Вещий Олег - Васильев Борис Львович (книги онлайн полные версии txt) 📗
— Я пойду с тобой, мой княжич. Я владею мечом и конем и не буду тебе обузой, что бы с нами ни случилось. Поверь, мы уже не можем расстаться.
Вероятно, впервые в жизни Инегельда говорила с такой опустошительной искренностью, потому что никаких иных мыслей и впрямь не было в ее голове, что так уютно лежала сейчас на плече Урменя. Он так ее и понял и крепко прижал к себе.
— Мы будем скрываться в лесах у бродов и переправ. И налетать, как буря, по моему кличу. Знаешь, как я умею кричать?
— Верю, но твой крик, мой княжич, очень скоро будут знать все. Ты лучше свисти.
— Как?
— Вот так!
И Инегельда, вскочив, свистнула столь звонко и оглушительно, что в усадьбе враз залаяли все собаки, вскочила челядь и в своих покоях проснулась матушка. И торжественно перекрестилась:
— Благодарю тебя, Господи. Теперь я приму смерть без страха за сына моего.
«Годхард — не Хальвард, воевода…»
Если бы Хальвард услышал эти слова! Если бы слышал — кто знает! — может быть, он тогда бы не забился в последнем усилии, не выскочил бы в последних судорогах из невода, попав вместо чистой воды на прибрежный песок. Если бы…
Годхард был прекрасным исполнителем чужих мыслей. Преданным, старательным, ловким, расчетливым, осторожным. А Хальвард сам рождал мысли, сам продумывал их, подбирал исполнителей и — терзался новыми мыслями. Последнее время, правда, мысли все чаще стали заменяться мечтаниями, которые в конце концов вырвались из-под его воли, в какой-то степени подчинили — его себе, и Хальвард полетел в пропасть, лишившись всего, кроме собственной усадьбы, ставшей местом его заточения.
Однако еще раньше, там и тогда, когда прогремел гнев конунга, он отдал повеление сыну, утратившему имя, немедленно прибыть в Старую Русу и сказал Годхарду, кого следует послать в Киев. Однако к тому времени никакого Безымянного в Киеве уже не было: он плыл в печальном караване, доставлявшем на родину тело брата конунга рогов. Плыл, ясно представляя, какие муки ожидают его в конце пути, а потому в сумерках, еще более плотных от зарядившего дождя, бесшумно скользнул в воду и исчез без следа. Хальвард предполагал такой исход, а потому судьба сына на этом отрезке событий его беспокоила мало. Куда меньше, чем вопрос, заговорит ли под пытками Ахард. От его откровений зависело очень многое, и поэтому Хальвард всячески тянул, передавая Годхарду свои многочисленные сети, разбросанные не только по земле русов. Он разыгрывал молчаливое отчаяние, головную боль, провалы памяти, выдавая своих лазутчиков и соглядатаев чуть ли не поштучно. И ждал, ждал.
— Ахард не выдержал пыток, — наконец-то сказал Годхард. — Он молчал все время. Палач думал, что он откусил себе язык.
На лице Хальварда ничего нельзя было прочитать — он превосходно владел собой. Но Годхард за время былой дружбы научился читать в его душе. И усмехнулся:
— Теперь тебе легче будет вспоминать имена.
— Легче, — согласился Хальвард. — Ахард знал многое, и конунг мог неверно истолковать его пыточные крики.
Он начал говорить пространнее, а главное, откровеннее. Теперь он думал о сыне, но твердо был убежден, что Безымянный сумеет уйти, затеряться, выскользнуть и сообразить, что в Старой Русе ему появляться нельзя. И поэтому так и не отдал Годхарду своего человека, который давно поставлял из Новгорода заморские яства и вина не только к его столу, но и к столу Рюрика, хотя старый варяг в еде всегда довольствовался малым. А для Хальварда еда вдруг стала удовольствием. И из Господина Великого Новгорода зачастил поставщик, и вскоре Хальвард узнал и о полубезумной мечте Рюрика во что бы то ни стало вернуть княжича Игоря, и о странной отлучке посадника Вояты, и о заметном усилении новгородских разъездов. И начал отпускать славянскую бороду, столь несвойственную русам.
Об этой бороде Ольрих сказал Годхарду: вовремя донесли. Но Годхард не был Хальвардом, не задал себе вопроса, с чего это вдруг знатный рус перестал бриться, а просто отмахнулся:
— От безделья, Ольрих. Я крепко держу в руках все концы.
Не удержал.
