Долгая ночь - Абашидзе Григол Григорьевич (книги онлайн без регистрации TXT) 📗
– Потомки будут проклинать наши имена, если только они дойдут до них.
– Сейчас на земле поднялись со всех концов и пришли в движенье стихийные силы, великие ураганы, и такому народу, как мы, нужно много мудрости, терпенья и сил, чтобы уберечь себя, выжить, спастись во время всемирной бури и выйти из нее способными к дальнейшему существованию. Мы не смогли прозреть будущее и правильно распределить свои силы в этой борьбе за существование. Большую часть своих сил мы растратили на борьбу с хорезмийцами, а теперь, когда еще более страшный враг подступает к нашим пределам, мы не можем не только остановить его, но и оказать хоть какое-нибудь сопротивление.
– Если бы нас не разгромили у Гарниси, страна не была бы разорена, и мы теперь могли бы встретить монголов достойно, лицом к лицу, как мы встретили их во времена Лаши. Теперь хорезмийцы выпустили растерзанную Грузию из своих когтей. Обессилели и разжались сами собой лапы хищника. Может быть, монголы нападут не завтра, и мы успели бы собрать хоть какие-нибудь силенки. О чем думают наши князья и сама царица? Где она? Где ее правая рука – Мхаргрдзели?
– Царица укрылась за Лихским хребтом. А Мхаргрдзели… Мхаргрдзели я сам закрыл глаза в этом монастыре, сам принял его исповедь, сам проводил в последний путь.
– Как, Иванэ Мхаргрдзели скончался?!
– Да. Умер послушником этого монастыря.
– Мхаргрдзели постригся в монахи! – все больше и больше удивлялся Торели, не веря своим ушам.
– В годовщину Гарнисского сражения он прибыл в наш монастырь. Привез великие дары, взмолился, чтобы мы его постригли в монахи.
– Да ведь он же был некоронованным царем Грузии. У него было все. Видно, нечиста была его совесть перед Грузией, видимо, великие грехи мучили его душу, если он решился на такой шаг.
– Не знаю, дорогой Турман, ничего не могу сказать. На исповедях он не раскаивался ни в каких необыкновенных грехах, кроме присущих всем нам, грешным. Молился ревностно, послушание нес легко. Больше всего сидел один в своей келье. Там-то в одиночестве он и раскаивался и молил господа отпустить его грехи. Однажды ночью я услышал сквозь стену громкие возгласы и причитания. Тотчас я выкатился на своем стуле из кельи. Стенания доносились из кельи Мхаргрдзели. Я прислушался, но это была просто молитва. Мхаргрдзели ударял себя в грудь и ревностно восклицал: "Блаженны те, кому не послал господь испытание грехов и чей дух далек от коварства. Господи, тяжела стала твоя рука для меня. Стал я нищий и утратил свет, стал хуже слепого, ибо не вижу ничего впереди себя. Но покаялся в грехах моих и не скрыл даже самого страшного греха – неверия моего. Вот стою я перед тобою, господом своим, прости ты мне темноту сердца моего, прости мне безбожие мое, в котором погрязал, приумножая грехи свои". Старец молился жарко, его басовитый голос звучал надтреснуто и больше был похож на плач, чем на простую молитву. Потом он услышал, должно быть, скрип моего стула, замолк, появился на пороге и спросил в темноту:
"Кто здесь?"
"Это я, – ответил я, смутившись, точно застигнутый за чем-нибудь нехорошим. – Не спалось, вот и выкатился я подышать и услышал твою молитву. Что не спишь, брат?"
"Спокойствие и сон души давно ушли от меня. Все ночи я молюсь, дабы очистил меня господь от всех грехов моих, а пуще того, чтобы скорее принял мою измученную душу. О смерти молюсь от вечера до утра".
"Господь милостив. В руце его и живот и смерть".
На другой день в келье Мхаргрдзели было тихо, обитатель ее не показывался до позднего вечера. Я приказал сходить и узнать, здоров ли он. И точно, его нашли в сильном недуге, он отказался от пищи, от воды и только тихо стонал. Я отправился проведать своего необыкновенного послушника. Старик метался в постели, его как будто сжигало изнутри сильным огнем. Он весь был в жару, часто дышал. Этот некогда статный могучий великан показался мне маленьким и жалким старичком. Только в глазах по временам вспыхивал и метался еще тот огонь, который раньше вел полки и направлял жизнь целого государства. "Прости, отец", – прошептал больной старец.
