Спартак (Другой перевод) - Джованьоли Рафаэлло (Рафаэло) (полная версия книги TXT) 📗
— Да!.. Все идет хорошо! — воскликнул печально господин Эдиока. — Но нам, но народу кто даст любимое зрелище — бой гладиаторов?
— Кто, кто нам это даст? — воскликнуло хором несколько печальных голосов.
И на минуту стало тихо. Арторикс закрыл лицо руками от охватившего его чувства стыда, что он — человек.
— Это нам дадут консулы предстоящего года, наши доблестные консулы Геллий Публикола и Кней Корнелий Лентул Клодиан, они оба двинутся этой весной против гладиатора, — сказал патриций, и глаза его сверкнули жестокой радостью, — с двумя армиями по тридцать тысяч солдат в каждой… И мы увидим, — клянусь Геркулесом-победителем! — мы увидим, сумеет ли этот варвар, грабитель скота оказать сопротивление четырем консульским легионам, их вспомогательным частям и союзникам!
— Как будто легионы, разбитые им при Фунди, — иронически прошептал каппадокиец, — не были консульскими легионами.
— О! Между преторским войском и двумя консульскими имеется разница, которой ты, варвар, не можешь понять! Клянусь божественными мечами бога Марса, гладиаторы будут быстро разгромлены, и все те, кто попадут в наши тюрьмы, многими тысячами пойдут в цирк на избиение!
— Никакого сострадания к этим подлым разбойникам!
— Мы вознаградим себя за отсутствие гладиаторских боев, которое теперь терпим.
— Какой будет праздник! Какое ликование!
— Вот это будет потеха! Повеселимся вовсю!
— Это еще посмотрим, — проворчал сквозь зубы Арторикс, задрожав от гнева.
И пока эти озверевшие существа продолжали упиваться мечтами о будущих побоищах, скоморох, уплатив за вино, направился к Палатину. Двигаясь крайне медленно и усердно работая локтями, Арторикс с трудом добрался до дома Катилины.
Портик был заполнен огромным количеством клиентов, отпущенников и рабов Сергия, которые, усевшись как попало, предавались обжорству и пьянству. Дом свирепого сенатора ломился от гостей, о чем свидетельствовали доносившиеся оттуда песни и крики.
Появление скомороха было встречено бешеными рукоплесканиями, и он должен был немедленно повторить перед этой толпой пьяниц представление, которым три часа тому назад развлекал толпу на площади.
Пока один из гостей Катилины обходил присутствующих, собирая плату скомороху, Арторикс подошел к управителю дома и попросил доложить о нем господину.
Управитель смерил его пристальным взглядом с головы до ног, затем небрежно и почти презрительно ответил:
— Моего господина нет дома.
И повернулся к нему спиной, чтобы удалиться.
— А если я пришел с тускуланских холмов и имею для него поручение от Аврелии Орестиллы? — спросил вполголоса Арторикс у домоуправителя.
Тот остановился, повернулся к скомороху и тихо сказал:
— А!.. Ты пришел от нее? И с хитрой усмешкой добавил:
— Понимаю… Если хочешь повидать Катилину, спустись к Форуму, там ты его, наверно, найдешь.
И ушел.
Как только Арториксу удалось избавиться от излияний благодарности своих новых поклонников, он спустился с Палатина и пошел на Форум, где давка и шум, разумеется, были сильнее, чем в какой-либо другой части города.
Здесь медленно, в противоположных направлениях, двигалось свыше трехсот тысяч человек обоего пола, всех возрастов и состояний. Группы, направлявшиеся в храм Сатурна, чтобы поклониться чествуемому богу, встречались с выходившими оттуда. Впереди каждой группы шли мимы, трубачи, певцы и цитристы: все пели гимны в честь великого отца Сатурна, и все, как одержимые, выкрикивали его имя.
Этот неописуемый и оглушительный шум еще усиливался выкриками тысяч продавцов игрушек и кушаний, бесчисленных скоморохов и мелочных торговцев.
Арторикс, попав в этот людской поток, тотчас же был им увлечен и, правда, медленно, но безостановочно, волей-неволей двигался к храму чествуемого бога.
Молодой гладиатор все время оглядывался направо и налево, ища глазами Катилину.
В нескольких шагах впереди галла шли двое юношей и старик. По одежде старика, хотя она была роскошная и дорогая, Арторикс сразу узнал мима; он был среднего роста, на вид ему было больше пятидесяти лет; на лице его, безбородом, женственном и испещренном глубокими морщинами, плохо скрытыми под гримом и румянами, отражались все самые гнусные и низменные страсти.
