Долгая ночь - Абашидзе Григол Григорьевич (книги онлайн без регистрации TXT) 📗
– Нет, брат, не могу. Есть у меня одно дело. Пока не решу его, никуда не уеду из Тбилиси.
– Как хочешь, а, право, зря.
Дома Торели напрасно вертелся в кровати с боку на бок.
"Неужели действительно так прекрасна сестра Мамуки? Может, мне показалось на первый взгляд, я ведь видел ее всего мгновение, но тогда почему же меня поразило ее лицо, меня, привыкшего к постоянному блеску и обаянию красивейших женщин Грузии и придворных дам? Но тогда почему же ее лицо поразило и художника, который украсил им каждую страницу моих стихов? Всюду это лицо, с чуть-чуть удлиненными глазами, с колдовской улыбкой, играющей на губах. Да нет, судьба, тут именно судьба".
Как и большинство поэтов, Торели писал стихи, не предназначая их никому. На кого не думали, кого не считали вдохновительницей, музой поэта! Поэтом же владел не образ определенной женщины, но смутная, светлая мечта.
И вот теперь Торели почувствовал, что мечта его ожила, приобрела зримые черты, воплотилась в девушку в белом платье. Каждому ли удается найти свою мечту? Торели, кажется, ее нашел. Но, может, лучше бы не находить? Неизвестно, какие преграды встанут на пути к этой юной красавице. Поэт не знал, что и девушка тоже не спит в этот час и что все ее мысли о нем, о придворном поэте Торели.
Ваче, сойдя с кровли, шел, сам не зная куда. Все кипело у него внутри. Мысли, как в бреду, перескакивали с одного на другое, а ноги между тем несли его вдаль. Очнулся он у Сиони. Дверь храма была открыта, и юноша осторожно заглянул внутрь.
В храме горело множество свечей и лампад, от иконостаса изливалось ослепительное сияние. Стены, своды, колонны и самый купол были сплошь расписаны.
Ваче шагнул в храм. Он глядел по сторонам и вверх, не зная, на чем остановить взгляд, с какой картины начать.
Но, взглянув вниз, под ноги, он поразился еще больше. Под ногами, подобно драгоценному ковру, расстилалась цветная мозаика. Все цвело красно-желтыми цветами. Надтреснутые гранаты показывали яркие сочные зерна; подобно радугам, переливались павлиньи хвосты; из зеленых ветвей выглядывали кроткие голуби.
Ваче дотронулся рукой до пола, но ладонь ощутила не бархатную кожицу гранатов, не шелковистость павлиньего оперения, но холод камня. Трудно проснуться от очарования, что это всего лишь камень, а не живой цветущий сад, не покрытый яркими цветами райский луг и что Ваче сам не ребенок, пришедший собирать цветы.
Ваче опустился на колени и потихоньку стал передвигаться по полу, разглядывая и восхищаясь. То совсем низко наклоняясь, он разглядывал уложенные цветные камешки, то глядел отстранившись и все не мог насладиться. Потом он снова посмотрел вверх. Оказывается, своды купола тоже были украшены мозаикой, но более нежных оттенков. Зеленые, голубые и желтые линии камешков опоясывали своды купола.
Ломило шею от глядения вверх, но Ваче не мог оторваться от картин на сюжеты Ветхого и Нового заветов. И вот его глаза остановились на святой Нине. Святая была изображена преклонившей колена у ежевичных кустов. Руки ее молитвенно воздеты к небу. Ваче вспомнил почему-то свою ласковую мать, овдовевшую в молодости и всю жизнь потратившую на то, чтобы вырастить и воспитать его, Ваче. Мать вспоминалась ему постоянно молящейся. О чем могла молиться мать, если не о счастье своего единственного сына?
Ему сделалось жалко свою мать, оставленную им теперь в одиночестве. Слезы навернулись на глаза Ваче, он почувствовал, что сейчас расплачется, и поскорее перевел глаза со святой Нины на другую стену. Но в это время на плече послышалось прикосновение чьей-то руки. Монах склонился над Ваче и сказал:
– Уже ночь. В храме никого нет, кроме тебя.
Выходя из храма, Ваче еще раз обернулся и прямо перед собой на широкой колонне увидел лик Христа. Спаситель на ослике, под ликование толпы, въезжал в Иерусалим.
При виде осла мысли Ваче тотчас возвратились к Павлиа и Цаго. Отвернувшись от храма, он зашагал по ночной улице.