"Бог простит".
"Услышана молитва моя, ибо вступил я под конец своей жизни на путь праведный. Услышана молитва, и призывает господь, посылая смерть". Больной помолчал, как бы собираясь с силами, и вдруг спросил: "Правда ли, отец, что пишешь ты летопись грузинской земли?"
"Надоумил господь и вразумил. С божьей помощью взял я на себя этот нелегкий крест".
"Тогда напиши там, что каждый человек должен служить своему отечеству, как умеет и насколько хватает сил. И я служил, пока мог, своей стране, Грузии, жизни не щадил ради ее могущества и славы. И не говори обо мне худого слова. Чужие грехи принял я на себя".
"О каких грехах говоришь?"
"Чужая измена тенью легла на меня, и я теперь выгляжу виноватым перед народом и перед царицей. А ведь я ничего не знал о предательстве, которое погубило столько лучших грузин, из-за которого упало и рассыпалось сияющее величие Грузии… – Послушник закашлялся, полежал некоторое время, бессильно откинувшись на подушки, и продолжал: – Да, я был атабеком, опорой трона. Царь, воспитанный мною же, шагу не ступал без моего совета и ведома. Я был и предводителем, амирспасаларом грузинского войска. Значит, чья бы ни была вина, чья бы ни была измена, в ответе перед богом, царицей и народом один только я. "В чужом бою каждый мудр" – так говорит наш народ, так повторил эту мудрость и наш великий певец Шота. Другие лучше меня смогут потом разобраться во всем, что я сделал, будучи атабеком. Но судить легче, нежели делать. Об одном только прошу, святой отец, будешь писать, гляди на все мои дела и свершения, помня, что и я старался быть бескорыстным и честным".
Несчастный замолчал. После полудня ему стало еще хуже. Ни лекари, ни лекарства ему уже не могли помочь. Мы его соборовали, и при заходе солнца он скончался.
– В чужом бою каждый мудр, – как эхо повторил Торели народную мудрость, когда Павлиа кончил рассказывать про Мхаргрдзели, – так он и сказал?
– Да, так и сказал. И, признаться тебе, дорогой Турман, после разговора с Мхаргрдзели охладел я к своей летописи, не лежит душа и не поднимается рука. Только подумай: великаны с львиными сердцами кидают друг на друга несметные полчища. Побеждает то один, то другой. Иные рассеиваются в прах, иные торжествуют победу. А какой-нибудь калека, ничтожный калека, вроде меня, ни разу в жизни не державший меча, не познавший его остроты и тяжести, берется судить об их делах. В тишине монастырской кельи он разбирает, кто прав, кто виноват, и выносит им приговор. Бумажный червь судит львов, орлов, тигров, богатырей. Разве не смешно, если я буду копаться во всем, что сделали Мхаргрдзели и Ахалцихели, и вынесу их деяния на суд потомков уже со своим приговором, в который потомки, безусловно, поверят.
– Всегда было так. Одни писали историю своей страны боевой саблей, другие пером. Потомки по достоинству оценят и того и другого. Горе таким, как я, кто не сумел послужить отчизне ни пером и ни саблей.
– Ты не можешь этого сказать про себя, дорогой Турман. Ты как раз владел и тем и другим.
– А что толку! Где плоды моей службы? Разоренная страна, утраченное могущество, ослабленная власть царя.
– Это не только твоя вина. Виновато целое поколение. Что мог поделать ты один, Турман Торели.
– В том-то и дело, что я принадлежу к поколению, которое будет проклято потомками в бесчисленных коленах наших родов. Ярмо, приготовленное дедами, всегда наминает шею внукам.
Наступило печальное молчание. Оба собеседника были согласны с тем, что говорилось о судьбе Грузии. Наконец Торели спросил:
– Мхаргрдзели умер, кто же теперь амирспасалар?
– Аваг Мхаргрдзели наследовал должность отца.
– Как?! Аваг Мхаргрдзели – амирспасалар? Этого не может быть, он мой друг, я его хорошо знаю. Правда, он честен, но беззаботен и беспечен. Он изнежен, он любит развлеченья. Не этими качествами подобает обладать амирспасалару. Аваг совсем не подходит к этой роли.
