Строговы - Марков Георгий Мокеевич (бесплатные полные книги txt) 📗
Артемка не знал этой песни. Прохожий помолчал, потоптался на месте и, поддернув на плечо котомку, приготовился идти.
– Ну и хорошо, что не знаешь, – сказал он, – за эту песню, молодец, многие уже на каторгу пошли. С перцем песня!
Услышав незнакомый голос, Матвей открыл глаза и с минуту лежал не двигаясь. Но когда прохожий упомянул о каторге, он вскочил с земли и подошел к нему.
– Доброе здоровье, земляк. Присаживайся, гостем будешь, – пригласил Матвей.
Увидев его, человек сгорбился, и зверковатые глаза его опять стали настороженны и быстры.
Матвей уловил это и понял: прохожий не подозревал, что Артемка не один. Ни деда Фишки, ни его, Матвея, он не видел: их скрывали кусты шиповника.
– Спасибо, земляк… Путь мой длинен. Поплетусь с богом дальше, – проговорил странник, разглядывая Матвея.
По несчитанным и немереным проселочным дорогам матушки Сибири немало бродило всякого люда. Частенько проходили странники и через Волчьи Норы. Матвей перевидал их на своем веку не одну сотню. Внутренним чутьем он научился угадывать, кто перед ним: искатель приключений, любитель беззаботной, птичьей жизни или человек, для которого мир стал тесен.
– Что ты, добрый человек, от обеда уходишь! – воскликнул Матвей, видя, что незнакомец собирается идти. – Разве мы не русские хлебосольные люди? Картошка вон варится, сметана есть, закусишь, и тогда – счастливой дороги.
Упоминание о еде поколебало решимость странника. Он посмотрел на котелок и снял с плеча котомку. Подошел дед Фишка. Он был мастер затевать разговоры с незнакомыми людьми. Через полчаса, угощая странствующего человека горячей картошкой, дед Фишка называл его уже Митрофаном. А тот сидел рядом с Матвеем и рассказывал:
– Тысячи под три всех нас набралось. Идем к прокурору выручки просить. Так и так, дескать: исстрадались. Да и об товарищах забота была. Заарестовали их и держат. А чем виноваты люди? Они выборные, общественное дело справляли. Доведись – каждый не посмеет отказаться. Идем, видим – солдаты, а с ними ротный Трещенков. Ну, ладно, думаем, солдаты так солдаты. Мы их не касаемся, чего ж им нас трогать? Глядим на них да посмеиваемся. Ротный что-то рукой показывает. Сначала этак вроде поверх головы, потом пониже и еще вовсе низко. Идем. До прокурора совсем близко, с полверсты идти осталось. Потом передние что-то остановились, а задние идут, напирают. Вдруг слышим-послышим – пальба! Сразу убитые, раненые. Стоны, крики. Которые еще живые, видят – дело плохо, наземь ложатся. А Трещенков уже по лежачим палит. Ну, мы и сдогадались, чему он солдат учил рукой. Сначала, мол, поверх голов, потом в головы, а уж дальше, значит, в лежачих. Так вот положили в тот день почесть две с половиной сотни убитыми, да больше того ранеными. Я с братом шел. Гляжу, он падает на землю: кричит: „Митрофан, братец родимый, за что?“ Я хотел было придержать его, да кто-то налетел на меня, толкнул. Подполз я к брату, а он уже и глаза под лоб закатил. Только и успел прошептать: „Митрофан, братец, не забудь об моих детишках“. А их, землячки, семеро – и один одного меньше.
– Далеко ли теперь-то, Митрофанушка, идешь? – спросил дед Фишка.
– Беспачпортный я, дедушка. Думаю поглубже в тайгу забиться и там в люди куда-нибудь пристроиться. Надо как-то жить. После того как случилось все это на приисках, думали – облегчение выйдет. А вместо этого нашего брата в тюрьмы стали сажать. Не жалобись, дескать, на свою судьбу. Ну, которые на взлет полегче, и подались с приисков кто куда может. Порешили народом так: умрем, а хозяевам не покоримся.
Матвей и дед Фишка отпустили прохожего только тогда, когда спрашивать его стало уже не о чем. Дед Фишка положил ему в котомку оставшиеся от обеда полковриги хлеба и несколько испеченных в золе яиц. Матвей проводил Митрофана до самой дороги и, прощаясь, посоветовал:
– Жирово, земляк, лучше стороной обойди: на урядника можешь нарваться. Да мужикам при случае о приискательской жизни побольше рассказывай. Стосковался народ по правде.
