Россия молодая. Книга вторая - Герман Юрий Павлович (хорошие книги бесплатные полностью .txt) 📗
— То-то, что не можно мне оставаться! — сам себе ответил он и взял узелок с лавки.
Таисья рванулась к нему, заслонила собою дверь.
— Будет тебе, Таюшка! — с суровой нежностью сказал он, отстраняя ее с пути. — Будет, лапушка. Жди. Еще свидимся…
И притворил за собою дверь.
Таисья вскрикнула, руки ее отпустили косяк, за который она держалась, ноги подкосились. В тишине она ясно услышала его твердые неторопливые шаги по скрипящему снегу, услышала, как отворил он калитку. Потом все стихло.
Рылеев
Глава пятая
1. Со свиданьицем, Сильвестр Петрович!
По скрипящему морозному снегу, помахивая узелком, не торопясь, переулками он вышел к Двине и остановился надолго. Круглая холодная луна освещала своим неласковым светом вмерзающие в лед корабли — те самые тринадцать судов, что остались целыми после шведского нашествия. Семисадов привел их на зимовку к городу, и теперь Рябов с радостью и гордостью узнавал знакомые обводы, мачты, реи, бушприты. Вот «Павел», который он провел тогда перед иноземными кораблями. Вот другое судно, на котором ходили в море и спасались в Унских Рогах. Вот корабль, который построен в Соломбале. Вот еще «Святое пророчество». Вот «Апостолы»…
Щурясь, посасывая короткую трубочку, сплевывая горькую слюну, он всматривался в корабли, в огоньки, которые там мелькали, вслушивался в протяжные звуки старой поморской песни, которую пели матросы, и, дивясь, качал головой: было странно, что на таких больших, для океанского ходу, кораблях русские матросы поют русские песни, было непривычно смотреть на русские многоластовые военные суда — русский флот!
«А чего? И я сам эти корабли строил! — думал Рябов. — Я, да еще Иван Кононович, да Молчан пропавший, да самоедин Пайга, да Тимофей, — мало ли нас было. Строили, глядишь — и выстроили. Теперь ничего и не скажешь, нынче — флот».
Ему вспомнились шведские военные корабли и «Корона», которую он посадил на мель и на которой убили Митеньку; он вздохнул, пожалел Митрия, что не увидит, как весной, в полную воду пойдут корабли в море.
«Не пожгли! — спокойно думал Рябов, вслушиваясь в широкий вольный напев, несущийся с большого корабля, — не пожгли шведские воры! Вишь, близко было, да не сделалось. И Семисадов с Иевлевым хорошо надумали увести тогда флот. Вдруг бы меня шведы, как Митрия, убили, может и удалось бы им, окаянным, к городу проскочить. Тогда спалили бы, воры, корабли…»
Он еще постоял, жалея флот, который могли бы спалить, — дорого дался он, ради него умерло столько народу. Потом подтянул потуже пояс на полушубке и, словно бы торопясь за делом, пошел вдоль Двины, мимо кораблей — к съезжей.
Здесь, несмотря на позднее время, кормщик застал какое-то смутное беспокойство и даже смятение. Дьяк Гусев, увидев Рябова, отвел от него свои подпухшие глазки и сделал вид, что не заметил кормщика. Другой дьяк, Абросимов, суя кулаки в лицо старому драгуну, кричал на него, что ежели персона не сыщется, то от драгуна и мокрого места не останется. Здесь же в углу, злобно тараща глаза, размашисто писал при свете витых свечей стрелецкий полковник Нобл. Скрипучая черная дверь то и дело хлопала, впуская и выпуская матросов, рейтар, стрельцов и драгун; под окошком, заделанным железными прутьями в репьях, часто слышался конский топот, ржание, сиплая брань продрогших людей.
Рябов сел на лавку, положил возле себя узелок, подождал. Погодя спросил:
— Домой мне, что ли, идти, али как?
Дьяк не услышал вопроса. Рядом с кормщиком на лавке переобувался рейтар с веселыми живыми глазами. Кормщик спросил у него шепотом:
— Чего они тут — сбесились, что ли?
Рейтар подтянул сапог, поправил голенище, сказал неопределенно:
— Сбесишься!
— Кого ищут-то?
— Комендант сбежал с крепости — господин Мехоношин. И казну увел…
Рябов присвистнул, в глазах его вспыхнули веселые искры.
— Много ли казны-то?
— Не считал, да будто — много. Государево жалованье, подрядчикам платить. Небось, нам с тобой той казны на всю бы жизнь хватило… Теперь ищи ветра в поле. Конь у него добрый, сам — малый не промах, золото у него нынче есть… Да то еще не все, а самое начало…
— А что ж конец?
— Воевода новый едет. Ржевский — стольник.
— А наш-то?
— Будто вовсе недужен. Как про Мехоношина узнал — так и повалился. Не крикнул.
— Помер?
— Зачем помер? Живет. Языка лишился. Мычит будто и все пальчиком к себе подзывает. Святых тайн причастился.
Рябов покачал головою:
— Ишь ты…
Рейтар переобулся, потопал по полу сапогами, сказал весело:
— Так-то получше, а то вовсе заколели ноги. Опять посылают — искать.
Он ушел, Рябов поднялся с лавки, подошел к дьяку Гусеву. Тот вскинул на него отекшие глазки, будто бы припоминая, что за человек перед ним. Абросимов, отвернувшись, задумчиво жевал пирог.
— Как же будет-то? — спросил кормщик.
— Чего как будет?
— А того! — с насмешкой отозвался Рябов. — Вон он — я. Слышал, искали меня. Пришел. Веди куда надо, а не то — я домой дорогу не забыл…
— Ты мне не указывай! — сказал Гусев.
И зашептался с Абросимовым. Полковник Нобл все писал, попрежнему тараща глаза. К съезжей еще подъехали драгуны, вновь бухнула дверь. Через малое время пришли два караульщика, у одного в руке был слюдяной фонарь. Гусев кивнул на кормщика. Молча они вывели его в сени, повели по ступенькам вниз. Из темноты дышало холодом и плесенью, как в подземелье Николо-Корельского монастыря. Рябов ступал медленно, нащупывал ногою кривые ступеньки. Караульщик пихнул его в спину, крикнул:
— Живее, ярыга!
Рябов повернулся, схватил караульщика за ворот, прижал к каменной стене, — тот захрипел сразу. Другой, крутясь в узком проходе, пытался ударить Рябова алебардой по голове — не удавалось, не мог повернуться.
— Ты у меня попомнишь ярыгу! — с яростью сказал Рябов. — Ты у меня на веки вечные попомнишь…
И пошел дальше.
Внизу были еще сени с железной решетчатой дверью. Ключарь в драном полушубке пил из деревянной миски снятое синее молоко. Караульщики, испуганные, встали поодаль.
— Кто таков? — спросил ключарь стариковским шамкающим голосом.
— А тебе не все едино? — ответил Рябов.
Старик всмотрелся, ахнул:
— Иван Савватеевич! Господи преблагий, взяли-таки антихристы…
Рябов молчал, не узнавая. Потом вспомнил — рыбачили когда-то вместе.
— Нашел себе место, дед, под старость.
Ключарь махнул рукой, запричитал:
— Один я, Иван Савватеевич, один на всем божьем свете. Есть-пить-то надобно… Ой, горе… Как ты меня в тот год злосчастный из воды вынул, как я остался без сына, как пошел мыкаться… А ноги-то ноют, руки-то как крюки, а именья-то всего животов — собака да кошка…
Рябов все смотрел на старика, потом сказал жестко:
— Чего там, дед, растабарывать. Знал бы — не вынул из воды. Веди куда надо.
Старик загремел замком, попросил тихо:
— Прости для бога, Иван Савватеевич. Отслужу.
— Бога и проси! — сказал Рябов. — Ему ловчее вас прощать.
— Отслужу, Иван Савватеевич…
— Отслужишь и без прощения.
Старик втянул плешивую голову в плечи, отворил железную дверь. Рябов вошел, оглядел стены, по которым ползла вода, плесень по углам, гнилые истлевшие бревна. Прислушался: в остроге было тихо, как в могиле.
— Иевлев где — Сильвестр Петрович? — спросил кормщик.
— Вот — камора.
— Здесь и держите — немощного?
— Все ж посуше. И печка есть — топим.
— К нему веди!
— Плох он. Недолго протянет.
— Открывай-ка.
Старик опять загремел ключами. Кормщик вошел первым. Старик сзади поднял над головою глиняный горшок, в котором коптил фитиль. Рябов сразу увидел Иевлева: он сидел против двери у стены, привалившись боком к печке.
