Гулящие люди - Чапыгин Алексей Павлович (читать бесплатно книги без сокращений .txt) 📗

– В кого стрелил, парень? – тихо спросил объезжий, встряхивая бороду и распрямляясь. Стрелец, едва переводя дух, молчал.

– Куда бежишь от государевой службы? – голос объезжего зазвучал строго.

– Ой, ой! Там, господин объезжий, бес! В беса стрелил я… Парень едва выговорил. Зубы у него стучали.

– Перестань бояться! Тут баба живет мытарка [245], она те подсунет кочета заместо черта! Веди, кажи, куды, – в белый свет стрелял, как в копейку? Лезь позади меня, ежели боишься…

Они пошли.

– Тут вот, дядюшко! Во, во, вишь?

– Вижу! Бабу саму и ухлестнул…

Бегичев возвысил голос.

– Эй, стрельцы!

Стрельцы все были спешены, лошади их стреножены в кустах. Подошли два стрельца:

– Господин объезжий! Чул стук из пистоля?

– Два стука было – пистольной да карабинной, – оба слышал.

– Так, господин, когда был пистольной стрел, тогда лихой убил Трофима-стрельца!

– Эх, не ладно, парни! Трофим самый надобный стрелец был… А он вот, – указал Бегичев на молодого стрельца, – хозяйку убил. Обыщите дом!

– Да где ёна?

– Вон там, за хмельником лежит, нам не ее – лихого взять надо!

– Тогда, господин объезжий, мекаем мы избу подпалить!

– Пожог? Нет, парни! Пожог – верно дело, лихой укроется… На пожог прибегут люди, а мы не ведаем – може, под избой есть ходы тайные, проберется лихой к народу и сгинет в толпе… Разбирай, кто такой! Все во тьме на лихих схожи!

– Как же нам! Полезем, а лихой в подполье, место тесное, играючи ухлестнет любого, едино как Трофимку-стрельца!

– Перво – тащите убитую колдунью сюды на крыльцо! – Слушаем! Давай, ребята…

Стрельцы подняли переодетого Таисия, из травы и сумрака перенесли на сумрачное крыльцо, Бегичев спросил:

– Есть ли факел?

– Иметца – вот!

– Зажигай!

В безветренном сумраке задымил факел.

– Эк его Филька стукнул! Затылка будто и не было. Только, господин объезжий, он не баба – мужик!

– Пощупай! Глазам не верь.

– Мужик! Филька ему снес весь затылок, потому – карабин забит куском свинца двенадцать резов на гривенку [246]…

Таисия стали осторожно и внимательно разглядывать.

– Свети ближе!

– Кика рогатая, красная… На брюхе, глянь, объезжий, хари нашиты, тоже рогатые.

Отмотали повязку, закрывавшую низ лица. Обнажились: борода клином, усы. Губы плотно сжаты, брови нахмурены, глаза глядели остеклев – прямо. В правой руке, крепко застывшей, неразряженный пистолет.

Бегичев перекрестился, снял шапку:

– Слава богу, парни!

– Ён, што ли? Сам лихой?

– Он, парни, он! От сыскных ярыг узнавал про его обличье: все так – он! Был он, парни, большой заводчик Медного бунта! С ним кончено, великого государя опасли… За бабой потом наедем, а не возьмем – то пусть идет она… Не в ей дело…

– Да баба – черт с ей!

– Теперь лихого доставьте на Земской двор… Ночью дьяка, подьячих там нет…

– Ведомо, нет!

– Пытошные подклети тож на замках, так вы его сведчи положите на дворе к тыну, опричь иных мертвых, а завтра к вечеру я буду… Воеводе все обскажу, и вы будьте видоками… Вам за то будет от великого государя похвальное слово и в чине, мекаю я, повысят… Заводчика великого не уловили, так убили, а то он бы еще гиль творил…

– Господин! А как с Трофимкой?

– Трофима тож заедино с лихим на Земской двор и к тыну с ним рядом…

– Э, стрельцы! Волоки Трофима.

– Я, парни, на Коломну… посплю мало и на Земской оборочу завтре… лошадь к дому ходко пойдет, муха ее ночью не обидит…

– Добро, господин объезжий! Мы так все, как указано, справим.

В щели сгнившей крыши солнце протянуло прямые золотые нити. Как жемчужины в солнечном золоте, сверкали, пролетая, мухи, пылинки, кружась, серебрились…

Без мысли в голове Сенька, ожидая Таисия, глядел на игру солнечных блестков. Тихо шумела вода, пущенная руслом мимо водяного колеса. Из города на мельницу издали доносились крики толпы, иногда молящие, порой с угрозой. Крики то слабели, то вновь становились громкими:

– Го-о-суда-арь!