Между тем идти ему было некуда. В целом городе у него не было ни одного знакомого дома, кроме мастерской Мамуки. Явиться же к златокузнецу было бы горше смерти. Постепенно юноша добрел до окраины города. Базары, мастерские, лавки – все было закрыто. Ни из одного окна, ни из одной щели не проглядывало огня. Ни одного прохожего не попадалось навстречу Ваче.
Внезапно за поворотом улицы послышался приглушенный стук молотков. Ваче пошел на стук. Кузница оказалась на запоре. Однако, взглянув в дверную щель, Ваче увидел в красноватых бликах огня кузнецов и молотобойцев с закатанными рукавами. Кузнецы ковали мечи. Дверь приоткрылась, и разгоряченный работой кузнец вышел на воздух освежиться. Он поднял к губам глиняный кувшин с водой и в это время разглядел в темноте человека.
– Ты что тут делаешь? Может, ищешь работы?
Ваче кивнул.
– Тогда заходи.
Главный кузнец оглядел Ваче с головы до ног.
– Будешь работать?
Ваче кивнул снова.
– Становись сюда, вот тебе молот, помогай.
Кузнецы обливались потом. Вскоре и Ваче почувствовал, что рубашка приклеилась к спине. Немного привыкнув и осмелев, он спросил у соседа:
– Почему работаем ночью?
– Готовится поход в южные земли. В городе сейчас полно иноземных гостей. Среди них есть и лазутчики. Вот почему все кузнецы в Тбилиси работают по ночам, а кузницы держат на запоре.
Мамука и Цаго пришли в царский дворец. До того, как ступить на дворцовые лестницы, девушка была бледна от волнения, сердце ее колотилось сильно и часто. Но, как ни странно, все волнение Цаго прошло, стоило только войти в зал и смешаться со всеми, находившимися в нем. Цаго держала себя так, как будто выросла при дворе. Конечно, во дворце было много всего, что могло бы удивить девушку из Ахалдабы. Может быть, Цаго и удивлялась, но она настолько сумела взять себя в руки, что никто бы не мог заметить ее удивления.
Зато сама Цаго тотчас заметила, что ее появление в зале привлекло общее внимание. Люди перешептывались друг с другом, показывали на Цаго глазами. Цаго только немного покраснела от такого всеобщего внимания, но в общем-то все приняла как должное, как будто так и должно быть, чтобы все на нее смотрели с восторгом, чтобы все восхищались ею, подпадая под власть ее красоты.
Царица Русудан восседала на троне. И по бокам трона, и за ним стояли визири и вельможи, кому где положено стоять по чину и дворцовому распорядку.
Мамука взял сестру за руку, и они пошли вслед за людьми, идущими к трону представляться. Цаго увидела Торели. Это на какое-то время смутило ее, и она почувствовала, что теряет самообладание. Торели едва заметно склонил голову, приветствуя избранницу своего сердца, потом протиснулся к Шалве, стоящему за троном царицы, и что-то шепнул ему, показывая на брата и сестру, уже подошедших к подножию трона.
Мамука брякнулся на колени перед царицей, и Цаго тоже преклонила колени. Царица, увидев девушку, улыбнулась. Она как бы даже удивилась, увидев после важных и пожилых вельмож юное создание, к тому же очаровательное, но тут же, придав своему лицу выражение, достойное царицы, милостиво поглядела на распростертых у ее ног брата и сестру.
Мамука осмелился поднять голову и стал просить царицу прощения за ничтожность и недостойность подарка, в то время как Цаго протянула книжечку стихов Торели.
Царица взяла книгу и принялась листать. Мамука и не пошевелился. Девушка же поднялась на ноги и стояла теперь, опустив голову. Она чувствовала, что в эту минуту все, кто только есть в зале, смотрят на нее, кто с удивлением, кто с откровенным восторгом. Сама Русудан приглядывалась к девушке, может быть, больше всех других.
Но Цаго не смущали все эти взгляды, потому что она чувствовала на себе еще и взгляд Торели. Этот взгляд значил для нее очень много, и думала она только о нем одном.
– Хорошая у тебя сестра, мастер, – произнесла наконец царица.
По-человечески Русудан хотелось бы сейчас уединиться с юной девушкой, порезвиться с ней, развлечься. Но она сидела на троне. Поэтому она сдержанно протянула руку Цаго и пригласила:
