Король холопов - Крашевский Юзеф Игнаций (книги без сокращений .TXT) 📗
– Король тебя любит, – медленно начал Левко, – делать нечего, если оно так случилось. Кто знает? Быть может, это твое назначение. Сделай же так, чтобы он тебя горячо любил, будь для него всем, пусть он найдет в тебе то, что искал всю жизнь! Если он тебя бросит…
– Не бросит меня, – прервала Эсфирь. – Те, которых он брал и скоро покидал, не любили его так, как я. Он знает, что мое сердце принадлежит ему. Те любили его ради почета, богатства, власти, а я люблю в нем человека, а не монарха; но как король и владыка, он станет милостивым и для всего моего народа!
Левко слушал, наклонив голову. Он чувствовал, что стоящая перед ним женщина овладела сердцем короля не только благодаря своей красоте, но и уму, который проглядывался во всех ее словах.
Что же еще мог он сказать? Накинув плащ он уже собирался уходить, но Эсфирь его задержала.
– Левко! – сказала она. – Наши хотели придти ко мне, но я перед всеми закрыла дверь и тебя лишь одного впустила. Ты человек умный. Защити меня перед ними; скажи им, чтобы они меня не проклинали и не отталкивали от себя, чтобы напрасно не старались удалить меня от короля. Не принуждайте меня разорвать те нити, которые меня соединяют с вами. И не заставляйте меня уйти от вас.
Левко лишь кивнул головой, как будто ему трудно было выговорить слово, и молча вышел. Очутившись на улице, он остановился в колебании, не зная куда пойти: к своим или к Вержинеку. Сначала он отправился к краковскому раввину.
Вержинек, постоянно занятый торговыми и городскими делами, прождал его до вечера. Когда Левко вошел, он по его изменившемуся сморщенному лицу сразу догадался, что слухи оказались верными. Он не стал расспрашивать и ждал. Левко трудно было произнести слово, которого он все еще стыдился. Они долго так просидели, лишь изредка обмениваясь короткими замечаниями о посторонних вещах, мало их интересовавших; один ждал вопроса, другой хотел услышать весть, но сам не спрашивал, не желая задеть больное место своего собеседника.
Они грустно смотрели друг на друга. Наконец, Левко поднял руку, ударил ею о другую и при этом вздохнул.
– Значит правда? – почти шепотом спросил Вержинек.
Еврей только кивнул головой.
– Если это так, – произнес хозяин дома, – то берегитесь препятствовать королю, вы его этим только восстановите против себя. Не предпринимайте ничего, не ропщите. И вы заслужите его расположение.
– Только, ради Бога, не невольте меня идти к нему ни сегодня, ни завтра, – отозвался Левко, – он по моему лицу догадался бы о скорби и о том горе, которое он причинил мне. А разве мы можем ему препятствовать? Можем ли негодовать? Мы? Которые за причиненные нам срам, за наше поношение, должны низко кланяться ему и быть благодарными.
Горькая улыбка искривила его лицо.
– Свершилось, делать нечего!
На другой день утром к Вержинеку пришел Сухвильк, который из всего, что слышал в королевском дворце, заключил, что эти прискорбные слухи были на чем-то основаны. Опечаленный, он пришел услышать подтверждение.
– Так правда то, что говорят? – спросил ксендз Ян.
Вержинек был подготовлен к подобного рода вопросу.
– Правда или неправда, – ответил он, – нам, верным слугам короля, непристойно знать то, что он от нас скрывает. Пока король мне не скажет: выплати из имеющихся у тебя арендных денег такую-то сумму Эсфири, пока он ее не признает, до тех пор я ничего не вижу и ни о чем не знаю.
– Но я-то не могу притворяться и делать вид, что ни о чем не знаю, –возразил ксендз Сухвильк. – На меня и так нападают, что я на все сквозь пальцы смотрю, что же скажут теперь, если я буду молчать?
– Вы можете ответить, что не считаете себя вправе допытываться у короля, – произнес Вержинек.
– Нет! – воскликнул Сухвильк, – пускай он на меня рассердится, я не боюсь, я должен сказать ему то, что велит мне моя совесть!
– И все это ни к чему не послужит, – рассмеялся краковский советник, – он только упрямее станет. Хуже всего – преувеличивать опасность и из мухи делать слона.