– Измен-ни-ки!

– Дай их нам!

– Правду! Правду со-о-твори!

На крики ответа не слышно было. Сквозь отдаленный шум слышался звон колокола из церкви.

Рядом с Сенькой на мельничном полу в старой мучной пыли лежал человек, как и он, богатырского склада, только на голову длиннее Сеньки.

Сенька сосал рог с табаком, сосед его плевался, отмахивался от дыма.

– Ужели тебя, брат Семен, на изгаду не тянет?

– Пошто?

– Поганой сок табун-травы сосешь, а ведомо ли, откель поросла та трава?

– Нет…

– Изошла, чуй, сия трава от могилы блудницы, из соков ее срамного места.

– Брат Кирилл! Хлеб и всякий крин червленой та же таусинной [247] растут из земи унавоженной… Все из праха, и мы тоже прах!

– Эге-е! Чуешь, ревут люди?

– Слышу давно…

– Так ведь нам по сговору на кабаке Аникином быть надо с народом!…

– Не двинусь с места без атамана.

– Чего ж поздает? Струсил, должно?

– Што Таисий не струсил – знаю, а почему поздает, не ведаю…

– Время давно изошло! Не пора атамана ждать, больше не жду!

– Без атамана трудно к делу приступить, он знает, с чего начать.

– Я и без атамана знаю – рука горит, топор под полой, свалю окаянного отступника веры христовой, а там хоть в огонь…

Тяжелый со скрипом половиц старовер встал, золотые нити солнца изломились на его темном кафтане. Он шагнул к выходу.

– Пожди, брат! Не клади зря голову на плаху.

– Когда добуду чужую в царской шапке, свою положу – не дрогну!

Кирилка ушел.

Посасывая рог, Сенька думал: «Таисию не учинилось ли дурна какого? Ранним утром хотел быть, теперь уж много за полдень,…»

Он, куря в легкой прохладе заброшенной мельницы, под неугомонное бормотание воды и далекие шумы стал дремать. От дремоты его разбудил отчаянный рев толпы и выстрелы.

«У народа оружия нет. Бьют по толпе стрельцы!…»

К мельнице бежали люди, они пробирались по плотине и кричали – Сенька в окно видел их ноги.

– Теперь беда! Государь озлился, двинул стрельцов!

– Чего гортань открыл? Спасайсь!

«Да, надо опастись!» – подумал Сенька. Он встал, нашел в углу вход вниз, спустился по лестнице к сухому колесу. Прислонясь спиной к шестерне, сел на бревно, стал глядеть в полуоткрытый на Коломенское ставень.

Теперь твердо решил выждать. Ему вспомнились когда-то сказанные Таисием слова: «Дело гибнет – с народом тогда не тянись! Голова твоя в ином месте гожа будет!»

«Да… опоздали, и Таисия нет! Дело погибло… Недаром старик таскал на Коломну Ульку… Ужели взяли друга в тюрьму?»

Сенька слышал: в ужасе ревел народ, содрогалась земля от топота тысячей ног.

– Батюшко-о!

– Щади-и!

– Смилуйся-а!

– Бей гилевщиков!

– Стрельцы! Великий государь…

– Ука-зал не щади-ить!

Слыша голоса стрелецких начальников, Сенька шагнул к ставне, потрогал ее. «Играючи вышибу, коли што…» Он снял с плеч мешок, вынул из него пистолеты, сунул за ремень рубахи под кафтан. Привесил под полой шестопер, подумал: «Батог оставил где лежал? Найдут, кину его, а не заскочат в мельницу– подымусь, возьму; батог – конец железной… гож…»

Толпа, густая, беспорядочная, ревущая, топталась на дорогу к Москве, за ней гнались конные стрельцы, рубили людей саблями.

Глядя в ставень по Коломенке, Сенька прошептал: «Дурак Кирилка! Никакому богатырю тут подступиться не можно… Жаль мужика, убьют!»

Вновь переходили плотину, осторожные голоса переговаривались:

– Сколь людей утопло в Москве-реке!

– Тыщи, ой, тыщи!

– В Москву кои прибегут – тех расправа ждет!

– Скоро в Москву… Ты пожди меня! Плотина гнилая, гляди! Едино, – как в Москве-реке утопнешь…

– Жду… Чего молыл? Скоро в Москву…