Империя серебра - Иггульден Конн (электронные книги бесплатно TXT) 📗
Обе двинулись вдоль коридора, ведущего в открытое пространство сада. Сзади шлейфом потянулись стражники и слуги Дорегене. На ходу Сорхахтани тревожно прислушивалась к сдавленным рыданиям ханской жены. Та брела, уронив лицо в руки. Это не только действовало на нервы, но и подтачивало уверенность в своих силах. Сорхахтани ведь тоже потеряла мужа, и рана эта до сих пор свежа, а тут еще весть о кончине хана терзает сердце. Сорхахтани не покидало ощущение, что нити событий ускользают из рук. Сколько времени пройдет, прежде чем Чагатаю донесут, что его брат наконец-то окочурился? Как быстро после этого он явится в Каракорум с претензией на ханский престол? Если он станет действовать стремительно, то его армия прибудет сюда раньше Гуюка.
Поворотам, углам и переходам не было конца. Наконец в лицо дохнул свежий бодрящий ветер, и впереди за крытой галереей распахнулось пространство сада. Злополучное место у скамейки по-прежнему освещали факелы, хотя уже рассвело. Дорегене с криком пустилась бегом. Понимая, что ее не остановить, Сорхахтани просто молча шла следом.
На подходе к скамье она встала как вкопанная, давая Дорегене одной проделать последние шаги до мужа. Стражники стояли в беспомощном гневе и с некоторым чувством вины: все-таки не уберегли, не доглядели.
Тот, кто обнаружил Угэдэя первым, повернул его лицом к небу. Глаза хана были закрыты, и лежал он в глухом, отрешенном безмолвии смерти, с лицом, белым как мел. Сорхахтани отирала слезы. Дорегене тем временем опустилась рядом с мужем на колени и ласковым движением отвела ему со лба волосы. Она не причитала, не плакала, просто сидела и неотрывно, с печальной кротостью смотрела на него. Под задувающим ветром шуршали ветви деревьев. Где-то невдалеке щебетнула птица, но Дорегене не подняла глаз и не сдвинулась с места.
Среди общего молчания прибыл Яо Шу – как был, в ночном халате. На лице, как и у почившего хана, ни кровинки. Казалось, за какой-то час он постарел, пожух. Ханский советник молчал вместе со всеми. В своем горе он стоял сумрачной тенью, подобно окружающим деревьям, что застыли безмолвными часовыми. Из-за горизонта медленно всходило солнце. Сейчас многие обернулись на дневное светило чуть ли не с ненавистью, как будто его тепло и свет были чем-то недопустимым, оскорбительным.
Когда утро залило город красноватым золотом, Сорхахтани наконец приблизилась к Дорегене и нежно взяла ее за руку.
– Пойдем, – тихо попросила она. – Дай им унести его отсюда.
Вдова покачала головой, и тогда Сорхахтани, склонившись, зашептала ей на ухо:
– Отложи свою скорбь, хотя бы на сегодня. Подумай о своем сыне, Гуюке. Слышишь меня, Дорегене? Ты должна быть сильной. Слезы по Угэдэю будем спокойно лить тогда, когда твой сын окажется в безопасности.
Дорегене медленно моргнула и, не слушая, повела головой из стороны в сторону – раз, другой. Опущенные веки сочились влагой. Она снова опустилась и поцеловала Угэдэя в губы, тяжело содрогаясь от рыданий под рукой Сорхахтани. Она такая теплая, а он такой до ужаса холодный. Никогда ей больше не чувствовать его тепла, не бывать в его объятиях… Вдова потянулась к ладоням хана, провела пальцами по свежим мозолям. Они тоже теперь не заживут. Затем все-таки поднялась.
– Пойдем, пойдем со мной, – с мягкой настойчивостью, как испуганному животному, сказала ей Сорхахтани и повлекла за собой. – Я приготовлю тебе чаю. Мы вместе присядем, что-нибудь покушаем. Ты должна беречь силы, Дорегене.
Та кивнула, и тогда Сорхахтани по крытой галерее повела ее обратно, в свои собственные покои. Чуть ли не на каждом шагу Дорегене оглядывалась, пока сад, а с ним и ее Угэдэй не скрылись из виду. Мимо, обгоняя, быстро просеменили слуги: им надо было к приходу дам успеть приготовить чай.
К покоям женщины приблизились вскоре после того, как в караул заступили дневные стражники-тургауды. Глядя на стоящих у дверей воинов, Сорхахтани по их лицам поняла, что они в смятении. Смерть хана нарушила установившийся порядок, и стража как будто пребывала в неуверенности, что ей теперь делать.
