Странствие Бальдасара - Маалуф Амин (книги бесплатно полные версии TXT) 📗

Через какое-то время капитан вихрем ворвался в каюту, где я все еще ожидал его, и сообщил мне, что как раз сейчас он отдал все необходимые распоряжения и мы можем отправляться в путь. Я был убежден, что, говоря это, он имел в виду, что мы с ним можем идти к Габбиано. Я его плохо понял, или же он меня запутал. Оказалось, что пока я его дожидался, он велел своим людям сняться с якоря и поднять паруса, чтобы как можно быстрее покинуть Лиссабон.

Во второй раз он вернулся и сообщил мне об этом тоном, не оставлявшим никаких сомнений:

— Мы выходим в открытое море!

Я вскочил со стула как безумный, а он спокойно попросил меня сесть на место, чтобы он смог объяснить мне истинное положение вещей.

— Разве вы ничего не заметили у этого субъекта, к которому вы сегодня ходили?

Я много чего заметил, но не понимал, к чему он клонит и почему он позволил себе назвать такого человека «этим субъектом».

Тогда капитан снова спросил:

— Вы ничего не заметили у этого Габбиано?

И по тому, как он произнес это слово, я наконец понял. И ужаснулся. Если этот полоумный, стоящий передо мной, впадал в помешательство, всего лишь увидев пролетающую мимо чайку или альбатроса, в какой же безумный бред должен был он погрузиться, узнав от меня, что человека, просившего его задержать наш отъезд, звали именно Габбиано 59? Счастье еще, что он счел меня другом, пришедшим предупредить его о заговоре, а не демоном, притворившимся генуэзским путешественником. И счастье, что меня зовут Эмбриако, а не Марангон 60, как звали одного купца, с которым когда-то вел дела мой отец!

Вот так мы только что оставили Лиссабон!

Моя первая мысль была не о себе и не о моих злополучных спутниках, хотя нам всем вскоре придется плыть среди грома пушек и нам грозит опасность смерти и плена; нет — странно, но моей первой мыслью была жалость к несчастным, брошенным нами в Лиссабоне. Я считал недопустимым то, что капитан не пожелал дождаться их возвращения, тогда как я знал, что эта преступная небрежность, может быть, сохранит им жизнь и позволит избежать тех бедствий, которые непременно выпадут на нашу долю.

Разумеется, в первую очередь я подумал о тех двоих, с кем подружился во время этой поездки: о Дурацци и Эсфахани. Я видел, как сегодня утром оба они спустились с корабля один за другим, одновременно со мной, и, увы, я уже сумел убедиться, что на борт они не вернулись. Они обещали мне быть моими гостями сегодня вечером, а я обещал, что мое угощение будет достойно их положения и нашей дружбы и что они его никогда не забудут…

Но все это уже в прошлом, и теперь я плыву в неизвестность по указке безумца, а мои друзья, быть может, сейчас стоят на пристани и горюют, глядя на «Sanctus Dionisius», который уплывает куда-то бог знает по какой причине.

Сегодня вечером на борту нашего судна не один я оказался в растерянности. И горстка редких пассажиров, и члены экипажа, все мы чувствуем, что стали заложниками, выкуп за которых никто никогда не заплатит. Заложниками капитана или преследующих его демонов, заложниками судьбы, скорыми жертвами надвигающейся войны; мы чувствуем, что все мы — негоцианты и матросы, богатые и бедные, господа и слуги — всего лишь кучка людей, обреченных на гибель.

На море, 7 июня 1666 года.

Вместо того чтобы держать курс на север и проплыть вдоль португальских берегов, «Sanctus Dionisius» вот уже три дня как идет на запад, словно направляется прямо в Новый Свет. Мы затеряны посреди необъятной Атлантики, море становится бурным, и с каждым новым толчком я слышу его глухое ворчание.

Наверное, я должен был быть в ужасе. Наверное, я должен был быть в ярости. Я должен был бы волноваться, бегать, задавать безумному капитану тысячу вопросов, а я сижу в своей клетушке на свернутом одеяле, поджав под себя ноги. Я спокоен и кроток, как овца, ведомая на заклание. Я спокоен и кроток, как умирающий старик.

