Богдан Хмельницкий - Рогова Ольга Ильинична (книги онлайн полностью .txt) 📗
– А не скажет ли пан бывший войсковой писарь, – заметил он ядовито, –на каких правах он владеет Суботовым? Насколько мне известно, у него нет никаких документов, даже дарственной записи.
– Думаю, пана подстаросту это не может интересовать, – небрежно заметил Хмельницкий. – Его это совсем не касается.
– Почем знать, почем знать, – проговорил Чаплинский, – что кого касается, об этом трудно судить, а вот что кому дано на слово, да еще безо всяких документов, того и своим считать нельзя. Сегодня его, а завтра мое. Богдан готов был вспылить, но удержался и спокойно проговорил:
– Так как это пана подстаросту интересует, то могу ему сообщить, что Суботово даровано отцу моему за заслуги. Все, что тут есть, заведено отцом и мною, мы получили полосу пустопорожней земли. Не думаю, чтобы у человека можно было отнять то, что приобретено его потом и кровью. По крайней мере верю, что при нынешнем старосте это невозможно.
– Почем знать! – загадочно повторил Чаплинский. – Кто тянет сторону хлопов, спасает от виселицы ночных бродяг да мутит народ, тот не может надеяться на помощь панов.
Богдан вспыхнул и вскочил с места.
– Пан подстароста забывается! Он мне ответит за свои слова!
– Эх, батюшка! – вмешался Тимош. У него уже давно подергивало ус от нетерпения и сжимались кулаки. – Разве можно тебе, славному воину, о такого брехалу руки марать. Это мое мальчишеское дело неучтивых гостей выпроваживать.
Он засучил рукава своего кафтана, подошел вплотную к Чаплинскому и, грозно уставившись на него, проговорил:
– Проси тотчас у отца прощения!
– Прочь, молокосос, – запальчиво прокричал Чаплинский, побагровев от гнева, и собирался уже рукою отстранить Тимоша, как вдруг тот плотно обхватил его своими мощными руками и понес.
Дружный хохот раздался в зале. Картина была слишком смешна: коротенькие ножки Чаплинского болтались, он силился освободиться, но молодой богатырь нес его как ребенка и вынес в другую комнату. Все бросились к окнам. Вскоре Тимош появился на крыльце, сошел со ступенек, бережно поставил пана на землю и с поклоном проговорил:
– Вот так-то, пане, поворачивай до дому. Сейчас пришлю панского гайдука с шубой и шапкой!
Проговорив это, Тимош быстро скрылся за дверью, оставив ошеломленного пана на дворе.
А на дворе тоже шел пир горой. Там стояли столы, загроможденные бараньими и бычачьими тушами, были выкачены бочки с вином и пивом, вынесены на блюдах целые груды оладьев и лепешек. Богдан угощал всю нищую братию, собравшуюся из окрестностей, и челядь, приехавшую с гостями.
Когда пана Чаплинского высадили так бесцеремонно на двор, все калеки и слуги окружили его: поднялся хохот, гам, шутки. Пан задыхался от злобы, топал ногами, грозил им саблею, к величайшему удовольствию смотревших в окно гостей. Наконец гайдук принес ему бурку и шапку, а мальчик подал коня, и он ускакал, не дожидаясь своих слуг.
В столовой, между тем, гости пили и шумели, шумели и пили; многие из них стали уже клонить свои головы, ложиться на лавки. Полковник Кречовский тоже лежал в числе других, но Барабаш был еще на ногах и крепился. Марина то и дело подносила ему чарку за чаркою и, низко кланяясь, просила не обидеть ее. Сам хозяин, хотя пил усердно с гостями, но, по-видимому, мало захмелел; у него было что-то на уме, и он пристально следил за кумом.
– А помнишь, кум, – небрежно заметил он ему, помахивая чаркою, – как мы с тобою ездили к самому королю? Ласково он тогда нас принял, золотое у него сердце, у нашего короля.
– А зачем вы ездили к королю? – спросил кто-то.
– А все по делам казацким. Кум Барабаш челобитную подавал о казацких вольностях, и король дал нам тогда привилегию на восстановление наших прав. Ведь так, кум, правду я говорю? – обратился он к Барабашу.
Барабаш смешался.
– Гм! – промычал он. – Оно точно как будто правда. Да что это тебе, кум, король на ум пришел? Держал бы язык за зубами, – прибавил он с досадою.