Юноши, шедшие рядом с мимом, принадлежали к классу патрициев, как это было видно по их туникам, окаймленным пурпуром. Одному из них едва могло быть двадцать два или двадцать три года; он был выше среднего роста, строен, хорошо сложен, с выражением тихой меланхолии га бледном лице. Другой, лет семнадцати был худощав и скорее мал ростом, но черты его лица, резкие и правильные, обнаруживали глубокие чувства, твердую и решительную волю.
Старик был Метробий, юноши — Тит Лукреций Кар и Кай Лонгин Кассий.
— Клянусь славой моего бессмертного друга Луция Корнелия Суллы, — говорил комедиант своим двум спутникам, продолжая уже начатую беседу, — что я никогда не видел женщины, красивее этой Клоди!
— И если даже ты в своей развратной жизни, — сказал Лукреций, — и встречал такую красивую, как она, то уж, наверно, не знал другой такой распутной, старый плут?
— Поэт, поэт, не дразни меня, — возразил комедиант, польщенный словами Лукреция, — так как и о тебе мы знаем недурные вещи, клянусь Геркулесом Музагетом!
— Ах, клянусь Юной Монетой, я, кажется, совсем потеряю голову! — сказал Кассий, глядевший на портик храма Весты, рядом с которым оказалась в эту минуту толпа. Он устремил сверкающий взор на прекрасную Клодию, стоявшую в портике рядом с своим братом Клодием. — Как она хороша!.. Как она божественно хороша!..
— Победа над ней нетрудна, о Кассий, — сказал, улыбаясь, Лукреций, — раз уж ты решил завоевать ее поцелуи!
— О, ее не придется долго просить, уверяю тебя! — подтвердил Метробий.
В этот момент толпа остановилась, и Арторикс мог увидеть женщину, на которую Кассий бросал влюбленные взгляды.
Ей было около двадцати лет; она была высока и стройна; ее пышный стан был плотно обтянут короткой туникой из тончайшей белоснежной шерсти, которая нисколько не скрывала сладострастных изгибов ее изящного тела. Кожа ее была ослепительной белизны, но лицо казалось еще белее, лишь щеки были едва тронуты легким румянцем; если бы не этот румянец, можно было бы подумать, что лицо, шея, плечи и грудь Клодии принадлежат статуе из самого чистого и прозрачного паросского мрамора, высеченной бессмертным резцом Фидия. Густые, мягкие ярко-рыжие волосы оттеняли ее лицо, оживленное дерзкими и манящими взглядами ее голубых глаз.
Рядом с молодой красавицей, уже отвергнутой ее первым мужем, стоял едва достигший четырнадцатилетнего возраста Клодии, будущий мятежный народный трибун. По ясному детскому лицу его никто не мог бы угадать в нем свирепого человека, через несколько лет наполнившего Рим раздорами и убийствами.
— Венера или. Диана, как их представляет себе легковерный народ, не могли быть красивее ее! — воскликнул Кассий после минутного безмолвного восхищения.
— Венера, именно Венера, — сказал, улыбаясь, Тит Лукреций Кар. — Оставь Диану в покое, сравнение с ней слишком не подходит для этой квадрантарии!
— И кто это дал позорное прозвище Клодии? Кто осмеливается ее поносить? — спросил сердито Кассий.
— Зависть матрон, не менее развратных, но гораздо менее наглых и менее красивых, чем она; они завидуют ей и потому сделали ее мишенью своих острот и своей ненависти.
— Вот! — воскликнул Метробий. — Вот та, которая первая назвала Клодию квадрантарией!
И, говоря это, он указал на женщину в патрицианской одежде, красивую, но с лицом строгим и почти суровым.
— Кто?.. Теренция?.. Жена Цицерона?..
— Именно она… Видишь ее там с ее смиренным мужем!
— О, ей очень пристало бичевать пороки и разврат, — с иронической улыбкой сказал Лукреций, — ей, сестре весталки Фабии, кощунственная связь которой с Катилиной известна уже всем! Клянусь Геркулесом!..
— Эх!.. — скептически произнес Метробий, качая головой. — Мы теперь дошли до того, что если бы суровый и неподкупный Катон, самый строгий и непреклонный из всех римских цензоров, жил в наши дни, то и он, наверно, не знал бы, с чего начать, чтобы исправить распущенные нравы. Если бы он решил изгнать из Рима всех женщин, которые не вправе здесь находиться, то, клянусь Кастором и Поллуксом, Рим превратился бы в город, населенный только мужчинами. Для сохранения рода Квирина пришлось бы снова прибегнуть к похищению сабинянок. Кстати, стоят ли нынешние сабинянки того, чтобы их похитили?
