Камень и боль - Шульц Карел (книги бесплатно без онлайн .txt) 📗
– Но у тебя золотой перстень и цепь…
– Этого я не отдам! – воскликнул юноша.
– Воспоминания? – язвительно улыбнулся Альдовранди.
– Да, – кивнул юноша. – Но несчастливые…
– Так почему же не расстаться с воспоминаниями, если они несчастливые? – холодно возразил старик. – Женские подарки?
– Да.
Старик поглядел на него с любопытством и промолвил:
– Верю, что воспоминания – несчастные: у тебя лицо мордобойца.
Юноша густо покраснел.
– Ты знаешь, что тебя ждет? – спросил Альдовранди, рассеянно поправив складки своего длинного сборчатого плаща.
– У меня много кое-чего впереди, – ответил юноша и склонил голову. Большие дела, работа…
Старик взглянул на него удивленно и со спокойным презреньем подумал: хвастается, такой же враль и болтун, как все венецианцы. Потом спросил:
– Ты дворянин?
– Да.
Ответ прозвучал гордо, быстро. Молодой человек стоял, расставив ноги, упершись левой рукой в бок, а правой поигрывая золотой цепью на груди.
– За тебя заплатят твои родные в Венеции?
– Нет, – ответил юноша. – У меня нет родных в Венеции, я не оттуда, а просто возвращаюсь из Венеции на родину.
– Где твоя родина?
– Я флорентиец!
Ответ был опять гордый, мгновенный, как и на прежний вопрос о принадлежности к дворянству. Но Альдовранди от этого насупился еще больше. После падения Медичи ни один город не радовался появлению в своих стенах граждан из Савонароловой общины, союзницы французов. Лучше было бы юноше оставаться хвастливым венецианцем, вместо того чтоб так гордо заявлять, что он флорентиец. И Альдовранди почувствовал всю тяжесть своей усталости. Ему уже давно пора быть в постели и, почитавши Данта, покоиться мягким, заслуженным сном посреди своих бесценных свитков, созданий искусства… А Косты все нет! Неужели так трудно найти в in pace Иуду? Старик вялым движением провел своей надушенной пергаментно-желтой рукой по морщинистому лбу и, не думая уже ни о чем, как только о том, чтоб поскорей в постель, сказал:
– Кто ты такой? Как тебя зовут?
– Я – Микеланджело Буонарроти, ваятель.
Альдовранди в изумлении быстро встал. Сквозь сухую желтизну его лица проступил легкий румянец, у него задрожали руки. Пурпур одежды кроваво зардел в свете факела, и старик, коснувшись длинной черной тростью плеча юноши, воскликнул взволнованно:
– Говори правду, флорентиец, потому что от меня зависит, отпустить тебя или отдать палачу. Ложь не спасет тебя, а только усугубит кару! Ты в самом деле – ваятель Микеланджело Буонарроти или обманно выдаешь себя за него?
Микеланджело быстро шагнул вперед, и голос его был резок и прерывист.
– Я – Микеланджело Буонарроти и ни за кого себя не выдаю… Я – это я… Я бежал из Флоренции… хотел спастись… но не спас ничего и себя тоже… всюду одинаково темно… это было напрасное бегство, напрасные дороги… в Венеции я не мог найти работы… я – беглец, который хочет опять на родину… Я – Микеланджело… вот эта цепь – от княгини Альфонсины… перстень – от Клариссы Орсини… посмотри, на нем вырезан герб Медичи… я получил оба подарка за одно свое произведение… может быть, ты слышал… за статую из снега… я – Микеланджело… погляди на мое лицо… меня все знают – из-за этого уродства… а коли не веришь, дай мне камень… прошу выдать мне камень – как личную препроводительную грамоту… погляди на лицо мое и дай мне камень… тогда узнаешь, что я – в самом Деле Микеланджело, ваятель… коли слышал обо мне…
Между тем Альдовранди подошел вплотную к нему, наклонил его голову к себе и промолвил:
– Я много слышал о тебе, Микеланджело…
