Сердце Бонивура - Нагишкин Дмитрий Дмитриевич (читаем книги онлайн TXT) 📗
— Кто там? — негромко спросил высокий парень, чёрный на фоне огня. Виталий узнал голос Панцырни.
— Свои! — отозвался Бонивур, подходя к кругу. — Хорошо поёте, заслушался.
— Как умеем! — ответило ему несколько голосов.
Круг раздался. Огонь осветил лицо и фигуру Виталия. Панцырня, который, видно, был здесь первым заводилой, сказал:
— Не много ли вас, не надо ли нас?.. Виталий-комиссар пришёл.
— Гостем будете! — крикнула Настенька.
Приход Виталия спугнул песню. Парни и девушки заговорили, задвигались. Пошли перешёптывания, смешки. Нина, которую только сейчас увидел Виталий, дружески положила ему руку на плечо и шепнула:
— Вот хорошо, что пришёл! Тебя ждали.
Кто-то рванул мехи гармоники, она шумно вздохнула, и дробные, мелкие, задорные звуки польки, завиваясь от собственного лукавства и весёлости, понеслись по кругу. Лебёдками поплыли девчата вокруг костра. Парни с притопом и подсвистыванием, ухарски подбоченясь, понеслись за ними, фигурно выставляя руки и ногами выделывая чечеточные коленца.
— Настеньку пригласи! — шепнула Нина на ухо Виталию.
Но уже кто-то пригласил Настеньку, и она скрылась среди танцующих.
Панцырня, хлопнув оземь фуражку, крепко топнул ногой и неестественным голосом запел:
И пошёл бить подборами, отчего загудела утрамбованная земля.
Пройдясь с частушками два раза, он выкинул коленце, неожиданно остановившись напротив Бонивура.
— Вызов, вызов! Просим! — зашумели вокруг.
Нина тотчас же подтолкнула Виталия.
— Иди, коли просят! — сказала она.
Виталий ответил на вызов и вышел на круг.
— Ай да комиссар! — послышались голоса…
Потом прыгали парами через костёр.
…Синела ночь. Шумное веселье утихало. Сами собой разбились молодые люди на парочки, беседуя о том, чего не надо было знать другим.
Виталий — хотел он этого или не хотел, он и сам понять не мог — оказался вдвоём с Настенькой.
Угасал костёр, бросая ввысь последние искры.
Виталий и Настенька сели перед тлеющими угольями на колоду. Виталий не сказал девушке ни слова. Слова были лишними в этой пугливой, нежданной близости. И Настенька молчала. Так сидели они долго, притихшие, безмолвные. Лишь когда ночная сырость подкралась откуда-то с низин, серым покрывалом застлав мелколесье, девушка сказала:
— Пройдемтесь немного. Домой уже пора.
Виталий послушно довёл её до калитки. Взял её руки в свои ладони, но, почувствовав, что нужны какие-то слова, которые внесут определённость в то, что волнует его и что, как казалось ему, находит отклик в Настеньке, Виталий поспешно попрощался.
Уже отойдя довольно далеко, он сообразил, что нарушил все деревенские приличия — не дождался, пока девушка войдёт в дом. Он остановился. В этот момент до него донёсся звук закрываемой калитки. Значит, Настенька не сразу пошла домой, должно быть, смотрела ему вслед.
Горячая волна прокатилась по телу Виталия.
«Ай-яй-яй! — сказал Виталий сам себе в смятении. — Влюбился!.. Только этого и не хватало!»
Виталий ругал себя за то, что дал сердцу волю. Но он понимал, что теперь с ним происходит что-то другое, совсем другое. «Настоящее?» — спросил он себя чуть ли не вслух. И должен был признаться, что совсем иное чувство было у него тогда, когда шёл он с Ниною по Светланской. То, пожалуй, было чувство радостной находки, лишь счастливый трепет от намёка на настоящее чувство. Да и порыв Нины, как думал теперь Виталий, объяснялся не столько тем, какое место занимал в её сердце юноша, сколько тем, что пережила Нина в подвале Караева, в тягостном ожидании пыток и трудной смерти…
То было только преддверием настоящей любви, которая всегда приходит к человеку нежданно-негаданно! Лишь теперь она завладевала его душой и сердцем.
Виталий попытался спокойно разобраться в неожиданном своём чувстве к Настеньке и… не смог. У него не стало сил противиться тому, что вихрем нахлынуло на него.
