Цель — выжить. Шесть лет за колючей проволокой - Фритцше Клаус (бесплатные онлайн книги читаем полные .txt) 📗
Нередко врач приходила ко мне и пыталась побеседовать со мной. Ее знания английского и немецкого были плачевные, то есть коммуникация между нами протекала на довольно низком по содержанию уровне. Уровень мог подниматься только в присутствии политрука Мейера, а это, как мне показалось, отнюдь не нравилось Тамаре Николаевне, как ее звали. Слишком уж Мейер определял тему разговора по своим соображениям, которые, казалось, не соответствовали желаниям женщины.
Поправился я быстро, и дежурный требовал выхода на работу. Это происходило в присутствии Мейера и Багровой Т. Н. — а они на это согласия не дали: «Нам в лагере нужен санитар. Есть ли у вас хотя бы малейшее медицинское образование?» «Конечно, есть!» — я отвечаю с полной уверенностью, так как моя мать в родной деревне проводила курсы по первой медицинской помощи, а я часто помогал ей демонстрировать разные приемы.
Так я стал санитаром и продолжал спать в медпункте. Так началась моя карьера помощника врача. Я знал, что среди «старого» состава есть военный санитар, более подготовленный, и почему выбрали меня, тогда я не знал. А причины, как оказалось впоследствии, были у обоих опекунов разные. На этом месте прерываю хронологию событий, чтобы рассказать предварительно о другом.
Лагерь от Астрахани в 20 км, а самая близкая поликлиника — в городе. Она обслуживала астраханских жителей и население пригородных объектов. Для обслуживания немецких пленных в лагере пришлось выделять медперсонал, в то время как из-за нехватки врачей на фронте погибали свои раненые без медицинской помощи. Нередко в медпункт лагеря приходили граждане из деревни Табалла с просьбой о лечении. Я участвовал в таких приемах, а позднее оказывал лечебную помощь и в отсутствие врача.
Визиты Мейера участились. Нагрузка санитара была невелика. Пока бригады работали надо, было помыть пол, вычистить посуду, держать порядок в медпункте и ухаживать за больными, если они есть. Свободного времени для бесед было много. Тематика все больше смещалась к политическим идеологиям, что не очень-то мне нравилось. Почему? Потому что на этом паркете Мейер мог танцевать намного лучше меня. Противопоставлялись идеология нацистского государства и исторический и диалектический материализм. Мейер, как позже узнал, был педагог и в совершенстве мог манипулировать приемами убеждения ученика. Сравнительно быстро я понял, что «учение» Гитлера ограничивалось беспредельным национализмом, переоценкой достоинств человека германской расы и недооценкой любых других народов, агрессивностью, претензией немцев на колонии и оккупацию стран восточных соседей.
Заслугой Мейера считаю умение противопоставить этой туманной идеологии строгую логику учения Энгельса. Человек со здравым умом должен признать превосходство в проповеди дружбы всех людей в мире над хаотичными тирадами ненависти и грабительской идеологии. Конечно, Мейер за несколько недель не мог превратить меня в бойца за марксизм-коммунизм, но он возбудил во мне любопытство поглубже познакомиться с этим мировоззрением.
В августе Мейер принес газету на немецком языке «Свободная Германия» с фотографиями немецких старших генералов и офицеров, которые вместе с немецкими эмигрантами основали «Национальный комитет Свободной Германии» и призывают немецких пленных к сопротивлению против Гитлера, объявляют присягу, данную ему, недействительной.
Не очень нам верилось, будто высшие офицеры вермахта смогли вступить в бунт против гитлеровской Германии, ведь этим они поддерживают русских, нашего противника. И тут желание знакомиться с неизвестной идеологией вступило в столкновение с честью солдата. Если Мейер собирается превратить меня во врага собственного народа, то со всем этим нужно бескомпромиссно покончить и больше с ним не общаться. Но он прилепился ко мне и психологически очень умно разбил тот барьер, которым я старался отгородиться от него: «Вреда никому нет, если будете знать теоретические идеологии противника. Просто станете грамотней во всем разбираться».