Дачевский приблизился и навострил уши. Гости тоже обступили их; о привилегии никто не слыхал, для всех была интересна такая новинка.
– Эх, куманек любезный! Разве я не знаю, где надо язык держать за зубами, а где его и развязать можно, – заметил Хмельницкий. – Мы все здесь люди свои. Ну, что ты держишь королевский лист под секретом? Дай мне его прочитать теперь.
Барабаш плутовато подмигнул ему и хлопнул себя по груди.
– Был он, был тут листик-то, – проговорил он, – да теперь его нет! Моя пани баба хитрая, ух, какая лихая!.. Да и на что тебе, куманек, читать его? – продолжал он. – Податей мы с тобою не платим, в войске польском не служим. Нам, начальникам, лучше брать деньги без счету, а дорогие сукна без меры! Так и моя пани говорит, – прибавил он самодовольно. – А как будем мы с тобою черни потакать, придется нам по лесам и по буеракам таскаться да своим телом комаров, как медведей, кормить.
Хмельницкий схватил со стола чарку и подошел к куму.
– Вот-то добре, куманек! – воскликнул он. – Ты у меня голова. Выпьем-ка по чарке да и забудем про королевскую грамоту. Ну ее!
Скоро гость совсем посоловел, хотел было встать, да ноги подкосились.
Упал на лавку и захрапел. Гости мало-помалу кто разошлись по комнатам, кто улеглись тут же. Дачевский незаметно юркнул за дверь. Хмельницкий остался один с Довгуном среди сонных гостей. Он подозвал запорожца.
– Ну, слушай, будущий мой джура, – сказал он ему. – Вот тебе испытание: исполнишь, как следует – возьму тебя на службу, не исполнишь, сам себя вини.
– Что прикажешь, батько, все исполню! – радостно отвечал казак.
– Вот подожди! – сказал Хмельницкий.
Он подошел к сонному Барабашу, снял с его правой руки перстень, вытащил из-за пояса платок, а из кармана вынул ключи. Кум повернулся только на другой бок, пробормотал что-то сквозь сон и опять захрапел на всю комнату.
– Скорей седлай коня! – поспешно сказал Богдан Ивашку. – Скачи в Черкасы и скажи пани Барабашихе, что пан приказал ей передать тебе тот лист, который получил от короля. А в доказательство покажи ей перстень, платок и передай ключи на случай.
Ивашко ускакал, а Богдан прошел в свою комнату и опять засел за бумаги.
Пани Барабашиха крепко спала на своей высокой постели, как вдруг сквозь сон услышала стук в ворота. Она подумала, что вернулся полковник, наскоро завернулась в плахту, накинула на плечи жупан и побежала отворять дверь, обдумывая по пути, как встретить провинившегося пана. Однако, к великому ее удивлению, перед нею стоял не ее пан, а молодой статный казак с лицом, раскрасневшимся от выпитой горилки и от быстрой езды.
– Пани, – сказал ей Довгун, низко кланяясь, – мой пан Богдан с твоим паном пируют. Дюже они заспорили. Так твой пан меня и прислал, чтобы ты выдала мне грамоту, что от короля прислана. А что все это верно, вот тебе его перстень, платок и ключи.
Пани даже побледнела с испугу.
– Эк, ведь, ему занадобилось гулять с этим Хмельницким, – проворчала она. – А сильно подгулял пан? – спросила она после нескольких секунд колебаний.
– Ух, как сильно! – ответил сметливый казак, – и рвет, и мечет!
Пани знала, что с мужем во хмелю шутить опасно. Она простояла еще с секунду в нерешимости, потом махнула рукой и указала Ивашку на забор.
– Вон там у стены под воротами в глухом углу погребец, там и найдешь, – сердито сказала она, хлопнула дверью и с ворчанием ушла в комнату. Ивашко живо нашел погребец. Там оказались старые плахты, а между ними лежала и грамота. Казак схватил драгоценную бумагу и поскакал сломя голову обратно. Он вернулся еще до рассвета и застал Богдана сидящим за какими-то письмами.
– Ну, что? – тревожно спросил его тот.
Ивашко, молча, с поклоном передал бумагу.
Всегда сдержанный Хмельницкий весь покраснел, вскочил с места.
– Друг ты мой милый! – сказал он, обнимая казака. – Такую ты мне услугу оказал, ввек ее не забуду. Теперь у меня все в руках: и Сечь, и хан, и регистровые!
Но он тотчас же спохватился и шутливо прибавил:
