Взыскание погибших - Солоницын Алексей Алексеевич (библиотека книг .txt) 📗
По обе стороны двери стояли Гунар и Юзеф. Ярослав кивнул им.
Варяги выхватили мечи, передали боевой сигнал мгновенно по всем горницам и переходам, окружавшим сени, где шло пиршество.
Слишком знаком был этот сигнал. Не хотел, но увидел Ярослав и напружиненные перед броском вперед ноги воинов, и блеск широких, обоюдоострых мечей, и блеск глаз. Все увидел, хотя быстро шел по лестнице к своей опочивальне.
Покладник (постельничий, спальник) Юшка встретился на пути.
— Стукнешь, когда все закончится, — сказал Ярослав, плотно закрыв за собой дверь.
Он сел на постель и потер виски, подумав, что сегодня уже ничем не спасется от боли. Долго сидеть он не смог и подошел к окну.
В тяжелом, плотном воздухе, по-вечернему матово-сером, с подпалинами у краев неба, носились, как невидимые страшные птицы, предсмертные стоны и крики.
В сенях, на лестницах валялись тела — одни неподвижные, другие еще живые, в последних корчах. Бойня шла на дворе, куда успели убежать самые проворные из гостей, но варяги настигали их и здесь и резали быстро и ловко.
Отчаянно вопил маленький скоморох в потешном колпаке. В суматохе какой-то варяг ударил его мечом в живот.
Дыхание перехватило. Ярослав кинулся к двери, но на полпути замер, поняв, что ему сейчас нельзя быть там, иначе его тоже могут пронзить мечом, как скомороха.
«Господи, что я наделал! — подумал он. — Нет мне теперь прощения, ни Бог, ни люди не пощадят меня! Пусть скорее придет отец, пусть посадит навечно в поруб, а лучше пусть убьет. Это гордыня моя виновата, я пожелал власти над братьями моими, прах я теперь, а не человек…»
В дверь постучали.
Ярослав пересек опочивальню и прислушался, не сразу вспомнив, что сам наказал Юшке дать знак.
Рядом с покладником стоял Эймунд. Он тяжело дышал, его лицо было белым, как плат.
— Входи, — сказал Ярослав. — Натешился? Доволен?
Эймунд молчал, глядя в сторону.
— Куда их девать будем? — спросил он.
— Не знаю! — крикнул Ярослав.
Его мозги будто плавились, будто растекались в голове, как жидкий свинец.
— Как стемнеет, положим их на телеги и развезем по домам.
— Нет! — опять крикнул Ярослав. — Это еще одно ваше глумление получится. Уложите их рядом, а я сам все новгородцам скажу. Они придут и заберут братьев и мужей своих. Не впервой нашим бабам от горя выть.
— Твоя воля, князь, — Эймунд пошел к двери. — Но только знай, что теперь любой воин мой — твой.
— Да не нужно мне это, — простонал Ярослав. — Юшка, перетяни жгутом голову. Да потуже!
Юшка выполнил просьбу князя.
Эймунд и Юшка ушли, и наступила тишина, в которой отчетливо был слышен чей-то скулеж.
«Это, наверное, скоморох, — подумал Ярослав, — Что же они его не добили?»
— Юшка!
Вместо покладника вошел придверник.
— Покличь Юшку. Куда он пропал?
Придверник вернулся не сразу, втолкнул Юшку, зареванного и жалкого.
— Ты чего? — удивился Ярослав.
Юшка не ответил, продолжая рыдать. Он был сыном боярина Крыжа, отдавшего Ярославу лучших своих коней, чтобы князь взял Юшку в покладники.
Ярослав подошел к худому, нескладному отроку и заглянул ему в глаза.
— Ну что ты? — Ярослав вдруг погладил Юшку по льняным, мягким волосам. — Погоди, еще придет время, не будем мы злую волю выполнять! А наша воля будет добро и правду утверждать!
— Брата Семена зарезали, — Юшка всхлипывал, уткнувшись в плечо Ярослава.
Князь испуганно отстранился.
— Он-то чего сюда пришел? Кто его звал?
— Не знаю, — Юшка вытер слезы и с тоской посмотрел на Ярослава. — Видать, Семен сильно дрался, так они его всего искромсали.
Ярослав опустил голову, ссутулился.
— Не простит мне этого твой отец. А ты-то, Юшка, ты простишь? Ведь ты знаешь, из-за чего резня вышла. Должен я был варягам уступить, потому что отец на меня идет.
Юшка не ответил.
