Траян. Золотой рассвет - Ишков Михаил Никитич (читать полностью бесплатно хорошие книги .txt) 📗
До самой крепости она помалкивала и на все расспросы сопровождавшего ее молоденького легионера, на его бесстыжие вопросы – ты не кусаешься? как насчет шур–шур? может, заляжем в кустиках? – она только жалко улыбалась. Высота моста лишила ее дара речи, будущее пугало, боязнь за будущего ребенка томила. Наконец солдату надоело трепать языком, и он замахнулся на нее древком копья – что молчишь, кукла дакская? Его осадил второй легионер постарше. Предупредил – хочешь отведать розог? Комозой устроит тебе такие сатурналии, что месяц будешь чесаться. Молоденький сразу замолчал, набычился.
Зию оставили в покое, теперь ничто не мешало ей усиленно соображать, как бы выбраться из этой истории живой и невредимой?
Она взмолилась, обратилась к Великой Матери – спаси и сохрани! Молитва не удовлетворила – в заученных словах было что?то лживое, несытное. На сердце стало пустовато. Какой смысл просить помощи у той, кто оставил ее и подруг в трудную минуту! Способна ли небесная Мать возвести такой мост, по которому она только что проехала?
Теперь на этой стороне Данувия, во вражьем стане ее храмы представились Зии жалкими хижинами, ее милость лицемерной, а камни и дубы, которым поклонялись сородичи, всего лишь камнями и дубами, которые, если не поленится, может расколоть или срубить самый тщедушный римский солдат. Ей пригрезился Ларций, сердце забилось страстно, пылко. В нем было спасение! Поскорее добраться бы до медвежонка, втиснуться в его объятия? С этим римским псом она бы справилась. Тот за ней и в кустики и на край света. Но как отыскать префекта в этом чуждом ей мире каменных мостов, неодолимых крепостных стен, вырисовывавшихся на фоне ясного неба, в мире чужих бритых мужчин. Одно успокаивало – мужик, он и в Риме мужик. Что легионер, что дакский дружинник, все они одинаковы, так что если она не потеряет голову, то не пропадет.
В том самом месте, где зимой ее выволокли из повозки, и представили римлянину из знатных, голова закружилась от воспоминаний. Сердце отчаянно заколотилось отчаянно, сладостно. Римлянин был высок, в латах, нижняя челюсть выпирала настолько, что, казалось, еще мгновение и он рявкнет так, что уши заложит, а посмей она возразить – проглотит и не подавится. Вспомнилось, как торговец взял ее за волосы, намотал их на руку, повернул голову в одну сторону, в другую, как бы демонстрируя – ну как, хороша ягодка? Ларций – в ту пору поганый римский пес – потер подбородок.
Вот так размечталась и не заметила, как ее лошадка, тихая, покорная, вдруг встала на дыбы. Напугал ее стремительно промчавшийся мимо всадник. Зия рухнула на плиты, в крепости у нее случился выкидыш. Римляне из высокопоставленных, собравшиеся вокруг нее, ругались как пастухи на горных лугах. Один, длинный худющий, потрясал кулаками и хватался за меч. Другой, в золоченных доспехах, по–видимому, главный, несколько раз спросил, понимает ли она по–латински? Зия, страдая от ужаса, слабо кивнула в ответ.
— Так вот, дорогая, – предупредил ее главный, – даю тебе день отлежаться. Потом тебя повезут к морю. Понятно?
Зия слабо кивнула. К морю, значит, ближе к Риму, ближе к Лонгу. И то хорошо, а то что кровь хлещет, что слабость одолевает, это ничего. Она сдюжит, она сильная, она молодая, она еще свое возьмет.
Эта последняя мысль разом успокоила ее, доставила необходимую для успокоения ненависть. День, говоришь? Хорошо, я запомню, что ты, поганый пес, в тот момент, когда я истекала кровью, дал мне только день.
Оставленная в комнате одна, она уже спокойно, вполне осмысленно рассудила – оставленная за мостом родина уже не родина. Скоро великан, перебросивший мост через Данувий, разрушит Сармизегетузу. Людей поубивают, разгонят, обратят в рабство, так что вспоминать родной дом, мать, отца, братьев и сестер не надо. Ни она им, ни они ей уже ничем помочь не смогут. Только сама себе.
Только сама себе!..