Вернувшись к костру, Матвей велел Артемке собрать всю посуду и пойти на реку вымыть ее. Когда сын ушел, Матвей сказал деду Фишке:
– Садись, дядя, на Рыжуху верхом и поезжай по полям мужиков собирать. Всех зови, которые, помнишь, тогда, при Тарасе Семеныче, были. Обсказать мужикам надо, как там, на Лене-то, царские палачи людей перестреляли. Передай, что вечером в ложбине у наших стогов ждать буду. Да смотри, с оглядкой делай это, чтоб не прознал кто ненужный.
– Насчет этого, Матюша, не учи. Меня на мякине не проведешь. Старый воробей.
Дед Фишка схватил узду и рысцой направился в березник – искать кобылицу Рыжуху.
Глава третья
1
В свежие августовские вечера Максимка Строгов уходил за село к озерам. Если не было товарищей, уходил один. Домовничавшая Агафья вначале беспокоилась, удерживала внука и как-то пожаловалась на Максимку отцу. Матвей только махнул рукой:
– Не держи ты его, мама. Пусть ходит.
С тех пор Максимка уходил без спросу. Возвращался он утром и приносил ночную добычу: то карасей, нанизанных за жабры на таловый прутик, то подлинявших уток, пойманных с помощью остроухого черного пса Собольки.
Однажды, собираясь на озеро, Максимка попросил бабушку дать ему мешок. Агафья удивилась этому. Максимка объяснил:
– Калины, бабуся нарву. Калины там полным-полно.
Агафья любила пироги с калиной и, отыскав в кладовке мешок, наказала внуку:
– Попусту, сынок, не ломай калину. Долго ли ее на нет перевести. Будешь рвать, выбирай стебельки-то с ягодой. Принесешь, я ее на доски разложу да вон на солнце вынесу. Она и дойдет. Какая еще сейчас калина! Белая, зеленуха. Ее время, сынок, – воздвиженье, а послезавтра только еще второй спас. Ну, да чего говорить – рвать надо. Будешь ее спелую дожидать – никакой не достанется. Всю пооберут.
Максимка отрезал кусок хлеба, завернул его в мешок и, перебросив зипун через плечо, пошел к двери.
– Ночевал бы ты, сынок, дома. Все равно ночью калину рвать не будешь, – попыталась удержать внука Агафья.
Максимка задержался у порога, сказал:
– Нет, бабуся, пойду. Сегодня на вечерней заре на омутах окуней думаем ловить. А спать в шалашах будем. Со мной Андрюшка Зотов идет.
Агафья улыбнулась вслед Максимке, подумала: „Артем – тот в мать: хозяин. А этот по отцовской дорожке пойдет. От горшка три вершка, а смел – не дай бог. Ни водяных, ни леших не признает. Охо-хо, старость! Жить нелегко, а пожить охота: посмотреть надо, как внучата пристроятся“.
Она вспомнила о своем первенце Власе и, шаркая ногами по прихожей, вполголоса разговаривала сама с собой:
– И рожен мной, и отец у них с Матюшей один, а будто чужой. Недаром в тот год, как выйти замуж, цыганка сказала: „Народишь ты, голубушка, деток, да не все будут кормильцы, будут и пустые перышки“.
В этот вечер она особенно много вспоминала молодость, Захара и детство своих сыновей.
Утром Максимка домой не пришел. Когда день перевалил на вторую половину, Агафья, решив, что внук ушел на поля и вернется вместе со всей семьей, пошла топить баню.
Незадолго до сумерек приехали с полей Матвей, Анна, дед Фишка и Артем. Максимки с ними не оказалось. Агафья удивилась и забеспокоилась. Мало ли что могло приключиться с парнишкой? Анна велела Артемке сбегать к Зотовым и узнать, вернулся ли Андрюшка. Артемка пошел. Только открыл дверь – навстречу Максимка, усталый, хмурый.
– Где ты это запропастился? День прошел, а ты и глаз не кажешь! – напустилась на него Анна.
Матвей поддержал ее:
– Мы оставили тебя тут бабушке помогать, а от тебя помощи – что от козла молока. Ты, парень, больно хозяином себе стал.
– Сынок, где же калина-то? – спросила Агафья, снимая с плеча мальчугана пустой мешок.
Максимка заплакал.
– Не за калиной ходил я, бабуся. Соврал я тебе вчера. В кедровник мы с Андрюшкой ходили, хотели шишек набить. Да не шибко нас там ждали. Со всех сторон верхами работники деда Евдокима разъезжают. И близко к кедровнику подойти не дали… А шишек нынче, тятя, – макушки гнутся! – оживляясь, воскликнул он.