Потому что старик тщательно следил за всем, где что было выдающегося, беспрестанно мучаясь мыслью, что не может так прославить Болонью художниками, как прославилась Флоренция, которой он всегда завидовал. Сколько, сколько раз по ночам, проведенным в старческой бессоннице, мечтал он о том, будто он, патриций, глава знатного рода, живет при дворе Лоренцо Маньифико в качестве его друга и советника, беседует с медицейскими платониками, слушает, как декламируют Эсхила и Овидия, руководит устройством карнавалов и политикой Италии… А просыпался всякий раз в Болонье, где могущественные Бентивольо думают только о новых крепостях, толпах солдат алчные, грубые, кровожадные, такие непохожие на обаятельного князя Лоренцо… Старик не забывал, как никогда не забывает зависть. Отшельник в пурпуре, любитель гармоничной жизни, переутонченный собиратель сокровищ искусства, гнушаясь пустоты жизни в Болонье, ревниво следил за всем, что делалось во Флоренции. И вдруг вот он перед ним, один из художников Маньифико, очутившийся в тюрьме, как бродяга, вот он, о котором агенты доставляли ему сведения, что именно этого художника Лоренцо особенно любит и ценит, вот он, с лицом, отмеченным ударом кулака мордобойца, с горящими глазами, в измятой, выцветшей одежде, вот он, найденный в тюрьме и безоружный, твердящий все время одно и то же: прошу выдать мне камень, как личную препроводительную грамоту, дай мне камень и увидишь, что я в самом деле Микеланджело Буонарроти… Альдовранди повторял только:
– Так это – Микеланджело; значит, ты – Микеланджело Буонарроти…
Он повторял это так, что Микеланджело поглядел на него с безмолвным изумленьем, и это было изумленье изгнанника, который вдруг опять услыхал, как имя его снова произносят с любовью. А прижатые к его вискам руки старика напомнили ему родной край.
Старик, снова обняв его, промолвил в восторге:
– О, beata nox, блаженная ночь, в которую я познакомился с тобой, Лоренцов ваятель! Как удивительно сводят боги друг с другом людей! Еще немного – и тебе пришлось бы горько пожалеть о своей опрометчивости и о том, что ты – флорентиец!.. Но с этой минуты ты – мой гость! Ты приехал ко мне в Болонью, Микеланджело, и мой дом, мой дворец, мои коллекции – все теперь твое. Никогда больше не возвращайся во Флоренцию, – там французы, они жестоко хозяйничают там, творя казни и насилия, радуйся, что ты у меня, я тебя никогда, никогда не отпущу, о, felix dies, о, beata nox 1, когда я тебя узнал! Ты будешь теперь работать для Болоньи, нет, мы тебя никогда не отпустим, как эти глупые венецианцы! Что венецианцы сделали когда умного? Видел ты в Венеции искусство? О юноша! Как ты еще молод и неопытен! Венеция и кошель – это да. Но Венеция и искусство? Теперь конец твоему странствованию, ты здесь, а об остальном позабочусь я, и синьоры Бентивольо тоже будут рады, спроси моего дорогого Косту…
1 О, счастливый день, о, блаженная ночь (лат.).
И Альдовранди, вдруг вспомнив о Лоренцо Косте, распорядился скорей привести художника из подземелья. Капитан, порядком сбитый с толку происходящим, обрадовался, что можно уйти. И факел его, под влиянием воспоминанья о пятнадцати золотых дукатах, дрожал.
– Мои друзья… – осмелился завести речь Микеланджело.
Альдовранди улыбнулся.
– Не беспокойся, их отпустят, я прикажу! И коли ты всегда так заботишься о своих случайных приятелях, Микеланджело, так возьми и меня под свое покровительство, я не побоюсь объездить с тобой весь свет!
"Кто этот человек? – раздумывал Микеланджело. – Ясно, что кто-то имеющий власть выпускать узников и передавать их палачу… Одежда его пурпур, жезл – черная трость с слоновой костью… Он пришел судить меня, а уводит, предлагая свое гостеприимство, и я не умею даже поблагодарить… Кто этот человек, прикрывающий меня сейчас своим могуществом, словно краем своего пурпурного плаща?"
– Ты видел Болонью? – спросил старик, когда они опять были в караульне.
– Очень мало. Нас задержали вскоре после того, как мы пришли.
– Якопо делла Кверча… – благоговейно промолвил Альдовранди, подняв палец. – Помни, флорентийский ваятель, – Якопо делла Кверча…
– Да, – кивнул головой Микеланджело. – Не было ваятелей выше Донателло и божественного Кверчи.
Старик в восторге сжал его руку.
– Ты прав, Микеланджело! Божественный Кверча! Я хорошо знал Якопо, он часто бывал у меня: это был великий художник, и оттого-то после его смерти здесь особенно чувствовалась пустота…
