Сильные мира сего - Дрюон Морис (читать книги без регистрации .txt) 📗
При виде посетительниц, точнее при виде Изабеллы, их неистовство еще более возросло; молодая женщина словно притягивала к себе взгляды безумцев, и они разражались дикими воплями. Некоторые из одержимых бросались к решеткам и яростно сотрясали их, прижимая к ним искаженные гримасой лица. Другие грозили кулаками; третьи раздевались.
Вокруг стоял острый запах псины.
Внезапно Изабелла с поразительной отчетливостью вспомнила, как однажды в такой же вот серый денек она прогуливалась под руку с Оливье по дорожкам Зоологического сада; ей почудилось, что где-то здесь снова звучит голос мужа, чье имя послужило причиной того, что она явилась в этот ад. Оливье сказал тогда: «Да, конец животных не многим веселее, чем конец людей».
И она вновь мысленно увидела Оливье: глаза у него вылезали из орбит, кровь фонтаном била из горла, заливая ей лицо; в следующий миг сознание Изабеллы пронизала мысль, что он, быть может, не умер и находится в одной из этих клеток.
В таком аду все казалось возможным, прошлое теряло свою определенность и становилось зыбким, как сон. В чем могла она быть уверена? Какое из ее воспоминаний могло служить надежным подтверждением того, что смерть Оливье не пригрезилась ей? Она почувствовала, что дурнота ее усиливается.
– Самое главное – понять, как с ними обращаться, – твердил старший служитель. – Надо сказать, что я в этом деле толк знаю. Ведь я несколько лет протрубил в колониальных войсках, это не шутка, а? Так что теперь… Сегодня они еще ведут себя довольно спокойно, – продолжал он, – но в полнолуние устраивают настоящий кошачий концерт. Да оно и понятно: чтобы знать, что такое луна, надо наблюдать ее, когда она поднимается над пустыней…
Он говорил о луне с каким-то странным выражением в голосе; вокруг его маленьких глаз собирались жирные складки, на губах играла рассеянная улыбка…
Мужские палаты, женские палаты… Да, женщины тоже были здесь; космы седых волос свисали у них вдоль щек, глаза светились жадностью.
И вдруг яростный вопль, напоминавший тот, какой обычно раздается в тропическом лесу в час опасности, разом смолк, как будто неведомая птица пронеслась по небу и прощебетала таинственную весть. Дряхлые чудовища успокоились без всякой видимой причины и стояли теперь друг возле друга, прижавшись к решетке.
Какой-то полный человек показался в глубине аллеи, он двигался уверенной поступью; его одежда не походила ни на мужской костюм, ни на дамское платье; на голове у него была плоская черная шляпа, длинный плащ ниспадал до земли, приоткрывая лишь самый край белой рясы. Когда он приблизился шагов на двадцать, Изабелла узнала отца Будрэ, духовника своей кузины.
Доминиканец подошел к ним и поклонился.
– Да, я прихожу сюда в дни, отведенные для посещений, каждый раз, когда удается, – сказал он, отвечая на вопрос Изабеллы. – Тут есть два старика, они раньше всегда исповедовались у меня. Но, говоря по правде, не будь их, я все равно навещал бы этих несчастных.
Госпожа Полан лебезила перед доминиканцем и блеяла тонким голоском:
– О, конечно, святой отец… Как это возвышенно, святой отец…
– А ведь вы, отец мой, утверждаете, будто ада не существует, – сказала Изабелла, указывая рукой на все, что их окружало.
– Вот именно, сударыня, ад находится здесь! Господь Бог ниспослал людям старость во искупление их грехов, и я полагаю, что этого достаточно. Всякая форма старости есть искупление.
Пока отец Будрэ говорил, все взгляды сумасшедших стариков были устремлены на него: несчастные по-прежнему хранили молчание. А он то и дело поворачивал свою величественную массивную голову и смотрел на клетки.
– Вы полагаете, отец мой, что они отдают себе в чем-нибудь отчет? – спросила Изабелла. – По-моему, они уже ничего не смыслят.
