Ибн Сина Авиценна - Салдадзе Людмила Григорьевна (книги бесплатно без регистрации полные TXT) 📗
„Нет, определенно, едва ли я выйду отсюда сегодня живым!“ — думает каждый на площади, и многие начали незаметно продвигаться к выходу.
— А знаете ли вы, что Ибн Сина призывал уничтожать нетрудоспособных и обнищавших? — сказал Бурханиддин.
— начал читать стихотворение Ибн Сины слепой старик, —
Хорошие стихи, — сказал задумчиво эмир, поднимая глаза на Бурханиддина. Судья похолодел. В глазах эмира была смерть.
— Я продолжаю, — говорит Муса-ходжа. — ВОРОТ — второй после рычага механизм. „Человек становится человеком, — пишет Ибн Сина, — именно потому, что удовлетворяет нужды других, и другие действуют таким же образом. Один сажает растения, другой печет хлеб, третий шьет, четвёртый изготовляет иголку, и так все собираются, чтобы помогать друг другу“. Вот что такое ворот. Когда же чья-то воля встает у этого на пути и всех людей заставляет работать на себя, ворот останавливает свою благородную работу. И тогда ничего не остается, как ждать пророка, чтобы он вновь запустил жизнь, „Что здесь происходит? — передернул плечами эмир. — Кто этот старик? Почему они так при мне говорят?“
— Винт… — продолжает Муса-ходжа, — как войти в некую среду, где ты чужой? Как быть плотно спаянным с ней? „Составляя свод законов, — пишет Ибн Сина, — правитель должен учесть нравственные особенности народа и те его вековые традиции, которые побуждают к справедливости, ибо справедливость — лучшее украшение поступков“. А я добавлю от себя: справедливость — это сила, ввинчивающая эмира в наши души. Если эмир этого не сделает, он из винта превратится в КЛИН, который разрубает свою же силу, как ствол разрубается топором. И тогда в эту расщелину попадают вода, пыль, муравьи, а то и целая железная дорога!
„Как бьет по моим мыслям!“ — вздрогнул эмир.
— Для того чтобы не стать клином, смертельно рассекающим народ, — продолжает старик, — „правитель должен ликвидировать свои недостатки, — учит Ибн Сина. — И только потом может заниматься воспитанием хороших качеств у других“. Слава аллаху, что у нас прекрасный эмир в мы ежечасно можем лицезреть его доброту. — Муса ходжа склонился в низком поклоне, но почему-то в противоположную от эмира сторону, то есть выставил задницу прямо Алим-хану и лицо. Что возьмешь со слепого!
— Воистину так! — сказали толпа, опускаясь на колени, и каждый про себя подумал: „Нет, определение и не выйду сегодня отсюда живым!“
А Али захохотал. Голуби, сидящие на стенах, поднялись и закружились над задранными задницами молящихся во славу эмира. Это видели только двое Ре кланявшихся — эмир и Али, а смеялись все, кроме эмира и судей, смеялись про себя, Али же смеялся за всех громко, но всю мощь своей груди, глядя эмиру в глаза.
Бурханиддин объявил заседание закрытым. Какой уж там а’лам! Какая фетва! Сказал, что вечером будет последнее заседание, а завтра — казнь.
1019 год. Шамс ад-давля назначает Ибн Сину везирем. Дает ему титул „Честь царства“. Теперь Ибн Сина Может и поучать. В первую очередь он предостерегает эмира от распрей между тюркским и курдским населением. Этот конфликт станет потом узлом века, и его не сможет предотвратить даже гениальный Низам аль-мульк, Ибн Сина предчувствует далеко идущие последствия этого конфликта. Но… Шамс ад-давля, набрав войско из тюрков, ставит начальником над ними… курда Тадж аль-мулька. Порох соединяет с огнем…
— Чтоб не договорились они между собой против меня, — поясняет он Ибн Сине.
Ибн Сина, как может, предостерегает Шамс ад-давлю от такой губительной политики. Эмир слушает Ибн Сину, но делает все по-своему. Снова отправляется в Керманшах. И ведет на курдов тюркское его войско… курд Тадж аль-мульк!
Возвращались обратно с поражением. Двигались по равнине Махидешт. Вот гора Бисутун. У западной ее части сасанидский рельеф, изображающий иранского всадника в панцире, сцены охоты царя Шапура, царя Хосрова. А вот и богиня Победы…
— Охо-хо-хо-хо-хо-хо-о, — тяжело вздохнул Шамс ад-давля. — Что же ты не рассказываешь мне о Дарии? — спросил он Ибн Сину.