Вечером к ней зашел тот, длиннолицый, страшный на вид и безусловно злой на весь мир и, прежде всего, на даков, не желавших смириться и обеспечить его, длиннолицего и страшного, достатком и удовольствиями, вояка. К ее удивлению, Комозой (так он назвал себя) повел себя дружески. Стал расспрашивать, как она оказалась у Лонга, чем занималась? Ребенок чей? Она не ответила, но он и сам догадался. Усмехнулся, добавил – везет же Лонгу. Жену потерял, так Юнона ему тут же другую красотку подсунула. А он застрял здесь, на границе, а кое?кто жирует в Риме.
Зия заинтересовалась и спросила.
— Лонг жирует? Что значит «жирует»?
— Зачем Лонг, – пожал плечами Комозой. – Ваш крысенок. Зовут его Лупа. А «жирует» – это значит, как сыр в масле катается. Говорят, римский сенатор сделал его своим наследником и теперь крысенка ожидает наследство в сотню миллионов сестерциев. А мне, природному италийцу, приходится торчать здесь.
Он задумался, потом признался.
— Когда?то этот Лупа, как и ты, попал ко мне в руки. Зачем я медлил, чего ждал? Надо было сразу отрезать ему голову – и все дела. Может, тебе отрезать голову? А то, глядишь, и ты в знатные выбьешься, а я так и буду ковыряться в дерьме.
Зия улыбнулась.
— Судьба, – потом добавила по–латински. – Фортуна. Ей поклонись.
— Уже накланялся. Что ты должна передать Лонгу?
Зия напряглась, почуяла зловещую угрозу. Комозой смотрел на нее недобро. Улыбался, льстил, но глаза были пустые, решительные.
Она попыталась изобразить потерю сознания, однако Комозой решительно встряхнул ее.
Зия с трудом раздвинула веки, едва слышно прошептала.
— Не могу сказать, – шепнула она, изображая крайнюю степень слабости.
— Постарайся, – принялся уговаривать ее декурион. – Открой мне тайну, я мигом доставлю ее в Рим. А ты полежишь здесь, отдохнешь, подлечишься. За тобой будут ухаживать. Я прикажу.
Страх, сходный с тем, который она испытала, когда ее заставили глянуть с моста, перехватил горло. Стоит выдать тайну, как этот худющий придушит ее. Скажет, что погибла от потери крови. Поди проверь. Она вновь закатила глаза. Комозой начал хлестать ее по щекам. Не отстанет, с тоской решила Зия, ни за что не отстанет! Наконец, она открыла глаза и твердо выговорила.
— Не Лонгу.
— А кому? – потребовал Комозой.
— Императору, – умирающим шепотом выдохнула она. Сама же трезво и зло подумала – поди проверь!
Комозой заметно растерялся, некоторое время, не скрывая ненависти, рассматривал ее, потом резко встал и вышел из комнаты.
После того разговора ей стало легче. Комендант крепости, сменив гнев на милость, дал полежать еще два дня. Все это время мысли Зии непрестанно возвращались к Лупе. Ей уже приходилось слышать об этом удачливом соплеменнике. Рабы Лонга нередко упоминали о нем. Вот и Комозой с ненавистью упомянул, что Лупа как «сыр в масле катается». Выходит, и в Риме можно выжить? Найти пристанище? Но только в том случае, твердо решила женщина, если она выбросит из головы всякие глупости, касавшиеся родины, родичей, Матери–богини, не сумевшей оберечь своих воспитанниц от бесчестия, Децебала. Важно добраться до Лонга.
На этом и утвердилась. Все дальнейшее оказалось просто. Перед отъездом комендант крепости и Комозой еще раз попытались выяснить у нее, правду ли сказал проехавший здесь дня центурион? Он утверждает, что Лонгин жив. Он лично видел его. Центурион уверял, что Децебал желает мира и готов выполнить все условия императора.
Правда или нет?
Она ответила уклончиво, потом рискнула. Предложила обратиться к императору. Он им все выложит. С удовлетворением отметила, что этот довод напрочь сразил коменданта крепости. Комозой тоже отступил в тень. Вечером гостью отменно угостили, а утром в закрытой коляске, в сопровождение охраны отправили в путь.
В начале мая Зию привезли в Рим. Она подоспела вовремя. На неделю раньше в столицу прибыл посланный Децебалом центурион. Принесенная им весть, убежденность в том, что он лично видел Лонгина живым и невредимым, добавила сумятицы в планы императора, ведь Ликорма уже доложил императору, что в Сармизегетузе ходят упорные слухи, что с Лонгином произошло несчастье.
