Хабаров. Амурский землепроходец - Демин Лев Михайлович (книга жизни txt) 📗
— Кажись, здесь, — повторил Хабаров и зашагал к южному склону холма, туда, где среди молодых деревцев выделялись три старые лиственницы, показавшиеся ему знакомыми.
— Припоминаю старых знакомых, — произнёс он и уверенно направился к этим трём деревьям.
— А здесь кто-то до нас побывал, — сказал он с раздражением, увидев, что возле одной из старых лиственниц была вырыта глубокая яма, заваленная ветвями и сучьями. Такая же яма обнаружилась возле второй лиственницы.
— Посмотри, Фёдор, — обратился Хабаров к Пущину, показывая на ямы, — чьи-то следы.
— Думаешь, давнишние?
— Думаю, года полтора-два этим ямам. Не дала наша поездка на Тугирский волок результатов. Напрасные поиски. Так и доложим воеводе.
Всё же для успокоения души Хабаров с Пущиным и казаками тщательно осмотрели обе ямы, надеясь найти какие-нибудь следы того, что здесь хранилось. В одной яме был обнаружен кусок свинца, предназначенный для выплавки пушечного ядра.
— Кто же мог похитить припрятанные порох и свинец? — спросил Пущин Хабарова.
— Есть на этот счёт предположение, — ответил Хабаров.
— Поделись с нами.
Ерофей Павлович припомнил, что, когда отряд Зиновьева вышел с волока к верховьям Тугира и готовился к зимовке, Дмитрий Зиновьев явно заинтересовался местностью, а потом уединился с одним из казаков и долго о чём-то шептался с ним. Казак был старым соратником Хабарова и не ладил с ним. Придравшись из-за какой-то ерунды к Ерофею Павловичу, Зиновьев приказал ему удалиться в палатку, сидеть там и не высовываться. Этот своего рода домашний арест продолжался два дня. Потом, как заметил Хабаров, два дощаника были чем-то загружены, и караван двинулся к месту зимовки.
Люди, верные Зиновьеву, никого не подпускали к этим судам и к их таинственному грузу. Вспомнив об этом, Ерофей Павлович предположил, что Зиновьев, узнав от казака, с которым Хабаров был не в ладах, о припрятанных порохе и свинце, решил откопать ценное имущество.
Своими предположениями Хабаров поделился с Фёдором Пущиным.
— Ты уверен, что Зиновьев на такое способен? — спросил Пущин и услышал ответ.
— Вполне уверен. Митька нечист на руку и великий корыстолюбец. В этом я смог убедиться.
— Не заблуждаешься?
— С чего бы мне заблуждаться?
— Зачем же Митьке понадобились порох и свинец?
— Ради личной корысти. Чтоб сбыть промысловикам и казакам сию находку и получить за это немалую мзду.
— Расскажи об этом воеводе, тогда с тебя вина снимется.
— Не уверен, что снимется. А воеводе я всё расскажу.
Пущин уже почти поверил Ерофею Павловичу, но сдержанно ответил ему, что сам он не правомочен судить, виноват Зиновьев или нет, и что он вынужден доставить Хабарова в Якутск для воеводского разбирательства.
— Вези меня к воеводе, коли на то твоё право, — ответил на это Хабаров. — Эх, Федя, немного ты меня не довёз до Амура-батюшки. Истосковался я по великой реке. Отдал бы тебе половину оставшейся мне жизни за одну возможность взглянуть на неё.
— Полжизни мне твоей не надо. Помнят тебя на Амуре добрым словом. Наслышан, от племянника твоего Петриловского. Моя бы воля...
Фёдор Пущин не договорил, а только тяжело вздохнул. Ерофею Павловичу он сочувствовал, но в то же время был усердным служакой и подчинялся распоряжениям всесильного якутского воеводы.
— Собираемся в обратный путь, — сухо сказал он. — Передам тебя воеводе. Пусть сам решает, как с тобой поступить.
— Поплывём в Якутск, Федюшка. Стражу держи наготове. Чтоб не сбежал, если бы и захотел, — горько пошутил Хабаров.
— Зря ершишься, — одёрнул его Пущин, — мужики тебе сочувствуют. Разве кто-нибудь тебя обидел?
— Да нет. Это я шучу.