– И все же страдают, уверяю вас, они жестоко страдают, – сказал доминиканец. – Те, кто еще полностью или частично сохранил рассудок, страдают потому, что сознают всю глубину своего падения, а те, кто совершенно лишился рассудка, страдают по-иному, но не менее мучительно. Принято говорить, что тот или иной помешанный воображает себя, скажем, каминными щипцами; это неверно, он хочет стать каминными щипцами, а все доказывают ему, что это невозможно; все окружающее – не только люди, но и его собственная природа – отказывается это признать. Его руки не соответствуют представлению больного о них, он не находит углей, которые хотел бы схватить. Поверьте, в страдании такого человека нет ничего смешного, трудно придумать муку горше.
Он простился с дамами и направился к выходу.
– Должен признаться, – назидательно сказал старший служитель, – что каждый раз, когда этот священник проходит мимо, все буйнопомешанные смолкают, как по команде. Необъяснимо, но это так. Должно быть, он умеет с ними обращаться. Из него получился бы отличный надзиратель.
В глубине души Изабелла почувствовала, что встреча с доминиканцем немного ободрила ее.
5
Когда Изабелла и госпожа Полан достигли наконец палаты для лежачих больных, время для посещений уже истекало. Несколько человек спускалось по лестнице, главным образом женщины с пустыми кошелками в руках; они на ходу утирали глаза.
– Думаешь, мы еще увидим беднягу Пепе? – говорила какая-то старуха с седыми волосами. – Боюсь, мы приходили в последний раз.
– Ах, мама, право же, этого можно только пожелать, – откликнулась другая. – Так было бы лучше и для него, и для всех.
– Да, ты права. Видеть, как он мучается…
Возле дверей палаты стоял какой-то старичок в ночной рубахе; вцепившись руками в задвижку, пристально уставившись на филенку двери, он негромко повторял тоскливым, печальным голосом:
– Мими! Мими! Мими!
Старику было лет семьдесят, а он напоминал ребенка, которому привиделся кошмарный сон, будто он отстал от родителей и потерялся в толпе.
Старший служитель отстранил его.
– Успокойся, папаша, вернется твоя Мими, опять придет в четверг, – сказал он. – А ты ложись в постель, не нести же мне тебя туда на руках.
И старичок в ночной рубахе поплелся к своей койке.
Вдоль стен большой палаты были расставлены койки лежачих больных – обыкновенные железные кровати, выкрашенные в белый цвет, какие можно встретить во всех больницах; на таких кроватях женщины рожают младенцев, а старики медленно умирают.
Возле каждой кровати стоял маленький ночной столик, также выкрашенный в белый цвет; на нем лежали личные вещи больных – немногие вещи, которыми им разрешалось пользоваться; в тот день – день посещений – здесь можно было увидеть пакетики с леденцами и вафлями. Тут же валялась всякая мелочь: деревянный башмачок, металлическая пуговица от мундира, записная книжка.
Несколько стариков лакомились принесенными сластями, жадно набивая ими рот, и при этом не сводили глаз с Изабеллы и госпожи Полан; у них, как и у всех обитателей этого дома, попадавшихся навстречу посетительницам, были тусклые и лишенные выражения глаза.
Какой-то лысый человек играл четками. Старший служитель вырвал их у него из рук, проговорив:
– Запрещено, вы это отлично знаете.
Заметив возмущение на лице госпожи Полан, он пояснил:
– Никогда нельзя знать, что они могут выкинуть. Он еще, чего доброго, кого-нибудь задушит или сам повесится на четках.
Изабелла обратила внимание на какого-то старика с величественной осанкой: он расчесывал маленьким гребешком свою великолепную бороду, окладистую, как у индийского раджи. Взглянув на Изабеллу, он учтиво наклонил голову и продолжал расчесывать бороду. Его чело и все жесты дышали благородством.
Люсьен Моблан лежал в самом конце палаты, на последней кровати в левом ряду; вернее было бы сказать, что на кровати покоилось лишь его тело. Люлю неподвижно вытянулся на спине, его выпуклые глаза были плотно прикрыты веками, лицо чудовищно исхудало.
Он медленно и слабо дышал, при каждом вздохе губы его чуть приоткрывались, а кончик языка немного высовывался наружу.
