Русь Великая - Иванов Валентин Дмитриевич (читать книги полностью без сокращений бесплатно .TXT) 📗
Гите хватало древней, окостеневшей латыни, чтобы узнавать русские слова для вещей внешнего мира и для Других.
– Середина лета – золотые дни севера, – говорила она.
– Да, – соглашался Андрей, – но в том смысле, что золото мы с тобой понимаем как ценное. Но по цвету эти дни скорее серебряные. Оттенки беловатые, а не желтые.
– Солнца западает на севере.
– А ночи и нет, и сумрак прозрачен.
– У нас в Эльсиноре об окончании вечерней стражи оповещали ударами в бронзовый круг.
– Но почему не в колокол? – спрашивал Андрей.
– Колокола принадлежат Церкви. Как же ты не знаешь!
– У нас другая Церковь, – возражал Андрей.
– Да, да, Гоаннек говорил мне, я позабыла. Красиво пела эльсинорская бронза. Потом ворота закрывали, и ночью их могли отворить только по приказу короля.
– И бывали такие приказы? – спрашивал Андрей.
– Нет. Не помню. После звона нужно было сразу гасить свет везде. От пожара.
– И спать? Даже зимой, когда день так короток?
– И зимой. Но у нас были лампады. А у вас они есть?
– Конечно.
– В Эльсиноре моему Гоаннеку разрешали жечь свечи, – вспомнила Гита и вздохнула: – Где он, учитель?
Дав срок минуте печали, Андрей напомнил:
– Для чего же горели свечи?
– Мы читали, разговаривали, писали. А как на Руси? Можно зажигать ночью огонь без разрешенья королей?
– У нас можно, не спрашивая князя, всем.
– А пожары? – пугалась Гита.
– Разве в Дании не бывает пожаров?
– Бывают, увы! – Гита вздохнула притворно, и оба смеялись и возвращались к загадкам летнего солнца.
– Но где оно сейчас? – спрашивала Гита.
– На севере. Очень близко. Ты ж видишь, как светло, но тени почти нет.
– Говорят, что потерявшие душу теряют и тень, – сказала Гита. – Так сделал бог, чтоб люди узнавали – этот человек очень опасен. У колдунов и ведьм нет тени.
– Ты встречала таких, без тени?
– Нет. У нас в Эльсиноре живет старая Бригитта, ее считают колдуньей. Я подсмотрела – у нее была тень.
– На Руси у каждого есть тень, у всех.
– Даже у сов и летучих мышей? – удивлялась Гита.
– И у них. У нас свои совы и летучие мыши, русские.
– Русские? И говорят они по-русски?
И смех, и опять и опять повторяют, как по-русски сказать одно, как другое. Учиться легко.
Под прозрачным небом, светлым, без звезд и без солнца, морской окоем, днем голубовато-зеленый, делался дымно-синим. Хорошо кормить глаза и тешиться словом, одевая им мир.
– Взгляни туда, – показывал Андрей, – там юг. Эта низкая тень – край ночи. В это время отсюда ночь уходит на юг. Потому что земля – шар.
– Ты тоже знаешь это! – радовалась Гита.
– Знаю, ведь это не тайна.
– А как по-русски «тайна»? И море сейчас на что похоже?
– На оловянный начищенный щит. Или на блюдо.
– Повторим еще раз: тайна, щит, блюдо … Эти слова легкие, – говорила Гита. – Трудное слово – оловянный. Очень трудное – начищенный. Я запомнила. Гоаннек говорил, что младенцы всех племен самое первое слово произносят по-латыни – амо, я люблю. Как по-русски любить? Любовь? – И Гита прилежно спрягала и склоняла заветные слова.
Осбер, начальник датских кораблей, беглец-англичанин на датской службе, хмуро спросил Андрея:
– Ты знаешь, посол, песнь о Тристане и прекрасной Изольде?
– Знаю. И понимаю, что ты хочешь сказать, – ответил Андрей. – Твои слова, твои опасенья напрасны.
В английском Нортумберленде слилась кровь саксов, англов, скандинавов. В Осбере пересилила Скандинавия. Широк, глубок от груди к спине, длиннорук, светловолос, голубоглаз – истинный викинг.
Осбер положил руку на костяную рукоять тяжелого ножа, подвешенного к поясу.
– Не грози. Это непристойно тебе. И успокойся, – тихо приказал посол.
– Я не грожу, – возразил Осбер, – привычка. Я служил ее отцу, – объяснил он, и в его голосе была угроза.
– Продолжай служить дочери, – предложил русский. – Ты будешь беречь ее до конца дороги и на брачном пиру споешь нам английскую песнь. И останешься, если захочешь. Такому, как ты, найдется достойное место в дружине князя Мономаха.
– Я думал. Обдумал, – ответил Осбер, остывая. – Киев далеко. Датчане хитры. Внуки Гарольда станут русскими, что им будет до Англии! Я вернусь в Данию.
– Зачем?