— Сядь, возьми Писание, почитай мне.
Ярослав подошел к постели, лег, закрыв глаза.
Юшка прочел: «Не может укрыться город, стоящий на верху горы. И, зажегши свечу, не ставят ее под сосудом, но на подсвечнике, и светит всем в доме».
— Как? Прочти еще…
И тут предсмертный крик пронзил воздух — кто-то из слуг наконец добил скомороха.
9
— Они так поняли, что ты дите малое, — сказал Георгий и задул свечу. — Не знаешь ни жизни, ни людей.
— Они правы, — отозвался Борис, поправляя овчину, на которой лежал. — Ибо сказано устами апостола: «На дело злое будьте как младенцы, а по уму совершеннолетние будьте».
— Да разве злое дело — в Киев идти? Ты ведь не только от власти отказался.
— Вот и хорошо, что ты все понимаешь. Был ты мне другом верным, а теперь стал братом.
— А ты мне давно брат, — Георгий лежал у входа в шатер. Под рукой — меч. — Но сегодня смутил душу мою.
— Еще не поздно, Георгий. Я только рад буду, если ты уйдешь. В Киеве у тебя братья. Не захотите Святополку служить — к Глебу уйдете.
Георгий вздохнул и повернулся на бок:
— Свое место я давно выбрал. И все же скажи: для чего мы здесь остались?
— Если бы я сел на стол Киевский, какой пример подал? Только пример сильного воинством. Но не в этом сила истинная. Давно сказано: «Кто говорит, что любит Бога, а брата не любит, тот лжец».
— Но ведь Святополк так и говорит.
— И что? Разве я должен уподобляться ему?
— Но и он не уподобится тебе.
— Пусть! — твердо ответил Борис. — Не один Святополк мне брат, и не только ему великим князем быть. Не он, так другие вспомнят обо мне.
Они замолчали, и было слышно, как трещат сверчки и где-то неподалеку ухает филин.
Георгий забывался сном, когда услышал, что Борис встал.
— Куда ты?
— Спи, я выйти хочу.
Георгий откинул полу шатра и подвинулся, пропуская Бориса.
Небо было густо усыпано звездами, от края до края. От круглой луны шел тихий свет, и казалось, что в мире нет ничего, кроме этой ночи с ее чистым сияньем.
Догорали костры, у которых спали слуги. Спали кони, стоя у телег. Сорвалась и помчалась по небу звезда, быстро погаснув в вышине. Ни ветерка, ни резких звуков — только мерное, убаюкивающее стрекотанье кузнечиков. Запахи душистых трав, цветов, запах земли, которая дышала, как живое существо.
Борис смотрел на небо, и покой вливался в его душу.
«Как все дивно сотворено, — думал он. — Какая благодать в мире этом».
Он вспомнил, как они с Глебом однажды возвращались в Киев из Белгорода, куда отец посылал их присмотреть, как строится храм. Ночь застала их в дороге, но они не остановились на ночлег, а решили добираться домой, потому что Киев был уже неподалеку.
Ночь была такой же светлой, как сейчас. Ехали легко и славно, и Глеб, смеясь, рассказывал, как на освящении храма, когда ударил колокол, он чуть было не закричал от радости — такой чудный малиновый раздался звон.
На нем была синяя свита, поверх — такого же цвета корзно с богато изукрашенной застежкой, и она лучилась, точно звезда.
Глеб смеялся, копыта лошадей дробно стучали, и так хорошо было знать, что дом уже рядом, что сейчас их встретят с радостью, и начнутся расспросы, и долгие разговоры, и отец будет слушать их, довольный и умиротворенный.
«Где ты теперь, брат мой? — подумал Борис. — Знаешь ли, что нет в живых отца? Пусть не оробеет душа твоя в горестный час».
Он долго сидел, задумавшись. Ночь истлевала, звезды гасли, даль светлела, рассеивая сумрак. Над полем стлался легкий туман, а у ног Бориса на стеблях трав лежали, как жемчужины, капли росы.
Он сорвал травинку, и капля сорвалась, беззвучно упала на землю, расколовшись на мелкие бусинки. Борис нагнулся, разглядывая их, и его чуткое ухо уловило отдаленный стук копыт. Он приподнялся и посмотрел в ту сторону, куда ушла дружина, но не увидел всадников — даль пряталась в серой утренней дымке.
У шатра его ждал Георгий.
— Едут! — сказал он.
Борис вошел в шатер, зажег свечу, поставил ее перед иконой, опустился на колени и начал молиться.