Где-то посреди плавания по Олёкме на правом берегу заметили людей, устроившихся на отдых. Должно быть, купцы или казаки, возвращавшиеся с Амура, сделали привал и готовили пищу у костров. Пущин дал команду пристать к берегу и тоже сделать привал. Как только высадился на берег Хабаров, к нему подбежал с радостными возгласами человек:
— Ерофей Павлович! Радость-то какая. Свиделись!
— Федька, Серебряник, — отозвался Хабаров, увидев человека, который служил в его амурском отряде.
— Верно, Серебряник. Так прозвали меня за мои труды праведные.
Ерофей Павлович представил Феодора Пущину:
— Тоже Феодор, тёзка твой. Рудознатец. Поручили ему искать серебро на Амуре.
— И нашёл? — спросил его с любопытством Пущин.
— А как же! Целый мешок находок везу.
— Показал бы.
Серебряник вынул из лодки увесистый мешок и извлёк из него шероховатый кусок серебряной руды.
— Глянь-ка! Сверкает, яко солнышко, — сказал с гордостью Серебряник, протягивая кусок руды сперва Хабарову, потом Пущину.
Оба разбирались в рудах и признали, что в их руках истинно руда серебряная. По поручению якутского воеводы Пущин в недавние годы искал серебро на Амуре и хорошо усвоил все внешние признаки серебряных руд.
— Куда же теперь, рудознатец, путь держишь? — спросил он нового знакомого.
— Известно, куда: посылали меня из Якутска, и путь буду держать туда же. Перед воеводой похвастаю.
— Тогда перебирайся к нам, в наш дощаник, — предложил тоном приказа Феодор Пущин. Серебряник не стал противиться. Казаки щедро накормили его.
Якутский воевода проявил большой интерес к Федьке Серебрянику. Вызвал его к себе вместе с Пущиным, долго рассматривал образцы руды, поднимал их на ладони, приговаривая: «Знатно!»
Хабарову воевода наказал передать, чтоб ждал вызова и готовился. Ерофей Павлович поселился у племянника Петриловского. Невдалеке от его дома поселилась и дочь Ерофея Павловича Наталья с малыми детьми. Муж её пребывал в отъезде, его послали собирать ясак с вилюйских якутов. Семья Натальи пока не разжилась собственной избой и снимала часть дома у одного старого казака, где приходилось ютиться в тесноте. Хабаров решил не стеснять дочь и поэтому предпочёл остановиться у племянника. Воевода для порядка выставил перед домом Петриловского казака, вооружённого бердышом. Пусть Ерофей Павлович почувствует себя на положении узника.
Воевода принял Хабарова только на третий день, бросил коротко:
— Рассказывай!
— Что рассказывать? Выходит, что поездка наша на Тугирский волок была зряшной. Не смогли мы воспользоваться казной. Кто-то воспользовался ею до нас.
— Подозреваешь кого-нибудь в хищении?
— Улики есть против одного человека, но верны ли они, сказать с точностью не смогу.
— Напиши об этом. Пошлём твоё письмо в Сибирский приказ. Пусть там разбираются и ищут виновных. Поговорим теперь о другом.
— Слушаю, воевода.
— Слушай и наматывай на ус. За тобой числится долг. Зело великий долг. Ты дважды снабжал свой отряд казённым имуществом.
— Было такое дело. Но частично я свои долги казне возместил.
— Вот именно, что только частично возместил! А ещё за тобой числится великая сумма — четыре тысячи восемьсот пятьдесят рублей и ещё два алтына.
— Откуда такой великий долг?
— А это у тебя надо спросить. В конторских книгах записаны все твои долги и расчёты с казной. Я распорядился в счёт погашения твоих долгов отнять у тебя чечуйскую мельницу. Её мы оценили в триста тридцать рублей.
— Пошто так мало? Мельница дороже стоит.
— Постой, не перебивай. Вычти эту сумму из общего твоего долга и увидишь, что за тобой ещё немалый долг останется. Пришлось мне распорядиться потормошить твою охотничью артель и отобрать у ней в казну пушнину — всего два сорока и двадцать восемь соболей.
— Пощади, батюшка воевода. Как мне после этого жить?
— Не знаю, как тебе жить, бедняга. При твоих зело великих долгах казне я вправе забрать у тебя всю деревню Хабаровку вместе с избами, амбарами, пашнями, скотиной.
— Это же разорение! Заставишь меня идти по миру!