– Я не один. Мы ждали. Гита могла стать женой другого владетеля. Ближе к Англии. Датчанин говорил с Русью втайне. Я не виню его. В этом мире каждый за себя. Теперь мы, изгнанники, попробуем сами.
– Что?
– Хотя бы умереть, отомстив. По старому обычаю досыта напиться кровью Нормандца. Знаешь, лежа на враге, запустить ему зубы в горло, и пусть тебя рубят на части.
– Но к чему тебе это? Перед тобой двадцать – тридцать лет полной силы. Хотя… Ты думаешь, вам удастся изгнать Гийома?
– Нет. Тебе не понять. Сколько ни глотай латыни. Когда победитель сядет в твоем доме, возьмет твою жену, когда ты станешь рабом в месте, где родился хозяином, тогда мы с тобой сравняемся в мудрости, русский. Довольно об этом.
– Хорошо, – согласился Андрей. – Но почему ты так беспокоен сейчас? Чего ты ищешь на море, на небе? Время благоприятствует. Мы сильны. Никто не посмеет напасть.
– Ты опять не понимаешь. Коль тебе повезет, узнаешь. Чем больше тебе улыбаются, тем опасней. Я не верю ни морю, ни небу, ни людям, ни богу.
– Да, ты несчастен.
– Ха! Ты, счастливый! Я не поменяюсь с тобой. Твое счастье болталось бы в моей душе, как сухая горошина в бочке.
Но и девятый день тек под днищами кораблей так же благостно, как предыдущие восемь.
Встречные корабли, едва поднявшись над окоемом моря, бросались в сторону, спеша спрятаться от датского флота, ибо часто сильнейший обирал сильного: море общее, и мира на нем нет.
Однажды две низкие быстроходные галеры рьяно выскочили из-за лесистого острова и столь же стремительно бросились обратно. Засада. Пираты ждут одиноких кораблей, или отставших, или слишком далеко опередивших своих, так как редко кто плавает в одиночку. Морские разбойники не разглядели задних кораблей датчан.
К полудню ветер упал совсем, и гладкое дневное море можно было сравнить с оловянным щитом, каким оно казалось белой северной ночью. Впереди нечто туманное, как облака с четкими очертаньями, ограничило море. Такова издали суша.
– Видишь ли там, черточки, пятна? – спрашивал Андрей Гиту, указывая на море. – Это спины отмелей, островки, которые нарастают со дна. Здесь мелко. Гляди, как мутна вода. От весел ил поднимается со дна. Входим в устье Нево. Вот и Русь началась – наша, твоя.
Медленно, незаметно земля охватывала море. Постепенно море превращалось в реку. Темный хвойный лес справа, такие же стены слева, длинные отмели, поросшие камышами. Вода сужалась. Становилось ненужным искусство морских проводников, так как река Нево, которой шли, глубже края Варяжского моря.
Налево от мели лежала земля Корелия, которую шведы уступили князю Ярославу в приданое за королевной Ингигердой.
Там лес, камни, зверь, вода: повсюду озера. У корелов есть свое преданье о сотворении земли. В него верят и те, кто крещен.
В начале начал вся земля была из воды. Вода шумела под ветром день и ночь, волны вздымались так высоко, что брызги попадали на небо. Богу надоело творенье. «Остановитесь!» – приказал он. Волны окаменели как были. Мелкие брызги и пена, рассыпавшись, упали и сделались почвой, покрыв камни, где им удалось; дожди налили озера между гребнями окаменевших валов. Так пошла быть корельская страна.
Берега Нево были пустынны. Леса будто не тронуты топором, поляны не чищены под пашню от кустарника – такими их видел взгляд человека. Дым, свидетель огня, верного человеческого спутника, терялся в сосновых и еловых вершинах. Нужно вглядеться, чтобы в кустах случайно заметить крупного зверя, и нужно вниманье, чтобы, утишив охотничий порыв, узнать стадо домашних животных там, где будто бы пасутся олени. Эти просторы в первозданной простоте ждали, как разными образами у разных народов и о других просторах говорили поэты, явленья человека. Велик человек в своей уверенности, что для него созданы земля, и небо, и солнце, и звезды. Мое! Наше! Какой бог, покровитель каких племен первым сказал: населяйте землю и обладайте ею? Праздный поиск, мелочное, недостойное соревнование в утверждении первенства. Земля легла подобно безмерно широкой одежде, безразличная, бесстрастная, великолепная не в себе, а для кого-то. Кому отдать? Кто овладеет! Ей все равно, ей все равны, она подчиняется силе. Но, немая, безразличная, оживляемая только живым воображеньем человека, земля чутка к насилию; испытав его, она мстит бесплодием; обернувшись пустыней, осуждает на изгнание, не считаясь ни с лицами, ни с оправданьями, ни с благими пожеланьями, ибо судит по делу. Приговор ее слеп, вместе с виновными гонит невинных за попустительство, не смягчаясь их слабостью. Суд земли беспощаден, а обжаловать некому да и негде.
