Страстная неделя - Арагон Луи (книга бесплатный формат TXT) 📗
Двадцать первого марта 1815 года фургон мануфактуры Ван Робэ прибыл в Пуа уже в сумерках, примерно на полчаса позже головного отряда мушкетёров, готовивших квартиры для королевской гвардии. Квартирьер как раз осматривал жилище кузнеца.
намечая комнаты для постоя, и Софи совсем растревожилась, тем более что Бернар без предупреждения явился к ним с неизвестным ей старым господином. Нет, она его не узнает. Как-как?
Бернар шепнул ей на ухо его имя. Она вопросительно повторила за ним: «Жан-Франсуа?» — и удивлённо открыла глаза: видно, забыла своего «дядюсю». Ничего, все устроится! Если королевские мушкетёры увидят, что кровати уже заняты, пойдут переночуют где-нибудь в другом месте.
— А как же обед?
— Ничего, можешь особенно не торопиться…
— Мне ещё одну сивку надо подковать для колёсника из Сен-Ромена, так что я ухожу, а вы тут пока поболтайте.
— Раньше чем через час я ведь не управлюсь, кровяная колбаса не уварится…
— Смотрите-ка, колбаса! Мадам Мюллер, видать, решила не ударить в грязь лицом, совсем захлопоталась!
— Да ведь я просто так, гостей уважить.
— Ну ладно, ужинать сядем, скажем, в восемь часов, согласна, Фифи?
Мальчишка-ученик убежал домой к своей матери, и теперь им пришлось работать вдвоём, а возчик держал лошади ногу.
— Никак не могу взять в толк, что такое делается с нашим бесценным Фирменом? В иные дни, за что ни возьмётся, все не так. Спит на ходу. Послал же мне бог такого растяпу! Беда да и только… Машет без толку руками, как корова хвостом!
Мюллер крепко выругался по-эльзасски, как и всегда, когда что-нибудь не клеилось: пикардийское наречие было слишком слабо, дабы выразить именно то, что требовалось. Зачем тогда человеку руки даны, если он молота держать не способен…
Словом, кузнец и его подручный несколько замешкались и уже решили за поздним временем не подкладывать больше в горн древесного угля, как вдруг при свете угасавшего пламени на пороге кузницы показался мушкетёр. Он вёл на поводу захромавшую лошадь, а за его спиной виднелась фигура другого военного, верхом на коне.
X
НОЧЬ В ЛЕСУ
Хорошо, что беда стряслась уже при въезде в Пуа.
Теодор сразу же заметил, как только двинулись по мостовой. Эге!
Что это? Трик спотыкается? Человек иной раз стерпит, когда сапог жмёт ему ногу, смолчит, никому не признается. Но если едешь верхом на лошади, да она вдруг охромеет-это хуже, чем боль в собственной твоей ноге. Монкор обернулся и крикнул:
..Что случилось? — Жерико спрыгнул под дождём прямо в грязь.
посмотрел, и все стало ясно: слетела подкова-лошадь подгибает Horv.., Хорошо, что это произошло уже в Пуа. а то бы Трик чьппел из строя. Если лошадь расковалась, нельзя допускать, чтобы она ступала прямо на копыто: собьёт его до крови, и пиши пропало! Чем же ей обмотать ногу? Кажется, специально делают кожаные чехлы на копыта-так сказать, лошадиные чулки-и возят с собой в саквояже на тот случай, если лошадь потеряет свои железки. Только в армии не до того. Однако можно при таких оказиях подложить под копыто кусок картона, привязать его исподнизу или, ещё лучше, — лоскут фетра и обмотать сверху тряпкой. Но не так это просто! Где ты в походе возьмёшь картон? На дороге он не валяется, и лишней треуголки тоже в запасе нет, не из чего вырезать фетровую подстилку. К счастью, до кузницы рукой подать. На сторожевом посту караульный офицер сказал, что все складывается очень удачно: в доме у кузнеца есть две свободные комнаты, можно дать билет на постой к нему и Теодору Жерико, и его спутнику, то есть Монкору. Но кузнец о постое и слышать не желал.
— Подковать лошадь? Пожалуйста. И раз уж услужить так услужить: подкуём нынче же вечером. Дайте только поужинатько мне друзья приехали, так жена приготовила кровяную колбасу!