Ибн Сина молчит.
— А мне нравится, как он завоевал трон! Собрал знатных магов, предложил им убить братьев Камбиза, сына Кира, пока Камбиз воевал в Египте. Посадил на трон маги Гаутаму, похожего на брата Камбиза — Смердиса. И никто не мог упрекнуть Дария в честолюбии: он же не сел ни трон! А потом Дарий сверг Гаутаму, сказав народу, что Гаутама — убийца, Лжесмердис, узурпатор. Народ, конечно, принял Дария как освободителя от лжи. И героем возвел на трон.
— На мать а брата руку не поднимай, — тихо проговорил Ибн Сина, — страну погубишь. — Не погубил же Дарий? 36 лет правил из Эктабан, где я сейчас сижу и не могу взять каких-то курдов! Плохо га меня учишь…
— Однажды из Эктабан пришло страшное несчастье в горы, которые ты хочешь завоевать, — начал говорить Ибн Сина. — Александр Македонский праздновал победу, Гифестион, друг его, страдавший язвой желудка, съел жареного петуха, выпил много вина и умер, Александр не мог перенести эту потерю со здравым рассудком, распял несчастного врача, а потом вместе с воинами отправился и сюда, в Загросские горы, переловил почти всех касситов и предал их смерти. Это он назвал жертвой Гифестиону. С тех пор касситы, луры, курды — все, кто живет в Загросских горах, с опаской смотрят на Хамадан. Тебе никогда их не покорить. Оставь это бессмысленное занятие. Обрати лучше взор на нужды страны, как я учу тебя вот уже четыре года, да ты не слушаешь.
Шамс ад-давля, ничего не ответив, стегнул коня и помчался прочь. Вслед ему безучастно смотрела богиня Победы с древнего иранского рельефа на горе Бисутун…
Вернулись в Хамадан. Тюркское население восстало против главного военачальника — курда Тадж аль-мулька. Эмир едва успел спастись в крепости Фараджан. Стрелою летит гонец в Исфахан к двоюродному брату эмира — Ала ад-давле с письмом о помощи. Ала ад-давля посылает 200 воинов, которые, разбив тюрков, изгоняют их из Хамадана и освобождают эмира.
Шамс ад-давля не поднимает на Ибн Сину глаз, Ибн Сина задает ему только один вопрос:
— Как ты себя чувствуешь?
Эмир жалуется на возобновившиеся колики в желудке, на непослушание солдат, оставивших его в беде, на невезучую судьбу.
— Солдат не бойся, — говорит Ибн Сина. — Свой гнев они обрушат на меня. Желудок я тебе подлечу. Судьбе же ты сам хозяин.
Солдаты и вправду „подняли против шейха мятеж, — сообщает рукопись Байхаки. — Осадили его дом“, „Разграбили дотла имущество, — добавляет рукопись Кифти, — бросили его самого в темницу и стали требовать у эмира казни“. Эмир воспротивился, но дабы частично удовлетворить их требования, отдал приказ о высылке шейха за пределы государства, А сам тайно спрятал шейха у своего человека — Абу Саида Дахдука, Сорок дней покоя… Сколько Ибн Сина Передумал за эти дни! И первое, что он понял: „Не созрел еще мир для того, чтобы им правили философы“.
Стремительно движется работа над „Каноном“. Перо едва успевает за мыслью. Абу Саид Дахдук ставит перед Ибн Синой вино, кладет хлеб, меняет свечу. Растут написанные страницы. И как-то серым утром в час Волка, когда особенно много умирает, согласно поверьям, людей, закончил первую книгу „Канона“, которую писал. 15 лет.
Отныне и начинается тот особый счет времени — за оставшиеся 17 лет жизни Ибн Сина напишет 440 книг, В доме у Дахдука в эти сорок дней покоя и тишины расцвел ум Ибн Сины, Из возможного он стал реальностью, И необходимостью. Потому что время не могло уже больше обходиться без него. Впереди собиралась ночь. Никто пока еще не знает об этом. Знает только Закономерность. Если б не было Ибн Сины, не выжил бы Омар Хайям, на которого пришлась эта ночь. Не было бы Ибн Сины и Омара Хайяма, не выжил бы Улугбек.