Он находил множество убедительных доказательств своей ошибки в отношениях с Ниной. И не мог найти ни одного, которое заставило бы его противостоять очарованию Настеньки, не помышлявшей о том, чтобы произвести на Виталия какое-нибудь впечатление. Это было настоящее чувство, как настоящей, по-особенному близкой и единственной была сама Настенька…
Глава семнадцатая
ЗАТИШЬЕ ПЕРЕД БУРЕЙ
У одного из наседкинских стариков, Верхотурова, находился «почтовый ящик» для отряда. Много таких «почтовых ящиков» организовал дядя Коля повсюду для связи с деревенскими большевиками, с партизанскими отрядами, попеременно используя те или иные цепочки связи. По большой просёлочной связь шла через Верхотурова, по железной дороге — через Любанского — Сапожкова.
Была, однако, существенная разница между двумя этими линиями: через Любанского шло оружие и распоряжения первейшей важности, через Верхотурова — газеты, брошюры. Люба некий был в курсе всего, что шло через него; Верхотуров же понятия не имел о том, что содержалось в пакетах, которые привозили ему из города разные люди.
Знал Верхотуров лишь, что где-то в лесу живёт объездчик Павло Некрутюк — это было условное имя, — газеты и книжечки предназначались ему.
Этот «почтовый ящик» возник ещё тогда, когда был жив старший сын Верхотурова — Кузьма. Парень стал большевиком в Забайкалье, где служил в войсках Лазо, воевал два года, приехал в Приморье, когда здесь были Советы, уже больной, служить не мог и стал у отца отлёживаться от походов. Когда же в мае 1921 года японцы произвели «несосовский» переворот и свергли власть ДВР в Приморье, а большевики ушли в подполье, старые друзья не забыли о Кузьме. Через него шла связь с партизанами в Никольск-Уссурийском районе. Кузьма протянул недолго. Верхотуров похоронил сына. А когда, не зная о смерти Кузьмы, приехал из города посыльный с пакетом, старик сказал: «Ну, кому передать-то, сказывай! Чай, Кузьма-то знал, что делал, а я ему не враг!» Так отец заменил Кузьму.
Виталий познакомился с Верхотуровыми.
Приходил он к старику обычно под вечер, когда уже смеркалось и в деревенских избах загорались жёлтые огоньки керосиновых ламп и дым из уличных печурок, на которых готовился ужин, стелился по деревне.
Большая, вместительная изба Верхотурова стояла очень удобно для той цели, с которой наведывался в неё Виталий, — немного на отшибе, дверью к лесу, так что мало кто видел посетителей. Избу лицом к лесу выстроил ещё отец старика, дед Верхотуров — мужик неуживчивый, с самого поселения из-за чего-то поссорившийся с сельчанами (нынче все уже забыли и причину ссоры да и самого деда).
Верхотуров содержал дом «в строгости»: жена слушалась его беспрекословно, дочери Марья и Степанида, рослые крупные, сильные девки, которых побаивались по суровости их нрава даже деревенские ухажёры, тоже робели перед отцом, хотя он и пальцем их никогда не тронул. Дочери называли его уважительно и ласково «батенька», угождали ему, и стоило ему нахмуриться, как они наперебой кидались к нему: «Батенька, не надо ли чего?» Впрочем, может быть, и не страх перед ним держал в повиновении весь женский род Верхотуровых. Деревенские объясняли это «строгостью» старика и поговаривали — хотя ни разу из дома Верхотуровых никто не слышал ни женского плача, ни визга, столь обычных в деревенской жизни, если глава семьи «учил» жену или детей, — что рука у него «тяжёлая». Младший же сын, «последыш», «мизинчик», «остатышек», как иногда полунасмешливо-полуласково называли Вовку сестры, утверждал перед своими сверстниками, что отец его совсем не сердитый и, уж конечно, не страшный, что он пальцем никого не тронул, не то чтобы… Сверстники же только недоверчиво головами крутили — заливай, мол, поболе, пока не сгорело! — и вспоминали при этом, как устрашающе умел шевелить усами старик и какие у него клочкастые брови, за которыми не видно и глаз… Вовка, сердясь, говорил: «Что брови! Вы ему в глазыньки гляньте, у него с глаз добротой пахнет!»