В эту минуту меня не пугает ни кораблекрушение, ни плен, единственное, что меня пугает, это морская болезнь.

8 июня.

Вечером четвертого дня капитан, полагая, вероятно, что он уже достаточно сбил с пути гоняющихся за ним демонов, изменил курс, приказав снова идти на север.

Мне пока не удалось справиться с головокружением и тошнотой. Я не выхожу из каюты и стараюсь писать поменьше.

Сегодня вечером Маурицио принес мне порцию матросского ужина. Я к нему не притронулся.

12 июня.

Сегодня, на девятый день нашего плавания, «Sanctus Dionisius» неподвижно замер на три часа посреди открытого моря, — но я вряд ли был бы способен определить, в какой части океана мы находимся и вдоль каких берегов мы сейчас идем.

Мы только что повстречались с «Алегрансией», другим генуэзским кораблем, который подал нам знак остановиться и отправил своего посланца, которого мы подняли на борт. Тут же распространились слухи о том, что между голландцами и англичанами действительно идет ожесточенное сражение, из-за чего выбранный нами путь стал опасным.

Посланник пробыл у капитана не больше пяти минут, после чего тот надолго заперся один в своей каюте, не отдавая своим людям никакого приказа, а наш корабль качался на волнах со спущенными парусами. Возможно, Центурионе не решил еще, куда нам плыть. Стоит ли нам возвращаться обратно? Стоит ли где-нибудь укрыться и выжидать, следя за новостями? Или же изменить направление, обогнув зону боев?

По словам Маурицио, которого я долго расспрашивал сегодня вечером, мы вроде бы пойдем почти тем же курсом, лишь слегка забирая к северо-востоку. Я откровенно сказал ему, что считаю поведение капитана, взявшего на себя такой риск, неразумным, но юнга опять сделал вид, будто он меня не расслышал. И в этот раз я тоже не стал настаивать, не желая взваливать на плечи парнишки груз тревожного ожидания.

22 июня.

Прошлой ночью, страдая от бессонницы и морской болезни, я вышел прогуляться по палубе и заметил вдали, справа от нас, какой-то подозрительный отблеск, показавшийся мне горящим кораблем.

Утром я убедился, что никто, кроме меня, этого не видел. Я даже начал спрашивать себя, не подвели ли меня мои глаза, но вечером услышал отдаленный звук пушечных выстрелов. На этот раз все пассажиры корабля пришли в волнение. Мы приближаемся к месту сражения, но никто и не подумал образумить капитана или оспорить его власть.

Неужели только я один считаю его помешанным?

23 июня.

Гул войны все усиливается, он слышен впереди и позади нас, но мы все так же невозмутимо продвигаемся вперед, мы плывем к месту нашего назначения — мы плывем к нашей судьбе.

Я удивлюсь, если мы доберемся до Лондона живыми и здоровыми… Слава богу, что я не астролог и не прорицатель, я часто ошибаюсь. Хорошо бы мне и на этот раз ошибиться. Я никогда не просил Небеса хранить меня от ошибок, а только от несчастий.

Я бы предпочел, чтобы моя дорога была еще долгой, пусть и не всегда гладкой и ровной. Да, пусть я проживу еще долгую жизнь и совершу тысячу промахов, тысячу ошибок и даже тяжких грехов…

Страх заставил меня написать эти неразумные слова. Я подожду, пока высохнут чернила, и немедленно спрячу дневник, а потом спокойно, как и подобает мужчине, буду слушать гул приближающейся войны.

Суббота, 26 июня 1666 годи.

Я еще свободен, и я уже пленник.

Утром на рассвете к нам подошла голландская канонерка и приказала спустить паруса и поднять белый флаг, что мы и сделали.

Солдаты поднялись на борт и приняли командование кораблем, и теперь, как сказал мне Маурицио, они ведут его в Амстердам.

Какая судьба нам уготована? Мне это неведомо.

Полагаю, груз будет конфискован, что мне совершенно безразлично.