А с ночлегом ничего не выйдет, обе комнаты заняты гостями…
Монкор раскричался, желая доказать самому себе, что он мужчина, да к тому же ещё и мушкетёр. Кузнец смотрел на него ухмыляясь-дескать, стоит мне только стукнуть тебя разок…
Теодор, сторонник мягкого обращения с людьми, вежливо сказал, что лошади уж во всяком случае придётся здесь заночевать, да и сам он и его спутник крайне устали. Объяснение происходило при свете угасавшего в горне огня; на земляном полу тлели выпавшие из топки крупные угли; подручный с перебитым носом шаркал метлою, убирая свежий навоз, оставленный лошадью возчика, которую только что подковали. Все это Жерико схватывал зорким взглядом, заметил и большие мехи, подвешенные на цепи, и привод, который шёл с левой стороны, из-под кожуха, устроенного над горном, и сопло, просунутое в отверстие меж кирпичей у самого поддувала; заметил и наковальню и кузнечный молот на ней, клещи и целую выставку инструментов, напомнивших ему кузницу в предместье Руана, для которой он написал вывеску. И пока шли переговоры с кузнецом, усатым эльзасцем.
носившим по старой гусарской привычке длинную косицу и только что не пудрившим волосы, с этим титаном в кожаном фартуке, надетом прямо на голое тело, без рубашки, Теодор разглядел и запомнил широкий разворот его плеч, бугры мускулов голых рук, рыжеватую мохнатость подмышек, но поразил его не этот грозный великан с несгибающейся ногой, с лицом.
выдубленным всеми ветрами Европы, мокрый от пота, а его подручный с перебитым носом-высокий черномазый и волосатый не по возрасту юнец, который все вертелся вокруг, подметал.
прибирал, окидывая исподтишка королевских офицеров сумрачным взглядом; внимание художника привлекал этот дичок в духе Донателло, лицом похожий, однако, на Микеланджело. Теодор прекрасно знал, что хромоногому Вулкану а высокой степени наплевать на все его доводы, но упорно твердил: «Мы устали» — с тем терпеливым видом, который часто считали свидетельством его кротости и учтивости, хотя, скорее всего, за ним скрывался упрямый характер. И вдруг подручный забормотал:
— Да чего ж мне не поспать в нижней каморе, хозяин?..
Пускай они на моей постели лягут… Коли им тесно вдвоём.
пускай для одного на полу постелят… А мне что? Мне ничего…
Мне и в нижней каморе тепло. Не прогонять же людей в этакую погоду!
Как ни был Теодору непривычен пикардийский говор, он все же уловил в этой реплике сочетание хитрости и наглости. Кузнец был, скорее всего, из наполеоновских солдат, а его подручный, возможно, стоял за короля, раз ему так захотелось дать приют мушкетёрам. Как бы то ни было, титан в ответ проворчал что-то и выругался на языке, ещё менее понятном-Жерико только различил в его бормотанье немецкие слова: а затем кузнец сам привязал Трика к столбу вместе с лошадью Монкора и послал малого с перебитым носом в конюшню (стало быть. тут имелась конюшня?) за овсом; подручный отправился выполнять поручение, а кузнец тем временем объяснил, что у него в конюшне нет места: там уже стоит чужая лошадь; к тому же здесь, в кузнице, есть вода; пока господа офицеры покушают, их лошади отдохнут; он поведёт приезжих к себе в дом, и они сами убедятся, что там полно народу. «Эй, Фирмен, чего копаешься?» К мордам лошадей привязали торбы с овсом, и кузнец дал подручному крепкого тумака-может быть, в знак приязни, а может быть, в наказание.
Малый захохотал. Вулкан снял с себя кожаный фартук, вытер тряпкой мускулистую волосатую грудь, сдёрнул с гвоздя и надел рубашку, а куртку перекинул через руку. Затем все четверо, словно по безмолвному соглашению, направились к дому. (Смотри-ка! Дождь перестал.) И там, в низкой комнате, Теодор увидел троих людей, сидевших у обеденного стола и, очевидно, поджидавших хозяина; все освещение составляли две восковые свечи, горевшие по концам стола не в подсвечниках, а прямо прилепленные к доске; в очаге жарким пламенем пылали дрова и торф; над огнём был подвешен котёл. Стоял крепкий запах дыма.
При виде военных один из сидевших, молодой человек с поэтически взлохмаченной шевелюрой, вскочил. Как будто ему полагалось встать «во фрунт», — да нет, просто он встал из почтения к офицерам. Когда они вошли, он сидел, склонившись над колыбелью, где спал ребёнок лет двух, и рука юноши незаметно примостилась поближе к руке молодой матери, покачивавшей высокую лодочку колыбели. Она сидела на c'-.^ibe около стола.
