вас называть по-другому!..».
Тотчас же Калин бросился в объятия царя, чтобы получить поцелуй, который стал причиной стольких волнений. И все присутствующие хотели того же, в суматохе они подталкивали друг друга к Александру, душили его в объятиях, прижимались губами к его щекам, рукам, одежде до тех пор, пока все не получили возможность дотронуться до него; потом, собрав оружие и испуская крики радости, они закружились вокруг него в бешеном хороводе.
Через несколько дней десять тысяч отпущенных ветеранов отправились по домам, как это было решено, но со слезами и посылая благословения своему царю. Ими командовал Кратер, только что получивший должность наместника Македонии, чтобы заменить на этом посту Антипатра. Олимпия достигла своей цели, добившись отставки старого наместника. Семидесятилетний Антипатр получил приказ: сразу после замены его Кратером привести контингент молодых новобранцев и дать отчет об одиннадцати годах правления.
XVIII. Смерть Патрокла
Затем Александр отправился провести лето в Экбатанах, обычной резиденции персидских царей в жаркое время года. Он отпраздновал свою тридцать вторую годовщину в царском дворце, крыша которого была из серебряных черепиц, а стены залов обшиты панелями из золота. Там он занимался устранением беспорядка, причиненного управлением Гарпала, и в особенности приготовлениями к большому африканскому походу, о котором думал вот уже много месяцев. Он приказал построить флот в тысячу боевых кораблей; все порты Эгейского, Финикийского и Персидского морей принялись за работу. Было начато строительство дороги вдоль морского побережья: она должна была идти от Александрии Египетской к Кирене и от Кирены к Карфагену. По ней Александр собирался отправить часть своей армии, пока сам он будет плыть вокруг Африки.
Часть нового флота отправится покорять Карфаген, чтобы открыть царю путь к триумфальному возвращению, и будет ждать его у Геракловых столбов!
Как бы ни были велики дела гениальных людей, следует знать, что они ничтожны в сравнении с тем, о чем они мечтали. В этом схожи завоеватели и поэты, ученые и зодчие; на взгляд обычных людей, их жизнь заключает в себе сотню жизней; но для них самих и для скрытой в них энергии их судьба всегда остается незавершенной.
То была для Александра пора грандиозных замыслов во всех областях. Его пожирала яростная жажда свершений; в поспешности же, с какой он кидался осуществлять все свои грезы, проглядывало беспокойство: он уже думал о том, сколько времени ему отмерено. Он снарядил поход для исследования Гирканского моря, иначе называемого Каспийским. Он вспомнил о том, чем Македония и он сам были обязаны царю Филиппу, и решил воздвигнуть ему в Пелле пирамиду, которая должна была, согласно составленному плану, превзойти высотой пирамиды Египта. Он приказал построить шесть гигантских храмов: два Зевсу-Амону в Дионе и в Додоне, два Афине в Трое и Кирене и два Аполлону в Дельфах и на Делосе.
При экбатанском дворе жили тогда три тысячи архитекторов, изобреталей машин, ученых, художников, скульпторов, поэтов, философов и музыкантов. Динократ, построивший Александрию Египетскую, предложил высечь статую царя в скалистом мысе, отроге Афонской горы, нависающем над Эгейским морем; Александр должен был выходить по пояс из морских волн, из его левой руки изливалась бы река, а на правой ладони покоился бы город с десятью тысячами жителей. Этот проект очень серьезно обдумывался.
Вдруг осенью во время Дионисийских празднеств умер Гефестион. Он не появился на церемонии, так как после пиршества, где он чересчур много пил и ел, у него началась лихорадка. Но Александр, которому непременно надлежало быть на стадионе, чтобы возглавить игры, не обеспокоился, так как врач Главк, также находившийся в амфитеатре, заверил его, что больной поправляется. И на самом деле, Гефестион почувствовал себя лучше, к нему вернулся аппетит, и он, воспользовавшись отсутствием врача, чтобы нарушить его предписания, съел целую пулярку и выпил большой кувшин вина. Час спустя он был при смерти; когда же Александр, которого известили слишком поздно, примчался к его изголовью, Гефестиона уже не было в живых.
Горе Александра перешло все человеческие границы. На целях три дня он закрылся в комнате с мертвым, распростершись на полу рядом с ним, не принимая пищи, без сна, не переставая стенать, и когда пришлось вынести тело, которое начало разлагаться, вопли царя были так ужасны, как будто он лишился рассудка.
Ни один человек в мире не был оплакан своим другом, ни одна женщина своим возлюбленным, ни один брат своим братом так, как Гефестион Александром. Лик царя был нечист из-за отросшей бороды и слез, одежда разорвана, волосы он обрезал себе ножом; он сам вел под узцы лошадей, везших останки Гефестиона; поскольку их гривы и хвосты были обрезаны согласно обычаю, он приказал остричь также всех лошадей и мулов армии; он запретил всякую музыку в городе, приказал снести зубцы стен, погасить огни в храмах, как это делают, когда скончается царь, и приговорил врача Главка к распятию. Две гробницы должны были быть воздвигнуты Гефестиону: одна в Вавилоне, чтобы принять его тело, другая в Александрии Египетской, чтобы стать убежищем для духа его двойника. Александр послал также гонца к оракулу Сивы, чтобы узнать, следовало ли воздавать Гефестиону божественные почести и должна ли память о нем стать предметом нового культа.
Траур продлился три месяца; Александр был еще весь во власти своего горя, когда в начале зимы он снова направился в Вавилонию. По дороге ему указали на некое племя, которое отказывалось платить подати; он приказал вырезать все племя, заметив, что это была жертва, приносимая памяти Гефестиона.
Приближаясь к Вавилону, он узнал, что там находились послы всех еще не покоренных им народов, которые, проведав о приготовлениях к большому походу на запад, спешили передать ему свои мирные послания. Эфиопы (черные люди, живущие в самом сердце Африки), карфагеняне, иберы, этруски, сицилийцы, римляне и даже галлы – все народности мира выслали в дорогу своих представителей, чтобы узнать намерения завоевателя, снискать его расположение и засвидетельствовать ему свою внезапную дружбу, порожденную страхом. Уже только слухи о его замыслах не давали им жить спокойно. Ибо народы никогда не поспевают за судьбой; слава скрывает от них то, что могли бы открыть светила; если незнание или самонадеянность толкают их к собственной погибели в начале пути повелителя, то страх ослепляет их и внушает им позорную осторожность тогда, когда этот повелитель уже близок к своему концу, и их устрашает только тень того, чем он был.