А Хальвард безотчетно чего-то ждал. Он верил в предчувствие, а потому, хорошо изучив действия довольно ленивой стражи, поздней ночью непременно отпирал дверь, ведущую в сад, а перед рассветом запирал ее вновь. И перестал спать по ночам, отсыпаясь днем. Сидел в темном углу, не вздувая огня, и напряженно вслушивался во все скрипы и шорохи.
И расслышал однажды легкие шаги. Тот, кто шел сейчас к нему, хорошо знал не только дом, но и каждую половицу в этом доме. Бесшумно открылась дверь — ровно настолько, чтобы проскользнуть, — и отец с сыном крепко обнялись.
— Я знал, что ты уйдешь от всех глаз и от всех ушей. Но как ты догадался, что в усадьбу нужно проникать тайно?
— Я случайно повстречался с Вернхиром. До него уже дошли слухи о твоей опале.
— Ты признался ему…
— Что я — Безымянный. В этом пришлось признаться.
— И ты знаешь, где стоят варяги Вернхира?
— И знаю дорогу туда. Но зачем нам варяги, отец? Уедем…
— Куда? — почти беззвучно перебил Хальвард. — Нам некуда идти. Никто, кроме, может быть, рогов, не даст нам убежища, но ведь Рогхард пошлет тебя к палачу. Но я знаю, какие сны снятся Рюрику.
— Прости, отец, я не понимаю.
— Мы вернем Рюрику его варягов. За это он не просто укроет нас, он засыплет нас милостями. Мы ударим Олегу в спину, поднимем славянские племена, и ты, Безымянный, сын мой, станешь конунгом русов. Станешь! Наш род не ниже Олегова рода…
Через неделю Хальвард исчез из охраняемой усадьбы. Не на шутку перепуганный этим Годхард перекрыл все мыслимые пешие и водные пути, разослал лазутчиков и следопытов, но не нашел и следа опального боярина.
Отец и сын шли неспешно, чередуя переходы короткими привалами. Уже зачастили дожди, опадала листва, но огня они не разводили, заранее подыскивая сухие места для ночевок. Безымянный сын вел уверенно, сообразуясь с собственными приметами, обходя топи, а порою и сооружая для отца переходы через небольшие речки из подручного бурелома и всячески избегая бродов, так как сушиться было негде.
— Одного брода не миновать, отец. Будет по грудь, но тот берег — песчаный и не мог промокнуть глубоко.
Перебрели удачно. Хальвард снял сапоги, вылил воду, присел отдыхая. Сын разгребал промокший от дождей песок, чтобы добраться до сухого слоя, на котором можно было бы и полежать в ожидании, когда проветрится мокрая одежда. В этот день дождя не было, сквозь рваные облака проглядывало низкое солнце. Порядком уставший Хальвард блаженно щурился на него, когда раздался буйный, оглушительный посвист. Отец и сын не успели толком ничего сообразить, как оказались в кольце молодых людей, отрезанными от котомок, спрятанного в одежде оружия и ловко отделенными друг от друга.
— Кто такие? — спросил Урмень. — Откуда идете, куда и зачем?
— Мы — торговые люди. — Хальвард старался говорить уверенно и степенно. — Идем из Новгорода в Смоленск… — Он спохватился. — Да вот заплутались немного. Может, вы, люди добрые, дорогу подскажете?
— Чем торгуете, торговые люди?
— Мы — купцы маленькие, на хозяина работаем. Послал о сделке договориться.
— Двоих? Без проводников? Пешком?
— Я же говорю, заплутались мы…
Хальвард и сам заплутался, поскольку из группы вышел тонкий стройный подросток и сейчас в упор разглядывал его. «Я их знаю, — вдруг почему-то со страхом подумал Хальвард. — Где-то видел. Где? Надо говорить, говорить, славяне доверчивы…»
— Здравствуй, боярин Хальвард, — . девичьим голосом сказал подросток, но в голосе этом звучало злое торжество.
«Инегельда! — с опозданием сообразил Хальвард. — А это — Урмень. Но почему вместе? Почему здесь, в глуши?…»
— Молодец, — улыбнулся Урмень. — Я и глазам поверить не мог.
— На доброго ловца и зверь бежит, — усмехнулся Одинец.
— Я рад, что ты исполнил мое повеление, княжич Урмень, — вдруг привычным властным тоном произнес Хальвард. — Я не ошибся, поручив тебе найти убийцу Берсира. Я тайно иду к конунгу Олегу…