– Так по-вашему, это пустяки! – с негодованием воскликнул Сухвильк. –Кто знает, какое влияние эта женщина может иметь на него? Говорят, что у нее совсем не женский ум.
– Про нее ничего плохого не говорят, – тихо сказал Вержинек.
– Вы его защищаете? – спросил ксендз Ян.
– Не стану его осуждать, – ответил советник.
Оба замолчали. Вержинек старался любезностью и хорошим приемом умилостивить нахмуренного прелата, но тот вскоре попрощался с ним, заметно недовольный и озабоченный.
Вечером король ужинал в обществе своих самых близких людей. Рядом с ним сидел ксендз Сухвильк и Вацлав из Тенчина; в числе гостей был и владелец Мельштина.
Король был в хорошем расположении духа, и редко случалось видеть его таким веселым и счастливым, как в этот день; он подстрекал других к веселью, и казалось, он хотел, чтобы и другие разделили его радость. Заметив озабоченное, странно суровое выражение лица Сухвилька, резко выделявшееся среди этой веселой обстановки, король несколько раз попытался завязать с ним разговор.
Ужин протянулся долго. Когда Казимир встал, и свита последовала во внутренние покои, Сухвильк тоже пошел за ним. Все остальные поняли, что им следует удалиться.
– Хотя, быть может, теперь, время неподходящее для объяснений, –сказал Сухвильк, оставшись наедине с королем, – но моя привязанность к вам не позволяет мне дольше молчать.
Казимир повернулся к нему и ждал продолжения.
– Мне кажется, что вы не можете меня упрекнуть в том, что я когда-нибудь вмешивался в дела, относительно которых вы не спрашивали моего совета, но сегодня…
– Продолжайте, прошу вас, – прервал король.
– Оскорбительные для вашего величества слухи носятся по всему городу, – говорил ксендз, – и, кажется, они не без основания. Милостивый король, возможно ли это? Эта Эсфирь?
– Что же Эсфирь? – перебил король. – Разве она живет во дворце? Разве я намерен сделать ее королевой? Неужели мне уж нельзя быть человеком?
– Ваши враги, милостивый король…
– Я думаю, – со смехом ответил король, – что я им доставил громадное удовольствие, дав им в руки такое оружие против себя!
Он пожал плечами.
– Ее происхождение… – начал было ксендз Ян.
– Нисколько не помешало ей быть самой красивой женщиной в мире, –живо прервал король. – Я слабый, грешный человек, и я этого не таю. Пускай бросают в меня камнями, я привык к таким ударам.
Ксендз Сухвильк стоял молча; в глазах его выражалась мольба.
Казимир подошел к нему и, обняв его, сказал:
– Отец мой, оставьте все это моему духовнику, прошу вас.
Ксендз тяжело вздохнул и, ни слова не сказав больше, вышел из королевской спальни.
Казимир тотчас же позвал Кохана, велел подать себе плащ, приказал ему следовать за собой, не сообщая ему, куда направляется.
Было поздно, но, несмотря на это, сквозь щели ставень в доме Эсфири можно было различить свет. Красавица-хозяйка, одетая с роскошью, которую она так любила и которая шла к ней, давно уже поджидала короля. На столе, по обыкновению, были расставлены кушанья и напитки, излюбленные королем, даже аромат в комнате был сообразован с его вкусом. Эсфирь, руководимая инстинктом любящих сердец, с помощью которого угадывается всякая мелочь, могущая доставить удовольствие любимому человеку, старалась, чтобы время, проведенное с нею королем, было для него приятным роскошным отдыхом. Даже в выборе платья она всегда считалась с вкусом своего возлюбленного, обращая внимание на его похвалу и совет.
Казимиру она казалась всегда прелестной, но он любил, чтобы она наряжалась, находя, что таким образом ее красота рельефнее выделяется, и он с каждым днем открывал в ней новые достоинства.
Эсфирь заботилась также о духовной пище для короля, стараясь, чтобы беседа с ней не утомляла его, а была бы ему развлечением и отдыхом. Она охотно читала разные поэтические легенды и передавала их Казимиру с наивностью и детским увлечением. Некоторые из них содержали в себе мысли, подобранные, быть может, не без цели. Хотя ей бывало иногда грустно и больно, но она пересиливала себя и улыбалась, стараясь казаться веселой и беззаботной; король ее никогда не видел недовольной чем-нибудь, а главное – она никогда ничего не просила для себя, и это было лучшим средством получить от него все.