– Слушайте мое указание, – внезапно скомандовала Сорхахтани. Воины мгновенно встали навытяжку. – Пошлите скорохода к своему начальнику Алхуну. Пусть немедленно явится в эти покои. Выполняйте.
– Слушаем, госпожа, – поклонился один из стражников и тут же отправился выполнять поручение.
Своим слугам Сорхахтани велела удалиться. Чай уже закипал, а им с женой хана надо остаться наедине.
Закрывая двери, она увидела, что Дорегене сидит, уставившись перед собой пустым взглядом, оглушенная свалившимся несчастьем. Сорхахтани стала расхаживать по своей трапезной, намеренно громко стуча утварью и чашками. Чай еще не совсем настоялся, ну да придется довольствоваться и этим. Ей не хотелось вмешиваться в чужое горе, однако деваться некуда. Ум Сорхахтани метал искры уже с той минуты, как ее стащил с постели Хубилай. Слова складывались сами собой:
– Дорегене, дорогая моя. Я отправила гонца к Гуюку. Ты меня слышишь? Знала бы ты, как я скорблю о случившемся. Угэдэй…
Голос перехватило от собственного горя. Она ведь тоже любила хана. Но скорбь приходилось подавлять, заталкивать вглубь, иначе разговор не продолжить.
– Угэдэй был славным, добрым человеком. Мой сын Хубилай отправил к Гуюку гонца с письмом. Говорит, тот помчался как молния. Но и при этом оно дойдет до него лишь через месяцы. Поэтому я не думаю, что Гуюк прибудет в ближайшее время.
Дорегене внезапно вскинула глаза. В них стоял страдальческий ужас.
– Месяцы? – прошептала она растерянно. – Так долго? Разве нельзя быстрее? Ведь я здесь без него совсем одна.
– Получается так, Дорегене. Потому что к той поре ему, скорее всего, станет известно, что его дядя Чагатай уже расположится в Каракоруме со своими туменами. До Чагатая известие дойдет быстрее, а он гораздо ближе к нам, чем Субэдэевы армии. К тому времени как Гуюк вернется, Чагатай вполне успеет стать ханом. А если так обернется, то за жизнь твоего сына, Дорегене, я не поставлю и медной монетки. Таковы ставки в этой жестокой игре. Поэтому отложи пока свою скорбь и послушай, что я тебе скажу.
Обе примолкли, заслышав стук каблуков по камню. В покои вошел Алхун, главный тысячник ханских кешиктенов. В полном вооружении. Женщинам он дежурно поклонился, явно раздраженный тем, что отвлечен от дел. Сорхахтани смерила его холодным взглядом. Быть может, Алхун пока еще не вполне представлял, как изменилась с рассветом расстановка сил во дворце; но она-то это понимала.
– Не хотелось бы мешать вашему горю, – начал с порога Алхун, – но вы, должно быть, понимаете, что мое место сейчас с туменом кешиктенов, на страже порядка. Кто знает, как и чем отзовется в городе эта печальная новость. Возможны бунты. Так что с вашего позволения…
– А ну умолкни! – властно осекла Сорхахтани. Алхун изумленно застыл. – Ты бы и к хану входил вот так, без стука? – не давая ему опомниться, припечатала она. – Так почему ты не оказываешь такой же чести нам? А?! Да как ты смеешь так влезать, наглец?!
– Так меня же это… вызвали, – вспыхнув, промямлил Алхун. В такой манере с ним не обращались уже очень давно. От удивления он замер в нерешительности.
Сорхахтани заговорила степенно, с непоколебимой уверенностью:
– Тебе известно, тысячник, что я правлю исконными землями самого Чингисхана? Так вот. С кончиной хана во всей державе выше меня стоит только один человек. И она, эта женщина, сидит сейчас здесь. – Видя, что Дорегене вконец опешила и не может ей подыграть, Сорхахтани продолжила самостоятельно: – А потому до возвращения Гуюка в Каракорум правительницей здесь является его мать. И если это хоть кому-то непонятно, я с этого момента объявляю об этом во всеуслышание.
– Я… – начал было Алхун и умолк, осмысливая сказанное.
Сорхахтани между тем разливала чай: ей очень нужна была пауза. А еще она надеялась, что никто не видит, как от предательского дрожания ее рук чашки побрякивают друг о друга.
– Вы, безусловно, правы, – почти с облегчением произнес Алхун. – Прошу прощения, госпожа, что побеспокоил. И вы меня простите, моя повелительница.