В этом смысле продолжалась обработка, и наконец «политик» предложил изучить курс антифашистской школы. Вот куда направлялись интересы начальника политотдела лейтенанта Мейера. Я согласился.
Интересы врача, Тамары Николаевны, были далеки от политики, тут был личный интерес. Сначала было просто гуманное отношение. Она принесла мне учебник русского языка для немцев и русско-немецкий словарь, работу организовала так, чтобы было время для изучения русского языка. Я с усердием взялся за учебу. А если к этому приложить частые разговоры со мной по-русски, то получалась связь теории с практикой. Дело медленно, но продвигалось вперед. Через месяц я уже переводил статьи из газеты «Правда», военные бюллетени, где был ограниченный запас часто повторяющихся слов. Лейтенант Мейер выступал в роли учителя и корректора моих переводов, что не нравилось врачу, это якобы мешает мне в учебе. Июль и август были посвящены освоению разговорной речи, а единственным партнером была Тамара Николаевна. Темы разговоров постепенно переходили в сферу эмоциональную, а заодно помогали и в медицинском направлении. Лекарств было немного: угольные таблетки против дизентерии, зеленка — для дезинфекции ран, черная мазь против язв, акрихин и хинин для лечения малярии. Врач принимала больных, а меня учила ставить диагноз. Потом стала доверять и лечение. Медфак в университете не мог бы действовать эффективнее.
Однажды она исчезла на целую неделю, и я оказался в сложном положении. Ночь! Все спят, в том числе и я. Пробуждаюсь от крика: «Господин санитар!» Не сразу соображаю, что этот господин — я. Старший румынской части объясняет, что один из его товарищей умирает. Остальные румыны просят поспешить. Зашли в корпус, и в свете свечи вижу больного, который на постели изворачивается в судорогах. Рукой определяю, что очень высокая температура, диагноз несложный — приступ тропической малярии. Что мне сделать? Внутримышечную инъекцию уже умею делать, врач показывала, как сделать укол на границе между спиной и задницей. Старший прямо умоляет помочь. Пошел я в медпункт, достал дезинфицированный шприц, ампулу хинина и, вернувшись, попросил крепких помощников подержать больного для обеспечения неподвижности. Буквально через 10 минут после укола пациент успокоился и заснул. Какое чудо!
На следующий день он был слаб, но самочувствие было нормальным. До прихода врача было еще несколько слабых приступов, а потом и они прекратились. А вот что меня удивило. Утром ко мне обращается дежурный офицер с вопросом: «Сколько у вас неработоспособных?» Считаю по пальцам и отвечаю. Лейтенант благодарит, салютует и уходит. Это уже трудно понять. Он, по сути, мой тюремщик, а относится ко мне как к равноправному человеку. А он ведь воевал, был тяжело ранен, у него нет правой руки, т. е. он стал инвалидом в результате боевых действий. Я — представитель противника, пришедший на его землю. Просто не понять!
Должность дежурного врача лагеря мне пришлось выполнять несколько раз, и как решила судьба, на меня обрушились еще два случая сложной и скорой медицинской помощи. Мой второй экстренный пациент был опять румын. На поля развязалась драка, во время которой один дал отпор другому ножом в лицо. На щеке резаная рана длиной в 10 сантиметров, а врача нет.
Мы позвали политрука Мейера и тот решил, что рану нужно немедленно зашивать, так как в Астрахань не идет никакой транспорт, поэтому помощи ждать неоткуда. Он достал красные нитки, а я в медпункте взял необходимый для этого инструмент. И опять удача — я уже присутствовал при такой операции, когда Тамара Николаевна зашивала жителю деревни ногу. Обезболивающих средств не было, зато были крепкие мужчины для обеспечения неподвижности пострадавшего. Трое помощников держали пациента, сидящего на стуле, а мне под вой мученика пришлось поставить семь швов.
По окончании этой пытки мое самочувствие было плачевным. Я уверен, что пациент чувствовал себя намного лучше меня. Но мне очень льстило, что румыны с этого дня стали называть меня «господин доктор».
